 |
 |
 |
 |
 |
 |
АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)
•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•
|
|
МАТЕРИ ПОГИБШИХ ДЕТЕЙ ОБВИНЯЮТ ВЫЖИВШИХ УЧИТЕЛЕЙ
Последствия могут быть
катастрофичны
Никто из нас
не был в том зале — потому что заложниками были
не мы. А кто не был — не судьи тем, кто был. Уверена
в этом. Но случилось из ряда вон выходящее: семьи
погибших в первой школе детей выступили с
жесткими публичными обвинениями в адрес
выживших учителей-заложников. Раскол не просто
очевиден, он нарастает, дальше молчать о нем
невозможно — хуже нет загнанных внутрь и
невыговоренных конфликтов, они — как умерший во
чреве ребенок, которого вовремя не достали.
Слишком серьезны причины обвинений и
катастрофичны последствия, которые могут
наступить, чтобы промолчать.
Письмо
В газете «Голос
Беслана», четырехполосных городских известиях,
все еще полностью состоящих из соболезнований и
отчаянных обращений матерей к своим ушедшим
детям с заклинаниями «буду бороться за правду,
пока жива!», опубликовано письмо Марины Пак,
Риммы Гумецовой, Иры Моргоевой-Хаевой, Зины
Варзиевой — мам детей из 6«г» школы № 1 Светы Цой
(погибла), Азы Гумецовой (пропала без вести), Эммы
Хаевой (погибла), Эрика Варзиева (погиб).
Заголовок письма: «Разрушенные иллюзии».
Содержание — следующее:
«…Учитель — профессия
жертвенная. Иногда — в прямом смысле. И многие
учителя до конца исполнили свой долг —
профессиональный и человеческий.
Однако не все. Теперь мы
слышим ссылки на то, что там было невозможно
помочь детям. Почему же тогда обессиленные
ученики и на третий день находили в себе мужество
поддерживать друг друга? Варзиев Эрик намочил
маленький лоскуток, спрятав в кармане, принес
своим одноклассникам и брату и стал выжимать по
капле каждому из них. Эммочка Хаева расплакалась,
и тогда Эрик стал утирать ее слезы еще влажным
лоскутком…
Так чего испугались те
наставники детей? Почему они вместо того, чтобы
последовать в спортзале героическому поведению
таких педагогов, как Аликова Альбина Викторовна
и другие, не выполнив свой учительский долг,
сегодня оправдывают друг друга и себя?..
Речь идет о том, что в
последние минуты своей короткой жизни наши дети
надеялись на своего педагога, которая, к
сожалению, в тот момент думала только о себе, сидя
с опущенной головой. Видят ли души этих
талантливых, красивых и чистых детей, как сегодня
те педагоги вернулись в школу, чтобы учить?..
Учить чему? Что они скажут и как посмотрят в глаза
тем детям, которые остались в живых и были
свидетелями их поведения в спортзале? Что они
смогут рассказать детям о чести, совести и
правде?..
Мы никого не попрекаем в
том, что кто-то остался жив, а наши дети погибли.
Но что делать нам, родителям? До конца своих дней
просить прощения у своих детей за то, что не
уберегли их? За то, что верили учителю, которому
они были не нужны, отправили в школу, руководству
которой они были безразличны?..»
Жестко, жестче не
бывает. Но так же жестко, как смерть их детей.
А справедливо?
«Хочу в зал!»
В газете есть имя той,
кого прямо обвиняют родители, — Елена
Сулидиновна Касумова, классный руководитель
6«г». Это про нее — сидела «с опущенной головой».
«Руководство школы» — это и она, потому что была
завучем по внеклассной работе, и директор Лидия
Александровна.
Другие имена в письме не
названы, но в Беслане отлично знают — речь обо
всех учителях, которые не мертвы. До 1 сентября
большинством из них в Беслане восхищались, Елену
Сулидиновну ученики боготворили, писали ей стихи
и обожали ее уроки. После — возненавидели.
Правда, не сразу. Сначала эмоции были иные, но чем
больше проходило времени…
— Им было бы легче, чтобы и
мы погибли? — говорит Елена Касумова. Она в
отчаянии и депрессии. — Что делали учителя в
зале? Сидели и ждали смерти. Как все. Половину
детей в зале я не видела. Не могла видеть… 1300
человек… Первые два дня я сидела в эпицентре — у
входа в зал. Но потом вышла в туалет и место
потеряла. Под окнами, где оказалась, люди сидели,
прижавшись. Не было воздуха. Эмму Хаеву я видела,
мы с ней губами переговаривались. Я спросила: «Ко
мне хочешь?». Она кивнула: «Да». Я ответила: «Тут
дышать совсем нечем». И это правда, рядом со мной
люди теряли сознание без кислорода… Неужели
было бы лучше, чтобы Эмма оказалась рядом? О нашем
директоре — о Лидии Александровне. Какой позор
все, что происходит. ОНИ спросили: «Где
директор?». И она встала. А что, она должна была
промолчать? И начали стрелять? Когда они увели ее,
у нас появилась надежда, она — человек, который
умеет уговорить… Спустя какое-то время она
вернулась и сказала залу: «Я позвонила четверым
— никто на связь не выходит». А что она должна
была сказать? Врать? Там было невозможно врать.
Потом ее снова взяли, и когда она вернулась,
объявила залу: «Нас спасут, сейчас будут
парламентеры». И у нас опять появилась надежда. В
третий день Лидия Александровна опять уходила
разговаривать с НИМИ, и когда вернулась, уже:
«Никому мы не нужны». Прическа у нее была
набекрень, она была умирающая. Я уверена: Лидия
Александровна сделала все, что от нее зависело.
Если бы директор школы погибла, уже бы сейчас ей
стоял мемориал… Марина Пак, одна из тех, кто
написал это письмо… Мы дружили с ней, а с ее
сестрой были одноклассницами, близкими
подругами. После всего Марина ко мне пришла:
«Почему ты не была на похоронах Светочки?». А я до
сих пор так и не смогла прийти на кладбище ни к
кому из своих учеников… Не могу подойти к
спортзалу… В чем мы виноваты? Говорят: «Они до
конца выполнили свой профессиональный долг!». О
погибших учителях. А остальные? Не до конца? После
взрыва я упала на чье-то разорванное тело — на
фарш. Почему не я стала фаршем? Разве я в этом
виновата? Из нас — выживших учителей — делают
теперь главных террористов и козлов отпущения.
Мамы говорят: «Мы будем кричать о вас. Какие —
вы!». Но мы-то в зале надеялись, что они будут
кричать те три дня… В первую ночь мы были
уверены, что родители, которые снаружи, притащат
Дзасохова за шкирку в зал… Не притащили.
Елена Сулидиновна плачет,
она больше не может сдерживаться. Ее зовут к
телефону, и, смешивая рыдания и слова, она говорит
в трубку: «Я хочу ТУДА обратно… Я хочу в
спортзал».
В заложники. Она хочет не
выжить.
«Вы лично за учителей? Или
против?» — спрашивают многих матери погибших, с
надеждой заглядывая в глаза…
Тупик. Когда матери
погибших детей восстают против выживших
учителей, ничью сторону взять невозможно. Потому
что никто не может быть признан правым и никто —
виноватым. Единственное, что можно
констатировать, — это образование в Беслане
глубочайшей пропасти. Кармадон без ледника.
Родители, смешивая свою вину перед детьми за то,
что не смогли ничего сделать, обвиняют учителей,
которые их, родителей, ТАМ не заменили. Учителя же
нападают на родителей, оставшихся за пределами
зала, за то, что не сделали всего от них
зависящего ради спасения.
А — террористы?
Очень странно, но
разговоров о них мало… Конечно, их проклинают, но
куда реже, чем… выживших учителей. Подзабыта и
милиция, хотя теракт был вызывом ей — 1-я школа
рядом с отделением, бегом — минута. О Дзасохове?
Тоже все меньше. О Путине? Совсем нет…
Перенос центра тяжести
вины очевиден. Его, этот перенос, кто-то умело
направляет, манипулируя несчастными? Иначе ну
как поверить, чтобы люди сами опустили себя на
дно подобной катастрофической нелогичности?..
Почему?
Почему это стало
возможным?
Владимир Ходов, глава
администрации Правобережного района Северной
Осетии-Алании (мэр Беслана), считает так:
— Никого нельзя осуждать
из тех, кто там был. Я знаю Лиду (директора 1-й
школы. — А. П.) больше двадцати лет, она —
прекрасный человек. Лиду осуждать подло. У Лиды
есть совесть и достоинство. Нашу трагедию многие
связывают с ингушами. Я людей успокаиваю. Говорю:
пусть власть разберется.
— Вы просите людей
ждать?
— Да. Убеждаю: есть
президент, который обязан нас защищать, так дадим
ему это сделать. Ведь наша трагедия — это
последствия, что уже один раз не разобрались,
думаю, 1 сентября стало возможным, потому что
конфликт 92-го года до конца не довели — не
назвали все своими именами, не завершили его… И
потом второй раз опять не разобрались —
«нордостовская» делегация тут была у нас, вся в
черных одеяниях, и там тоже до конца ничего не
довели… Если государство и сейчас до конца не
разберется, и сейчас не скажет правду…
— У вас есть
уверенность, что разберутся?
Ходов не отвечает
прямо, видно, что ему нечего ответить прямо. И он
продолжает размышлять:
— Почему людям в Беслане
опять ничего не говорите? Если нет информации,
рождаются слухи и домыслы. Прошли очередные
десять дней — так скажи людям, что выяснили за
эти десять дней. То, что можно сказать, — не все же
секреты. И делать это надо регулярно, чтобы люди
не придумывали всяких небылиц.
— Вы объясняли это
сотрудникам прокуратуры? И что — они?
— Ничего. Говорят,
людей у них мало. Скажите, почему женщина, у
которой погиб ребенок, с другим ребенком на руках
должна идти в прокуратуру, ее там в очереди
два-три часа держат и потом еще два-три часа
допрашивают?.. Это — унижение для нее. Мы что,
такие бессильные, что не можем прийти к ней домой?
Я сказал это следователям несколько раз. Они мне
опять — людей не хватает. В России не хватает
следователей? Собери сотню по стране и закончи
допросы за месяц! А у нас до сих пор не все
допрошены. Да, допустили, случилось… Но теперь-то
можно людям облегчить боль? Почему мы сами
вызываем всеобщее недовольство? Для потерявшего
ребенка это оскорбление — рассказывать о своем
горе в том разрезе, в котором они требуют…
— А что — требуют
«разреза»?
— Многие жалуются, что
у следователей есть свой план и они не хотят ни о
чем слышать, что вне этого плана. Раз сказали: 32
террориста было — не говори, что видел 35. То же —
о количестве оружия. Люди понимают, что один
террорист не мог прийти с пятью автоматами. А их
уверяют, что может. Заданность расследования
очевидна. И люди разуверились. Стали придумывать
сами, кто виноват.
Просто люди — не Ходов, не
администрация, не милиция — родные погибших
говорят еще определеннее: на допросах им
намекают на вину учителей, ссылаются на факты,
якобы известные следствию, просят, конечно,
молчать, но червоточина-то — вот она, уже
образовалась… И начинает гулять по Беслану
полуложь-полуправда... Так рождаются письма…
В целом картина
получается дурная: следствие, «натягивая» версии
на свой каркас, распускает недопустимые сплетни,
науськивает одних жертв против других,
стравливает несчастных, чем переводит стрелки
куда-то далеко-далеко от правды.
Конечно, власть у нас
убогая. Чего было ждать? Когда ее главный
менеджмент — война и терроризм? А не мир и покой.
На фоне чего и случился Беслан — и вот тогда
убогость поперла в глаза даже тем, кто раньше был
незряч. И власть пошла дальше, будучи занята
самосохранением. Она занялась подменой тезисов.
Она смешивает карты. И значит, убогость
превратилась в подлость — причем против тех, кто
пострадал. Руками тех, кто пострадал. И так,
стравив одних с другими, выбивает из игры вопросы
о том, кто действительно виноват.
Никого невозможно
вернуть. Никого невозможно забыть. Никому в
Беслане невозможно сказать: «Думай так». Никого
невозможно обвинить. Но те, кому выпала судьба
жить дальше, — что теперь делать им? Как жить?
Анна ПОЛИТКОВСКАЯ,
наш спец. корр., Беслан
09.12.2004
|
|
|
