«ХОЧУ НА ВОЙНУ, ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ»

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

«ХОЧУ НА ВОЙНУ, ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ»
«Льготная реформа» приговаривает ветеранов чеченских войн к ликвидации

Каждый платит по своим долгам. И все-таки горько за каждую сломанную, как спичка, душу. (Фото — EPA)

Каждый платит по своим долгам. И все-таки горько за каждую сломанную, как спичка, душу. (Фото — EPA)

       В № 58 (12 августа) мы начали серию репортажей с Урала о том, чем обернется так называемое «льготное реформирование» для участников боев против «сил международного терроризма», вернувшихся домой с Кавказа. Сегодня — продолжение темы. Уральские «чеченцы» — это самые разные люди и самые разные судьбы. Объединяет их одно — война в подкорке.
       Одни живут, чтобы вынуть эту занозу. Другие — чтобы разбередить. В этом репортаже — о судьбах тех, кто не смог устроиться в гражданской жизни, будучи скошен «чеченским синдромом». Что у них впереди?

       Полное одиночество
       Надежда, уходя на работу в поселковую котельную, запирает сына Толю, 1976 года рождения, на ключ — он, Анатолий Суздалов, ветеран чеченской войны (воевал во внутренних войсках, в селах Орехово, Самашки и Ачхой-Мартан), теперь инвалид первой группы, парализован по грудь, локти — единственная точка опоры его «немого» тела.
       Поселок Карпушиха, в котором живут Суздаловы, — окраина нашей Вселенной, далекий и таежный. Ближайший райцентр — Кировград, в просторечии именуемый Наркоград (центр местной наркоторговли), — в 38 километрах по лесной дороге. Дети на Кавказ попадают в основном из таких вот Карпуших — местные матери на рельсы не ложатся. Сюда же детей с войны и возвращают… Карпушиха — вымирающий отстойник Свердловской области, последний пункт для выселенных из Екатеринбурга асоциальных элементов, потерявших свои городские квартиры в счет многолетних неуплат. Пьянь, голытьба, наркота… Под подъездом двухэтажки, где у Суздаловых квартира, человеческое месиво — шатается, ржет, матерится, друг друга хватает грязными руками за бедра и пинает.
       Этот асоциальный элемент ворует в Карпушихе всё. Тазики, веники, чайники, кружки, палки, из стен гвозди выдирает. Поэтому Надежда и запирает Толю — чтобы в ее отсутствие «добрые соседи» не утащили последнее. Они нищие, если что своруют — взять будет неоткуда. Вдвоем живут на Толины инвалидные 1200 рублей, а Надеждиной зарплаты в котельной нет и в помине уже с полгода как.
       История Толи — типичная ветеранская.
       — Плачет теперь по вечерам. — Рассказывая, Надежда тоже плачет — она так бесконечно устала с лежачим больным. — А что поделаешь? Говорила, борись, Толя, брось пить… Но теперь все поздно. И позади.
       До Чечни Толя закончил только школу — был зеленый-зеленый красивый мальчик. А из Чечни вернулся с совершенно растерзанной душой. Как все. И как все — без всякой реабилитации — прямиком в Карпушиху, а тут реабилитация только алькогольно-наркотическая, и уж кого куда вынесет. Вскоре Толя бросился на ларек в Левихе, соседнем поселке, — крушить. И покрушил. При этом был до такой степени не в себе, что ничего не помнит, но зато его хорошо запомнили продавщицы ларька — на суде они удивлялись, что парень-то ничего даже и не взял и никого не побил… «Чеченский синдром».
       Так Толя влетел в тюрьму — через нее, проклятую, после службы в Чечне прошло уже больше половины свердловских «чеченцев». И продолжают проходить в обнимку с гепатитом, ВИЧ, туберкулезом… Выпустили Толю по какой-то из амнистий, он опять запил, а вскоре его парализовало. Врачи сказали маме: «Не суетитесь, пяти дней не проживет». Тяжелая нейроинфекция.
       — Но ведь прожил уже больше года, — говорит мать, садясь на низкую скамеечку у кровати. И глаза у нее счастливые, несмотря ни на что… — Сначала кормила, теперь даже сам ест.
       Толино заболевание, тем не менее, настолько же тяжелое, насколько и неизлечимое. Он доживает свой земной путь — и единственное, что теперь для него, слабого, обязана сделать страна, — это помочь дожить достойно. Но не спешит страна…
       В комнате, где лежит Толя, чисто — но смрад, сопровождающий лежачего больного. Толя весь в пролежнях и по уши в инфекциях, с которыми организм не борется.
       — А как он будет бороться? Что мы едим… Катетеры постоянно нужны, его бывшая одноклассница приносит — она работает в онкодиспансере, жалеет… А сами мы купить не можем… — повторяет и повторяет Надежда. — Цена лекарств, которые все время нужны сыну, перекрывает «социальный пакет» во много раз. А еще — катетеры, нужен матрац против пролежней… Я не знаю, что делать.
       — К нам никакие деньги все равно не дойдут. Потому что никогда не доходят, — говорит Толя, в его спокойных глазах — готовность к смерти. — Ни одному слову правительства не верю. И с льготами только обман.
       Мы говорим на одном языке — русском, но трудно поверить, что Карпушиха — в той самой стране, где существуют Екатеринбург или Москва. Ни один социальный работник за все полтора года, что Толя полностью прикован к постели, не навестил дом Суздаловых. Соцзашита отсутствует как таковая. Подчиненные лихого соцреформатора Зурабова по этим тропам — не ходоки. Инвалидная коляска, выделенная Толе в госпитале, где ему ставили диагноз (областной госпиталь ветеранов войн в Екатеринбурге), стоит без дела в углу — Толю некому спустить со второго этажа подышать воздухом. Лишь Дима Корягин, «чеченец» из Кировграда, зампредседателя районной ветеранской организации, изредка приезжает проведать. И все.
       Кто спорит, здорово и духоподъемно писать о людях, которые вопреки всему пробили стены и сломили нашу действительность, жесточайшую к больным и слабым. Но правда состоит в том, что таких, как Толя, — слабых — в сотни раз больше. И в той глухой провинциальной беспросветности, где они влачат дни, надеяться им не на что. Кроме как на льготы. Льготы — их соломинка. Держась за нее, они могут либо выжить, либо достойно уйти навсегда. Но сегодня надежда на хоть какую-то социальную поддержку богатеющего государства, вроде бы отбирающего деньги у олигархов в пользу неимущих, окончательно рушится. И надо понимать: невозмещение реальных затрат на лечение и уход для таких, как Толя, — приговор.
       Имеет ли право госмашина брать на себя функции регулятора естественного отбора?..
       …Середина рабочего дня, низкорослый пьяный мужик с фингалом и в приспущенных штанах хватает здоровенную распатланную бабу в короткой юбке, открывающей одутловатые от запоев бедра. Толпа таких же зрителей гогочет под Толиным окном, но туда никто даже не заглядывает.
       После Чечни у Толи был единственный шанс выжить — бросить все и бежать. Он не сориентировался и им не воспользовался. Государство же, напротив, сориентировалось — и методично настаивает на Толином истреблении.

       Досье
       В городе Екатеринбурге и Свердловской области живут 1 миллион 200 тысяч ветеранов-льготников всех возрастов и категорий. «Чеченцев» — прошедших первую («восстановление конституционного порядка») и вторую («контртеррористическая операция») чеченские войны — более 20 тысяч. Нашли себя после Чечни примерно 10 процентов от общего числа.

       Два выхода: или водка, или Чечня
       Ревда — городишко на тракте Екатеринбург — Москва, его полюбить сложно. Пыль, та же пьянь и наркота, что в Карпушихе, проститутки на трассе — «от 12 до 56» и «от 50 рублей до 300», как поясняет злющий человек с кулоном-черепушкой, висящим на шее. Это Андрей Баранов, заместитель председателя Ревдинского отделения Свердловской областной общественной организации «Союз ветеранов чеченской войны и локальных конфликтов». Баранов тоже из породы несориентировавшихся…
       — Трудовую я выкинул, — бравирует Баранов. — Зачем она? На работу нас не берут. Контузии у многих — мы непредсказуемы. Нас боятся.
       — Наверное, не просто так? Вы агрессивны?
       — Нет, мы просто видим несправедливость раньше других. Поэтому многие в тюрьме. Семьдесят процентов спились. Только жены-героини терпят наших пацанов — честь им и хвала. А государству не верю. Вообще.
       — А чем на жизнь деньги зарабатываете?
       — Между собой организовались и грузы сопровождаем.
       — Крышуете то есть?
       — Ну почему сразу — «крышуете»? Просто правительство наше тупиковое. Во всем. Зачем на него работать? Крышевать — это в прошлом. Мы же вложились. И теперь помогаем людям работать.
       Ну хорошо… У Баранова, скажем, под «крылом» — местная фирма такси, мы разговариваем в ее комнатушке на Ревдинском железнодорожном вокзале. Гудки паровозные только подчеркивают высокую степень тревожности нашего разговора — и злость Баранова на весь мир, и настороженное молчание со взглядами исподлобья других «чеченцев»…
       — А льготами пользуетесь? Какими?
       — На электричках до Екатеринбурга я сам себе бесплатный проезд организую. Сажусь в поезд, показываю военный билет, что участник боевых действий, контролеры глаза закрывают — не связываются.
       Время проходит в ожидании хоть одного трезвого «чеченца» — поговорить, но такого найти в Ревде к вечеру не удается.
       — А что делать? — Баранов швыряет в меня слова, как булыжники из-за спины, с размахом: — Тут два выхода: или водка, или опять в Чечню. Я тоже по контракту поехал.
       — Зачем?
       — Отдохнуть. От вашей гражданки. Там все понятно. А тут одни проблемы. Все наши пацаны правду ищут. И не находят. А оттуда придешь — и видишь ясно: все тут разложилось. Брат брата швыряет — абсолютное швырялово. А там все честные: вот враг, вот мы.
       Вячеслав Зыков, председатель Свердловской областной общественной организации ветеранов, тоже «чеченец» нынешней войны, служивший водителем в медотряде, подтверждает слова Баранова: «Стремятся уехать обратно повоевать примерно процентов семьдесят «наших». От безысходности. Но отбор на контракт все-таки есть, и уезжают в Чечню около тридцати процентов».
       Таким образом, «рецидивистов» «чеченского синдрома» при полном отсутствии психологической реабилитации в Свердловской области — треть. За подобный рецидив врачей-клиницистов снимают с работы, а тюремные начальники, где тоже рецидив — повторение «ходки», — важнейший показатель, никогда не имели бы премиальных. Власть же, пославшая «чеченцев» на Кавказ и не желающая им помогать после, безболезненно вырулила на второй срок. И более того — не только теперь не желает отвечать перед обществом по «чеченским» долгам, но еще и наращивает свою безответственность.
       — Слышали, льготы отменяют?
       — Пусть отменяют, это «их» не спасет, — констатирует человек с черепом на шее. — Мы за Жирика. Будем продвигать патриотическое движение, брать пацанов с улицы и запихивать, запихивать, запихивать в военно-патриотические клубы. Если мы будем воспитывать, может, толк будет…
       — Какой толк?
       — Жесткая монархия.
       Простейшая вроде бы истина: государству экономически выгодно учить, лечить, реабилитировать «чеченцев» — обеспечивать их уровнем знаний, любым способом навязывать им эти знания, только чтобы голова и руки были заняты чем-то общественно полезным. Иначе — потоки наркоманов, алкоголиков, разбойников, не помнящих, что творят. Это элементарно, как «сила действия равна силе противодействия».
       Тем не менее ничего этого нет, а с наступлением «льготной реформы» даже требовать этого будет не у кого. Но куда деваться необученному? Необразованному? С потемками в душе и разуме? Возвращаться в Чечню — тем, кто может, с руками и ногами. За отдохновением. Единственная действенная «реабилитация», предложенная государством «чеченцам» сегодня, — это возможность вернуться на войну и убивать от имени государства… «Черепушку» на шею — и айда. «360 моих положили в Грозном… — скрежещет зубами Баранов. — После Комсомольского зачищал… Понимаешь? Что это такое?»
       Понимаю. Понимаю, что каждый платит по своим долгам. И все-таки горько за каждую сломанную, как спичка, душу.
       И еще об одном: совершенно очевидно, что если в стране найдется человек, который раскачает эту среду, — стране действительно будет конец. Никакой Путин, «возрождавший армию и великую Россию», положения не спасет. Потому что никакому Путину в глубинке давно не верят. И все это похоже на то, как описывают современники состояние умов перед Февральской революцией 1917 года. Словеса об уменьшении числа бедных как национальной идее, на деле — их увеличение. Паника царствующих особ перед лицом обнищавшей народной массы, доведенной до черты, — а градус толпы только растет…
       Страна, не желающая заботиться о своих гражданах, которых послала на войну, обречена на гибель. От руки тех, кого посылала.

       Окончание в следующем номере — о том, как живут семьи погибших Героев России.

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, наш спец. корр., Свердловская область
       16.08.2004