АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)
  
Анна Степановна Политковская

  
•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

Скачать книгу «Путинская Россия»

Скачать специальный выпуск

ЧЕЧНЯ: ВТОРАЯ ДЕПОРТАЦИЯ
Военные выдавливают людей из горных сел под угрозой расправы. Спускаясь на равнину, эти люди оказываются бомжами
       
Фото Олега Климова

       Хроника теневой стороны контртеррористи-ческой операции: неофициальная беженская миграция внутри республики власть не волнует. Главное — чтобы в Ингушетии беженцы перестали мозолить глаза проверяющим из Европы.
       
       На узком диванчике, как на насесте, в рядок сидят взъерошенные старики и чем больше говорят, тем чаще их слова заканчиваются слезами. Алавди Кудусову, заслуженному работнику просвещения с 55-летним стажем работы сельским школьным директором за плечами, — почти 80. И он — бездомный. Его другу, сельскому кузнецу Михамаеву Загалу с медалью «Ветеран труда» на пиджаке, — 74. И он тоже все потерял... И не знают старики, как им быть дальше: ни дома, ни статуса, ничего, кроме горя.
       Алавди и Загалу — из селения Центорой. В Чечне есть несколько Центороев. Так вот, Центорой этих стариков — в Ножай-Юртовском районе, в горной его части, в крайней точке на границе с Веденским районом. До Ножай-Юрта — 35 километров, до Ведено — 12, и поэтому в этом Центорое действует система «двойной очистки», когда, «зачищая», заскакивают и те военные, кто дислоцируется в Веденском районе, и те, кто контролирует Ножай-Юртовский.
       — Жить дальше было нельзя. Нас выпихнули, — объясняют старики.
       Мы разговариваем очень далеко от их родных мест — в селении Новый Центорой Грозненского сельского района. Новый Центорой не зря так называется — он имеет прямое отношение к ножай-юртовскому. Село возникло в 1989 году, после катастрофических оползней в горах: многие семьи из Центороя должны были его покинуть. Большинство со временем вернулись, но некоторые, желавшие жить поближе к городу, остались на равнине. Поэтому именно сюда, к родственникам, спустились центороевцы, когда военные их выгнали из села. Как это было — в истории дедушки Алавди.
       В первый раз его дом сожгли еще в первую войну — в 1995 году. Тогда сыновья перевезли отца к себе, в Новый Центорой, и постарались быстро восстановить хозяйство, потому что дедушка очень страдал и никак не мог прижиться на равнине, считая тут все чужим. Да и кто, собственно, имеет право сказать, что человека надо насильственно лишать того места, где ему хорошо, в пользу того, где ему плохо?
       Накануне второй войны дом был восстановлен, Алавди вернулся, завел пасеку и стал жить в окружении любимых ульев и собирая горный мед. Когда Центорой стали бомбить, Алавди сказал сыновьям, что никуда не уйдет от своих пчел. Однако если обстрелы все-таки прекращались, то набеги — никогда. Военные грабили дома нещадно.
       — Когда шли бои, нам было даже легче, — рассказывает Алавди. — Прошлый, 2002 год стал самым тяжелым — военные очень нас мучили. Залетают: «Уходите отсюда, вы тут только боевиков кормите». И грабят.
       Дом у Алавди большой, кирпичный — сыновья постарались, восстанавливая. Надеялись, что все уже позади, войны не будет, и, желая отблагодарить отца, давшего всем им, пятерым, высшее образование, не скупились... Так вот, за этот хороший дом-благодарность военные к Алавди и зачастили больше, чем к другим в Центорое. «Хаттаб тебе его построил, старик. Почему у тебя лучший дом?..» — С такими речами зачастили. Но Алавди все равно упорствовал, отказываясь бежать.
       10 октября 2002 года Центорой сильно обстреляли с вертолетов. Крыша с дома Алавди слетела. Дальше пришли военные и подожгли все, что осталось после обстрела.
       — Пасеку я не уберег. Они разгромили мои ульи. Кричали, что внутри оружие, вытаскивали вкладки с сотами и швыряли. — Старик так горько плачет, что сыну его, Лом-Али, в доме которого в Новом Центорое он живет, неудобно...
       В октябре сыновья наконец увезли отца из родного села. Вот и сидит он теперь на этом диванчике вместе с другими стариками, и мечтают они с другом Загалу умереть, потому что хотят домой, а дом уничтожен.
       Как у Алавди была самая большая драгоценность — пасека, так у Загалу — коровы. Вся жизнь старика Михамаева состояла в этих коровах, но военные заходили в его сарай как к себе домой, забирали ту, что им нравилась, и «в лесу кушали мою корову»; и наступил момент, когда увели последнюю, и Загалу тоже спустился на равнину...
       Старый кузнец плохо ходит. Еще хуже видит — ему не помогают даже толстые уродливые линзы в очках. И, естественно, почти не слышит... Ну кто сказал, что он, отработавший всю свою жизнь на государство, начиная с войны (Загалу — участник Великой Отечественной, был на трудовом фронте, и теперь, дожив до глубокой старости, всегда носит удостоверение с собой — на случай неожиданной зачистки), — кто сказал, что ветеран Михамаев не имеет права жить там, где ему хочется?
       — И у меня убили и забрали пять коров. А это единственное пропитание моей семьи, — говорит Истамулов Али, бывший директор бывшей начальной Центороевской школы. — Все парты в нашей школе военные сожгли — грелись; всех наших коров расстреляли — есть хотели. Да, я понимаю, их начальство им не создает условий, но как нам жить?
       Али — тоже новоцентороевский безработный бомж, выгнанный из Центороя. А потому принадлежит к касте внутренних — внутричеченских, безстатусных (никто не дает) — и потому самых бесправных мигрантов, находящихся прямо посреди войны.
       Несмотря на все отчеты Министерства образования республики о том, что «все давно в порядке» и «мир вернулся», невзирая на то что партия «Единая Россия», находясь в пиаровском экстазе, не устает объявлять, что Ножай-Юртовский район Чечни взят под ее партийное крыло и обеспечен всем необходимым, школа Али Истамулова не работает с начала этого учебного года (хотя во все предыдущие годы войны она еще кое-как функционировала). Летом, как раз на фоне показательного телепартстроительства в Ножай-Юртовском районе, школьное здание федералы уничтожили с вертолетов, доведя его до полной некондиции, и «единороссы» отказались восстанавливать руины...
       А осенью на Центорой участились набеги военных с требованиями убраться, чтобы им было спокойнее, — и тогда те семьи, которые еще оставались в селе, увезли последних детей — 31 ребенка. Теперь кто в Ингушетии, а кто в Чечне, на равнине.
       — Я говорил военным, — продолжает Али, — что 198 человек из нашего села воевали на финской войне и в Великую Отечественную. Просил: «Зачем вы так себя ведете по отношению к нам?..». Но все бесполезно... Село теперь пустое. Большинство домов и сараев уничтожены. Наши знаменитые центороевские фруктовые сады спилены, а там были яблони и груши, которым по полвека... Все четыре сельских трансформатора взорваны, столбы выкорчеваны. Мечеть 1918 года постройки разгромили после нашего отъезда. Все памятники уничтожены.
       Малик Алиев — четвертый на диванчике. Люди говорят, он совсем еще не стар, но выглядит, как Алавди с Загалу. Его сломило горе. Малик тоже не хотел уходить из Центороя — отказывался устраиваться в палатке в Ингушетии или скитаться по чужим углам. Считал, это стыдно для мужчины: признать, что ты бездомный. Согласитесь, Малик — вроде бы именно тот человек, которого наше государство должно носить на руках: он никому не мешал делать большую политику, пока шла вторая чеченская война, не сидел в беженском лагере, смущая иностранных посетителей, ни у кого не просил бесплатного хлеба и пособий; он остался в своем доме, никого не трогал и ждал, что никто не тронет и его.
       И сын Магомед остался с ним. Вместе они смотрели за стадом в 14 голов и тем кормили семью.
       — Кому это мешало? — спрашивает Малик, качая опущенной головой, как делают мужчины на похоронах.
       6 августа 2002 года военные забрали 25-летнего Магомеда — будто бы проверка паспорта. Хотя таких проверок каждый, живший в селе, прошел сотни за войну, и паспорта превратились в труху из-за этих проверок. Вечером того дня военные, человек двадцать, вернулись в дом Алиевых.
       — Я стал просить: «Отдайте сына», — рассказывает Малик. — А они: «Старик, сколько твоему сыну?». Я ответил: «Двадцать пять». А они: «Значит, твоего сына расстреляют». Я: «Но за что?». Они: «У нас такой приказ — всех «ваших» от двадцати пяти расстреливать. Чтобы к боевикам не уходили». Вот и расстреляли в тот же день.
       7 августа военные отдали тело Магомеда главе администрации Центороя Рахману Манаеву. Свидетельство о смерти написать запретили. А когда Малик стал кричать им что-то в горе — и вовсе объявили, что это «не они».
       Джалавди Мударов, тоже теперь беженец из Центороя в Новый Центорой, а ранее «зачищенный», несколько часов просидел в одном автозаке с Магомедом — так что это именно «они». В этот автозак, на окраину селения Баз-Гордали, военные свозили всех «зачищенных», будто в свой штаб. Потом Магомеда куда-то вывели, и позже Джалавди видел из окошка, как его труп лежал рядом с автозаком. Сам же Джалавди спасся чудом, и отлично это понимает. Поэтому о том, как и кто его пытал, молчит.
       — После того как мы его вытащили оттуда, — рассказывают старики, — месяц лежал пластом. Пять ребер сломаны, кровью долго плевал. Ожоги везде: на ногах, у сердца, под ушами. Туда провода подсоединяли, чтобы пытать током. Вторая война идет долго, и мы знаем, что это пятна от электропытки. «Ваши» совсем как шакалы стали: просятся на ночь — им холодно, мы это понимаем и пускаем, а днем потом они же приходят и «зачищают»... Жалко Россию, приехали нас убивать и у нас же кормятся. Пока «ваши» не уйдут совсем, нам возвращаться и восстанавливать село нельзя. В начале войны никто из нас этого не требовал. Теперь мы говорим: «Уходите совсем».
       Это было последнее слово бездомных центороевских стариков. В их селе сейчас остались только три человека, сказавших просто: «Убейте на месте, но не двинемся». Это инвалид, лежачий больной, его жена, которая ухаживает за ним, и еще один парень, который решил сторожить свой трактор.
       Вторая чеченская война стала для Центороя приговором. Если, когда шла первая, здесь было около 300 дворов, то есть жило большое горное село. В начале второй еще оставалось 138 семей. Поздней осенью 2002 года насчитывалось 30. Теперь — три человека.
       — А где же все остальные, кроме вас, сейчас?
       — Большинство, конечно, здесь, мы перевезли в Новый Центорой, — отвечает Лом-Али Кудусов, сын Алавди. — Дали кров, пищу. Но наши старики все равно не понимают, почему они не имеют права доживать у себя дома.
       — Это вторая депортация, — говорит Алавди и вытирает слезы.
       И нет аргументов, чтобы его успокоить.
       Остается добавить, что судьба ножай-юртовского Центороя — типична для сегодняшней Чечни. Горные села опустели. Особенно в Веденском, Итум-Калинском и Ножай-Юртовском районах. Только в последнем под натиском военных, создающих тут по своему усмотрению мертвую зону, вымерли селения Белгатой, Курчали, Шуани, Гардали, Гансолчу. Сохранены же фактически только те, где постоянно стоят войска, — Энгеной, Беной, Дарго.
       Контртеррористическая операция обернулась для многих жителей горной части Чечни бесправным беженством без конца: выгнав из домов, власть не берет на себя даже малейшей толики заботы. Ни «гуманитарки», ни мест в пунктах временного размещения им не предлагается.
       Попытка выяснить точку зрения на эту геополитическую катастрофу, например, у главы Ножай-Юртовского района Иситы Гайербековой не приводит к успеху. Она не хочет ничего объяснять по существу, уверяя, что «это не бегство, а обычное дело — старики уехали к своим детям на зиму»...
       И это тоже типично — так называемая новая чеченская (или кадыровская) власть живет своей жизнью, а народ — своей. Более того, главы районов, выселяемых военными, не спешат трубить «SOS» еще и потому, что политически им это совершенно невыгодно. Во-первых, могут потерять работу, когда поднимется публичный шум, что они — главы без людей, при постоянно сокращающемся населении. Во-вторых, «гуманитарку» сразу же сократят.
       Таким образом, в Чечне продолжается все то же, что и было. Есть контртеррористическая операция для официального употребления — она ладно скроена и вся на благо человека: ремонтируют школы, фонари осветили улицы, газ пришел в горные села, а Кадыров, судя по телекартинке, печется о правах граждан не покладая рук и готов защищать их прямо-таки с оружием в руках.
       А за спиной такой «контртеррористической операции» мыкает горе другая — война как она есть, для ежедневного пользования живущих в ней людей, с непрекращающимися ни на сутки похищениями, пытками, внесудебными казнями, новыми потоками беженцев, число которых не становится меньше от того, что про них не передают по радио.
       Эти миры и реальности не соприкасаются в Чечне никогда.
       
       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, обозреватель «Новой газеты»
       30.01.2003
       

2006 © «НОВАЯ ГАЗЕТА»