ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ СУД

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ СУД
В деле «Норд-Оста» третья власть отчиталась перед первой и второй?

Фото ИТАР-ТАСС

       На вопросы «Новой газеты» отвечает адвокат Игорь ТРУНОВ, защищающий интересы истцов — жертв теракта на Дубровке

       — Что будет с делом «Норд-Оста» дальше, после 22 января 2003 года и решения Тверского межмуниципального суда об отказе в удовлетворении первых трех исков от родственников погибших в «Норд-Осте»?
       — Безусловно, решение прецедентное — фактически уже по всем искам. Оно не оставляет шансов надеяться на иное — если процесс будет иметь место в том же суде, с тем же судьей и теми же ответчиками. И вопрос сейчас в другом: куда нас выталкивает это решение? Естественно, на федеральный уровень. Направление, озвученное в Тверском суде, в том, что это — Чечня и война — федеральная проблема. На последнем заседании, в прениях, представители московского правительства так и обосновали: есть ст. 1079 Гражданского кодекса («использование средства повышенной опасности» — газа), все претензии к тому, кто его применял. Они и на других заседаниях к тому же подводили, но с другой стороны: применить норму закона, в соответствии с которой, если у субъекта Федерации нет достаточно денег оплатить компенсации, платит федеральный бюджет.
       — И это не выглядит натяжкой... Разве не было применено «средство повышенной опасности»? И если у государства два кармана, то надо бы ответственность делить…
       — Определение размера суммы компенсации — прерогатива суда. А не истца. И поэтому, если истец говорит: «Требую 100 миллионов долларов», правового значения это не имеет. Ведь что получилось? В районе принимают откровенно глупое решение. Почему глупое? Если бы ничего не хотели решать в принципе, славировали бы с суммами.
       — Что вы имеете в виду?
       — Удовлетворили бы иск, признав компенсацию в приемлемом для московского бюджета размере, а не отказывали бы в иске вовсе. Проблему бы обозначили, общество бы задумалось, люди бы чувствовали себя спокойнее, получив деньги на первое время для лечения и медикаментов. А власть занялась бы тем, что приняла закон о положении жертв террористических актов. Вот бы юридическая проблема и рассосалась, потому что нашла решение. А что же сейчас?
       Мосгорсуд, где будем обжаловать решение, — это фактически единое целое с райсудом. И там мы, естественно, получим решение, вступившее в законную силу. И дальше у нас получается одна дорога — в Страсбургский суд по правам человека. И это та самая инстанция, которая рассматривает не суммы, а суть. То есть претензии к государству, а не к правительству какого-то города в этом государстве. Считаю, что если бы проблема норд-остовых исков решалась действительно на государственном уровне, нам бы не открывали так просто дорогу в Страсбург, поскольку совершенно понятно, как европейское сообщество встретит эту историю о последствиях отравления граждан газом и пренебрежении в оказании им специфической медицинской помощи.
       — Трудно заподозрить московские власти в том, что они плохо относятся к федеральным и сознательно перепихивают ответственность на Кремль.
       — Идет сплошная закулисная политическая игра на горе несчастных пострадавших. Оптимальным вариантом, повторю, была бы попытка заглушить этот огромный скандал — дать компенсации и выйти из истории с хорошим лицом. Москва могла бы, наверное, удовлетворить материальные претензии пострадавших семей, найдя разумный компромисс в каждом отдельном случае. И тут, уверен, включились бы СМИ и сказали бы, что: «Ну куда миллион… У нас пенсионеры, у нас инвалиды…». И население поддержало бы такую позицию. Но этого никто не стремился делать. Более того, Тверской райсуд сделал все, чтобы запустить механизм подачи исков в Страсбургский суд. Думаю, это не просто так.
       — У вас до этой серии исков также были плохие отношения с московским правительством?
       — Нет. С федеральным были плохие отношения, но не с московским. Это когда меня незаконно осудили и содержали в тюрьме — в Бутырке и на Пресне. В Бутырке — в камере-одиночке, в коридоре смертников.
       — А что это такое?
       — Отсек для тех, кто приговорен к высшей мере наказания, — специзоляция. Было это в начале 90-х, и моратория на смертную казнь не было, тогда людей расстреливали. Меня обвиняли в мошенничестве, но посадили с убийцами. Изначально я сидел в одиночке, но потом появилось много убийц, и стали уплотнять. Мне подсадили двух — у одного было шесть трупов за душой, у другого — восемь. Жизнь моя там не стоила ничего, и даже более того. Когда человека приговаривали к высшей мере, и если он умудрялся в тюрьме убить еще кого-то, то начиналось следствие, и это давало шанс пожить еще как минимум год, а то и два. Смысл: вдруг за это время примут еще какое-то решение, отменяющее смертную казнь, и тогда убийство сокамерника становилось шансом сохранить жизнь. Это было выгодно.
       Вот туда меня и умудрились засунуть, и я там лавировал. Но дело в другом: первый свой иск о компенсации морального вреда я выиграл у федерального правительства — за незаконное возбуждение уголовного дела (меня оправдали) и содержание под стражей в течение трех с половиной лет. Кстати, бывший при мне заместителем начальника Бутырки по оперчасти (а это главный человек в тюрьме, начальник — обычно просто завхоз, порядком занимается оперчасть) теперь работает в нашей юридической консультации адвокатом. Потому что он — хороший юрист. Вышел на пенсию — я его взял. У меня не было на него никакой обиды, фабриковала дело прокуратура. Кстати, тот самый следователь по особо важным делам, который все это устроил и был именно за то позже выгнан, сейчас обувью торгует на Ленинградке (Ленинградский проспект в Москве. — А.П.). Иногда захожу, получаю моральное удовлетворение.
       — Он узнает вас?
       — Конечно.
       — Сколько вы получили в качестве компенсации морального вреда?
       — Сумму в рублях, эквивалентную 15 тысячам долларов. Заметьте, я не умер тогда, я жив, а компенсировали мне где-то в 10 раз больше, чем было заплачено за жизнь человека, погибшего в «Норд-Осте».
       — Как вы объясните беспрецедентно хамское поведение судьи по отношению к стороне потерпевших?
       — Думаю, это чтобы сбить количество обратившихся. Именно количество имеет здесь принципиальное значение. 60 — это очень много. А 2—3 — ерунда, на них общество и журналисты внимания бы не обратили.
       — Вы полагаете, что те, кто еще раздумывает, откажутся подавать иски?
       — Каждый, конечно, подумает о том, что надо будет испытать столько унижений, оскорблений…
       — Скажите, а кто из истцов активнее сейчас? Заложники или родственники погибших?
       — Родственники. Та травма, которую нанесли бывшим заложникам, многих сломила морально. Они еще не оправились. Таких реакций, речей, такого тона, какие были в судебных заседаниях, они не выдерживают.
       — Как мы все видели, судья пригласила на оглашение отказного решения дополнительные силы судебных приставов и милиции, боясь, что на нее кинутся. А решение не вызвало шока у истцов — некоторые из них смеялись….
       — По своей профессиональной принадлежности я не мог поддерживать иллюзии. Я полностью раскрывал людям глаза на происходящее. Изначально говорил всем, насколько реальны наши шансы. И люди были готовы к тому, что решение будет не в нашу пользу. У них и не могло быть шока… Я говорил им, что вопрос находится в другой плоскости. Да, вы пострадали, но в стране еще очень много пострадавших, множество тех, о ком просто забыли, — и им надо помочь. Проблема очевидна — и она достаточно новая — это проблема жертв террористических акций. И ее надо сейчас обозначить, и тогда ее вынуждены будут решать, например, на законодательном уровне, распределив эту общую беду между всеми членами общества и уровнями власти, а не оставлять ее, как сейчас, не пытаться замолчать, когда во всех больничных листах жертв террористических акций врачи пишут просто: «бытовая травма».
       — Вы ожидаете нового потока исков от других жертв «Норд-Оста»?
       — Думаю, нет. Ситуация ясна — отказали. Вероятность, что не откажут по остальным 58 искам, — нулевая. Я вижу смысл лишь в том, чтобы доработать те иски, что уже поданы. Доработать до конца важно даже не политически, а потому, что люди, забрав их, не будут иметь права на повторную подачу. А если мы вдруг на какой-то стадии добьемся положительного решения, те, кто отозвал иски, не смогут ни на что претендовать.
       — Какую адвокатскую тактику вы изберете теперь, после отказа по трем искам?
       — Думаю, сейчас, когда все уже пойдет по накатанной, не будет смысла вызывать самих истцов и опрашивать их в судебном заседании, зная, что в конце последует отказ. Мы имеем право действовать по доверенности: сами будем приходить и получать отказы, и будем что-то говорить, опять получая отказы…
       — Сами — для того, чтобы не травмировать людей?
       — Именно для этого. С нашей стороны было бы кощунственным заставлять людей снова ворошить то, что они пережили, заранее зная, что это не приведет к результату.
       — Наше право, выходит, прецедентно по сути?
       — Да, потому что у нас фактически отсутствует разделение властей. Она у нас одна — исполнительная.
       — Однако, если все пойдет так автоматически, как вы об этом рассказываете, где гарантия, что законодатель повернется лицом к проблеме жертв терактов?
       — Заставить власть могут действительно только прецедент и компенсационный характер решений. Еще есть СМИ, общественное мнение. Если не работает прецедент, то до сих пор работаете вы. Если бы журналисты в суде не сидели, мы бы вообще проиграли вчистую. Была бы просто беда.
       — Каким образом вы вообще стали адвокатом жертв «Норд-Оста»?
       — Раз в неделю, по субботам, мы бесплатно консультируем в нашей конторе тех, кто не может заплатить. Так к нам и пришли первые две семьи, чьи близкие погибли в «Норд-Осте». Отсюда и тема, что мы денег не берем: они пришли в тот день, когда мы работаем бесплатно. Впрочем, тут это было бы кощунственно, да у них и нет денег. В нашем деле есть острая грань: существуют реальные дела, и тогда я — дорогой адвокат, а в других я бесплатный.
       — И как часто вы себе позволяете быть бесплатным?
       — По субботам. Вот в прошлую субботу к нам, например, пришел профсоюз «Аэрофлота». Я сказал: «Это нескромно: профсоюз «Аэрофлота» — и в бесплатный день, ничего себе социально незащищенные..». Они ответили: «Хорошо, посоветуемся, что-то платить будем».
       — Вас радует такое количество исков и то, что вы — в центре общественного внимания?
       — Меня пугает — объем работы огромный. А рекламная деятельность в адвокатуре приносит не очень большие дивиденды в виде богатых клиентов.

       Беседовала Анна ПОЛИТКОВСКАЯ
       27.01.2003