ОЧЕЧЕНЕННАЯ СТРАНА

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

ОЧЕЧЕНЕННАЯ СТРАНА
Кадыровскому референдуму теракты — не помеха. А только помощь

ИТАР-ТАСС

       В Чечне трудно кого-то чем-то удивить, но конец прошлого года получился чрезвычайным. 27 декабря республика содрогнулась от теракта в Грозном: одни «свои» подорвали других «своих», и это, безусловно, переход к новому этапу чечено-чеченской гражданской войны. Но именно в тот же день, 27 декабря, Чечню проверяла делегация из Москвы — члены президентской комиссии по правам человека во главе с Эллой Памфиловой, которые по итогам поездки должны подготовить доклад Путину о положении в зоне антитеррористической операции.

       27 декабря, в день теракта, главным на повестке дня для людей из Москвы стало: есть ли жалобы на действия местных чиновников при насильственном заселении вынужденных переселенцев из Ингушетии в пункты временного размещения в Чечне?..
       Ну а дальше — больше. 28 декабря, в день массовых похорон жертв теракта, Чечне и вовсе явили совершенно ничем не потрясенного Кадырова, назначенного Путиным главой республики, и «глава», забыв даже выразить соболезнования семьям погибших, объявил, что референдуму за его, Кадырова, конституцию никакие теракты не помешают, а только лишь помогут собрать еще большее количество подписей «за». Что и было вскоре продемонстрировано гостелеканалами в местных политических потемкинских деревнях — то бишь в интерьерах родового кадыровского селения Центорой, более известного сегодняшней Чечне, по крайней мере, тремя принципиальными вещами (кроме успешного политического процесса на фоне массовых погребений). Во-первых, в Центорое проживает многочисленная родня Кадырова, и собрать любое количество подписей — проще простого. Во-вторых, из Центороя постепенно переселены куда подальше все «лишние», некадыровские, а освободившиеся дома отданы охранникам Кадырова с чадами и домочадцами, что означает тот же эффект со сбором подписей. И, наконец, в-третьих, туда же, в камеры неподалеку от дома Кадырова, охранники Кадырова свозят тех, кто осмелился в нынешней Чечне Кадырову перечить... А значит? Темпы сбора подписей еще более ударные: ударь — и соберешь...
       Так о чем же в Чечне думали люди, встречая 2003 год? Что изменит в их жизни предновогодняя трагедия? Как быть с беженцами? И самое главное — с чеченской молодежью?..

       Семнадцатилетние
       Ислам отвык снимать с головы черную вязаную шапку и не делает этого, даже если очень настаиваешь. Но не кокетство это, а рефлекс — страх новой пытки: оголил голову — жди побоев.
       Месяц, как Ислам поселился в одном из беженских лагерей Ингушетии. Родители выпихнули его из Чечни просто потому, что хотят, чтобы он выжил. Оставаться с ними в одном из сел чеченских предгорий в нескольких десятках километров от Грозного, где «зачистки» не прекращаются никогда, Исламу, их третьему взрослеющему сыну, которого забирали уже не раз, опасно для жизни. Жизнь может завершиться в любой момент.
       — Почки у меня болят. Наверное, на деревяшке тут отлежал... — говорит Ислам, перехватив мой взгляд: он сидит на стуле, стараясь не двигаться. Но и про «деревяшку» получается как-то неуверенно, и непонятно: а сам-то он верит, что «отлежал»?
       — Били по почкам?
       Ислам не отвечает «нет». Только все ниже, в колени, опускает голову. Значит, били. Сейчас ему семнадцать, в шесть лет — тогда семья жила в Саратове — Ислам попал в пожар: бензин загорелся в машине, а он, маленький, сидел внутри. С тех пор почти на половине его головы волосы не растут — рубцы. По нынешним чеченским временам это приговор: как военные увидят обожженную кожу, так и «зачищают». «Ты воевал, танки поджигал», — говорят. А как «зачищают», так пытают.
       — И что хотят?
       — Обычно... «Где ваххабиты? Где боевики?.. Убьем, повесим...» Я говорю: «Убивайте». И молчу.
       — А кто пытает? Офицеры или солдаты?
       — Взрослые. Офицеры и наемники. (Так в Чечне называют контрактников. — А.П.) Когда в последний раз забирали в Шали, сначала били, а потом дали время до вечера: «Если не подпишешь, отправим в Ханкалу».
       — А что надо было подписать?
       — Чистый лист. Что боевик, думаю. У нас многие подписывают. Не хотят, чтобы били.
       — А ты разве в Ханкалу не боялся? (В Чечне все боятся Ханкалы — главной военной базы. Оттуда мало кто выходит живым. А кого выкупают, так изуродованным. — А.П.)
       — Нет. Там те же, все равно... Так же бить будут. Чего бояться?.. На войне умирать не страшно.
       Ислам хлюпает носом, как маленький ребенок. У него за плечами семь классов — и все, больше не смог: в селе, откуда он, совсем плохо со школами. Зато по похоронам он вдоволь находился в свободное от учебы время. Соседей убивали один за другим. Двух старших братьев Ислама уничтожили на «зачистках». Одного — в 2001-м, летом. Другого — недавно, в ноябре, тело со следами пыток подбросили на кладбище на третий день после того, как живым увезли на БТРе.
       — А почему тебе умирать не страшно? Жить не хочется?
       — Нет, очень хочется. Просто война священная.
       Дальше разговор не склеился. О том, кого с кем священная. Это объяснять Ислам не хотел. Но и не уходил, сидел, ждал чего-то — вопросов, наверное. Наконец, чтобы расстаться, достала из сумки деда-мороза, пластмассового и нелепого. Протянула Исламу — просто так, потому что Новый год, ничего особенно не имея в виду...
       И он вдруг обрадовался так, будто!.. Будто это самый первый Дед Мороз. Засмеялся, потухшие глаза заискрились, он обнял раскрашенное целлулоидное тельце... И совсем размяк, чуть не плача.
       И вдруг:
       — Возьмите меня с собой. Возьмите меня... В Москву. Куда угодно. Только не здесь. Я не могу больше...
       Вокруг взрослые люди, у нас когда-то было одно воспитание, и это нас роднит. Мы говорим о том, что видим вокруг себя: о том, что вот все и свершилось, как нельзя; что нынешней войне уже больше лет, чем предыдущей, и выросло такое специальное поколение, которое дедов-морозов не видело, а умирать не боится; и чири-юртовские мальчики, ставшие юношами на фоне нескончаемых поминок по старшим братьям, восхищаются и не Кадыровым, и не Масхадовым, а дуба-юртовскими девушками (Чири-Юрт и Дуба-Юрт — соседние села. — А.П.), и только потому, что одна из них, как тут говорят, «была в «Норд-Осте». А совсем «новые герои» этого поколения — те, кто 27-го въехал в правительство «живой бомбой», и об это их восхищение теперь можно биться головой, как об стенку… Ну а ваххабиты все давно сбежали, и на них не спихнешь, и это только «наша» работа...
       Что делать со всем этим? Ведь сущая правда, что в Ингушетии упорно сидят те, кто не хочет быть уничтоженным и кто хочет сохранить своих мальчиков от уничтожения. И от «тех», и от «этих». И физически, и нравственно. Понимая, что такой возможности у тех, кто находится на территории Чечни, сегодня нет... Ведь и одной извилины довольно, чтобы понять: по собственному желанию никто не мечтает сидеть в этих проклятых лагерях, под постоянно горящими газовыми горелками, спасающими от холода в брезентовых палатках и бетонных мешках чужих подвалов... На грозненских руинах приходят в молодые головы куда более скорбные мысли... И будь проклята эта правда нашей жизни вместе с кадыровскими людьми, выполняющими волю начальства по насильственно-добровольному переселению в Чечню тех, кому видеть Чечню нынешнюю категорически противопоказано в силу возможных тяжких последствий.
       — Ну возьмите меня... — повторяет Ислам, пряча деда- мороза. — Пожалуйста...
       Это шепот самому себе. И стягивает он, наконец, с головы свою черную шапку, и там — покореженная мертвая кожа застарелого ожога. Похожая на извилины. На открытый мозг из фантастического фильма.

       Кризис среднего возраста
       «Русские, сдавайтесь. Вы окружены». Свежий слоган черного цвета на светлой отремонтированной стенке одного из грозненских ПВРов (ПВРы — пункты временного размещения, куда из Ингушетии выпихивают беженцев). Красивой женщине с белыми волосами приходится делать вид, что слогана не замечает. Это Элла Александровна Памфилова — председатель президентской комиссии по правам человека, демократ первой волны, приехала в Чечню с инспекцией...
       Элла Александровна — человек с убеждениями, с ними она приехала в Чечню, с ними, похоже, и уедет из нее. По крайней мере, именно так складывается инспекция. Эллу Александровну мучительно долго — часов пять-шесть — предварительно возят по северокавказским дорогам (а зимний день тут короток, до комендантского часа совсем ничего), и только потом, наконец, на пару-тройку часов привозят, измученную, в Грозный. Дальше кавалькада под кадыровской охраной катает Эллу Александровну по избранным беженским потемкинским деревням, где народ, также измученный, но другим — хроническим отсутствием всего: света, воды и безопасности, — благодарит Эллу Александровну за проявленное внимание...
       — Дайте нам компенсации за разрушенные дома! Все остальное мы сделаем сами! — кричат время от времени самые смелые из задних рядов. Но молчит Элла Александровна — не в ее компетенции, как она сразу и объявила, «политические вопросы» (компенсации за снесенный федеральной армией город — согласно кремлевской градации вопрос именно политический).
       Спрашивает: «Обижают ли вас чиновники из миграционной службы? Насильно ли выселяли?». И беженские рты в ответ запираются на замок, повинуясь каменным лицам кадыровских охранников за спиной Эллы Александровны. Которых, ясное дело, она видеть, конечно же, не может...
       Эллу Александровну привезли, в конце концов, на улицу Новаторов, 17, в ПВР № 17, по адресу, на котором настояла Светлана Алексеевна Ганнушкина, член той же официальной правозащитной комиссии, но еще и неофициальный правозащитник, глава общественного комитета помощи беженцам «Гражданское содействие», неоднократно бывавшая в Чечне и без всяких регламентированных выездов.
       — Сделайте мир! Ради Бога! — выкрикивает, наконец, женщина по имени Аминат. Одетая в тряпье, в калоши на шерстяные носки, с серым лицом в гнойниках от катастрофически плохого питания. — Мне ваш паек не нужен. Мне покой и мир нужен. Я хочу, как человек... Жить...
       Это, конечно, явное нарушение регламента.
       Элла Александровна садится в машину и там, в узком кругу, откровенно говорит о наболевшем, о том, до какой степени «прав президент: у нас везде Чечня». В том смысле, что везде люди трудно живут, и снова: «прав президент», что взял курс на переселение беженцев, ведь в палатках куда хуже, чем без воды и туалетов в Грозном, и «правы те», кто ее предупреждал, что будут теракты в Чечне к ее приезду, потому что очень важен визит председателя президентской комиссии по правам человека в зону антитеррористической операции...
       Кавалькада уже почти у правительственного комплекса. И теперь уж совсем никому нет никакого дела до комиссии. Только что взорвался тот самый «КамАЗ», водителям которого тоже не было никакого дела до комиссии, — у них свои счеты и своя война. И части человеческих тел, похожие на грязные дрова, валяются везде, куда теперь уже никого не пускают охранники-омоновцы, совсем недавно пропустившие мимо себя тротиловый грузовик. Отовсюду бегут люди к правительственным зданиям: у всех там кто-то работал или пошел сегодня по делам...
       Аминат Батыжеву, вице-премьера, тяжело раненную, мимо толпы провозят на строительном кране — сюрреализм теракта — в 9-ю горбольницу. 9-я тут совсем близко, а машин нет под рукой, а грозненские «скорые» ездят только за деньги, и по-другому их не дозовешься... И над всем из-под бетонных развалин — даже не крик, а рев раненого зверя, закладывающий уши: «Да-на! Да-на!..». И на вздохах между этими слогами — модуляции в женский вой... Люди переглядываются: чья-то мать осиротела, только мать так может... И снова: «Да-на!..» — над толпой и трупами. Это Зара Салаева, выжившая, главный специалист аппарата правительства по социальным вопросам, вымаливает вернуть ей дочку. Всего за несколько минут до прорыва смертников на «КамАЗе» Дана, единственная четырнадцатилетняя Зарина дочка, зашла к маме на работу, чтобы вместе идти на новогодний «Голубой огонек»...
       27 декабря. Грозный. Свои — своих. И детей в том числе.
       А вы, значит, все о том, что в политику не вмешиваетесь?.. И в то, что погиб почти весь чеченский минфин, куда незадолго поступили все документы по новым денежным траншам, в том числе и на всю социальную сферу?
       Москва и Чечня — давно не пересекающиеся плоскости. И как-то так у нас сложилось к концу 2002 года, что Чечня, какая она есть, выгодна многим. С терактами, боевиками, генералами... И песни сочиняют про нее — и они становятся «песнями года»; и фильмы снимают про нее — и их тоже назначают «фильмами года». Страна очеченилась — страна почувствовала вкус выгоды. Потихоньку пыхтят вверх карьеры, кто-то переползает из политического арьергарда в авангард. И главное для тех, кто в этой игре, — не вылезать за отведенные рамки, говорить только то, что ждут, а не то, что есть на самом деле. И, конечно же, не задумываться о судьбе обреченных — таких, как Ислам. И тогда твоя «чеченская» карьера вспорхнет, как по ветру... Но что потом? Да какая разница...

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, Чечня—Ингушетия
       16.01.2003