ЧЕЧЕНСКИЙ ВЫБОР: ОТ «КОВРА» ДО «КОНВЕЙЕРА»

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

ЧЕЧЕНСКИЙ ВЫБОР: ОТ «КОВРА» ДО «КОНВЕЙЕРА»
Тактику ковровых бомбардировок сменила стратегия конвейерного уничтожения людей

Имран Джанбеков, 22 лет, высокого роста...

Имран Джанбеков, 22 лет, высокого роста...

       На протяжении почти уже трех лет второй чеченской войны власти не раз намекали: мол, не станет Хаттаба с Басаевым — это и будет означать конец войне, именуемой «антитеррористической операцией», и тогда наконец огромный, никаким здравым смыслом не оправданный, почти 100-тысячный боевой контингент, противостоящий 600-тысячному населению Чечни и «2000 боевиков» (официально объявляемые цифры), сможет покинуть республику. А с этим сойдут на нет убийства, пытки, зверства и похищения людей силами господ в погонах, а также неизбежное при оккупационном положении армии массовое «военное» мародерство...
       Ждали-ждали и дождались... О кончине «в связи с долгой и продолжительной болезнью» и Хаттаба, и Басаева торжественно объявлено — войска же остаются на месте, да и в методах ведения войны никаких изменений не произошло: идут «зачистки», не прекратилась работорговля живым и мертвым товаром силами военнослужащих как главное «боевое мероприятие» в Чечне, тысячи семей ищут своих похищенных родственников и в лучшем случае выкупают их трупы у «защитников Родины от терроризма»...

       «ВЫС. РОС.»
       Имран Джанбеков из селения Гойты Урус-Мартановского района был очень высокого роста. И только 22 лет от роду. Эти обстоятельства, похоже, и решили его судьбу — в соответствии с традициями, укоренившимися в Чечне в последние почти три военных года. Его увезли ночью — и с концами. Как многих других.
       — Я теперь каждое утро встаю и отправляюсь искать сына, — говорит потухшая красавица Зайнап, мать Имрана. Она опустила голову, так что видны только высокий лоб и волосы, и вырисовывает безжизненными пальцами на скатерти бесконечные круги своей безнадеги.
       — Куда отправляетесь?
       — Куда глаза глядят. К Урус-Мартановской комендатуре, в МВД в Грозный, в республиканскую ФСБ... Показываю фотографию, прошу: может, хоть кто-то... И вот недавно в одной из этих структур мне показали протокол задержания другого парня... И я прочитала в графе «причина задержания» — просто «выс. рос.». То есть «высокий рост».
       — Не может быть!
       — Я тоже сначала так подумала, но... Куда деваться? Своими глазами видела. Моего Имрана тоже не за что было забирать, кроме как за этот «выс. рос.». Лучше бы я его не кормила хорошо, лучше бы не растила, не воспитывала, как подобает...

       В последние годы по большей части Имран сидел дома по требованию родителей. Всю войну сидел.
       — Почему? — спрашиваю.
       — Мы берегли его. От всех. — Зайнап начинает плакать. — Он был «выс. рос.»: 1 метр 92 сантиметра. И когда стало ясно, что первым делом федералы забирают физически крепких, хорошо сложенных парней, мы даже в институт перестали его пускать — очень уж придирались на блокпостах. А потом подумали и все-таки решили: надо учиться, и по очереди — то я, то отец — ездили с ним на занятия в Грозный, ждали там и сопровождали обратно.

       Кому-то из незнаек рассказ этот покажется странным, да еще и с преувеличениями: ну как так? Провожать 22-летнего подобно детсадовцу?.. Однако именно такова современная многострадальная чеченская жизнь, а сказанное Зайнап — типичная от безысходности происходящего вокруг история для матери молодого чеченца.
       — Но не уберегли мы нашего старшего. — Зайнап смотрит перед собой, как на похоронах. — Днем-то сопровождали, а они пришли ночью. Ровно в пять минут первого. Все — в масках. Были два БТРа и военный «уазик» на улице. Сына посадили в БТР. Я бежала за машинами и кричала: «Имран! Имран!». Так добежала до выездного, в сторону Грозного, блокпоста. Оттуда: «Стой! Стрелять будем!». А я кричу: «Стреляй! Убийцы! Сына моего похитили! Вон в тот БТР, который вы только что пропустили без проверки, его пихнули!..»

       Солдаты, охранявшие блокпост, опустили автоматы, не стали стрелять в мать. Единственное, что она увидела: «02» — так называемый «регион» — на заднике БТРа. В Чечне все знают, что это значит — бронемашина принадлежит внутренним войскам МВД.

       Тот блокпост был границей истории: никто теперь не знает, где похищенный Имран, ВСЕ силовые и военные структуры Урус-Мартановского и всех иных районов, а также соответствующие республиканские ведомства заявили, что не забирали... Джанбековы написали заявления во все прокуратуры и всем главам администраций — от Ясаева, главы Урус-Мартановского района, и Ахмата Кадырова, руководителя Чечни, до Путина. Письма, жалобы, петиции, заявления... Все оказалось бессмысленным. Ясаев заявил, что он «ничего не сможет», Кадыров традиционно не любит Урус-Мартановский район, как не лояльный Грозному, о чем прямо заявляет по местному телевидению, и поэтому бесполезно просить за урус-мартановского парня... А Путин? Похищение молодого чеченца силами военнослужащих — то, на что в Москве реагировать вообще не принято. Вроде это и не люди, которых украли. Вроде так и положено...

       Во всем мире матери живут надеждами: это их жизненное кредо, на котором стоит планета. Если ребенок болен — надеждами, что будет обязательно здоров. Если оступился — что выправится. Если пропал — что найдется. Такова и Зайнап.
       — Люди говорят, если через 5—7 дней не выбросили труп, значит, хорошо... — передает Зайнап один из устойчивых мифов сегодняшней Чечни. — Значит, он выдержал пытки первых дней и его отправили в Ханкалу. Он — крепкий. Только мне снится, что он стоять не может, били сильно... Таких, как мы, родителей, сегодня много по Чечне. Сотни, тысячи... Мы часто теперь стоим до комендантского часа на Ханкалинском повороте — оттуда дорога прямо к военной базе.
       — Зачем вы там стоите? Что ожидаете?
       — Информацию о своих. Иногда оттуда, от офицеров, подъезжают к нам посредники, объявляют цену на тех, кто еще содержится... Или кто уже мертв — на трупы.

       Так проходят световые дни Зайнап и Адлана Джанбековых. А по ночам родители Имрана перебирают, как ночами то же самое делают в тысячах других чеченских бессонных домов, пытаясь понять: что они сами сделали не так, в чем не угодили федералам, в чем мог быть виновен их сын?..

       Джанбековы находят лишь одно: Имран хорошо знал турецкий язык, два года отучился в стамбульском колледже. И может быть, кто-то донес об этом.
       — Но знать язык — хорошо?.. Это — достоинство.
       — У вас — да. Но не у нас. Федералы могли подумать, что в Турции он набрался чего-то плохого, — объясняют родители. — Когда я поняла про турецкий язык Имрана, то везде, куда хожу на его поиски, стала объяснять, что тогда в Турцию наших ребят отправляли учиться по решению российского правительства! Сам вице-премьер Лобов курировал этот обмен! И Имран, ему было лет 15—16 тогда, не может сейчас за это отвечать! Но нам некому это рассказать. Никто ни слушает. Сколько ни перебираю жизнь сына, ничего больше опасного не нахожу. Я в этом уверена, потому что он все время был при нас.

       КАКОВЫ ПРАВИЛА ИГРЫ?
       ...Наступает вечер и в другом гойтинском доме. Сюда недавно «выдали» труп тоже похищенного военными человека. А говорим мы с 20-летним Саламбеком, племянником погибшего, — о том, что делать дальше, о смысле всего происходящего, о том, что думают об этом молодые чеченцы...

       Жизнь приучила его молчать. Всегда и при любых обстоятельствах. И он немногословен, как многолетний заключенный концлагеря.

       — Что сегодня вообще делать молодежи в Гойтах? Кроме как прятаться от федералов? Ведь не последний вопрос... Не могут же в самом деле 18—25-летние парни три года подряд, изо дня в день, сидеть дома, чтобы только все знали, что они не воевали?..

       Вот ответ Саламбека:
       — Что нам делать? Помирать.

       Надеетесь, Саламбек в силу возраста смеется? Ерничает? Иронизирует?..
       Ничего подобного. Молодые тут вообще редко смеются — отвыкли, вон сколько свежих могил на гойтинском кладбище. Столько же похоронных процессий, которые должен посетить. Саламбек совершенно серьезен: на его бесстрастном малоподвижном лице — гримаса мучительной безысходности, хотя крупные глаза над широкими застывшими скулами смотрят упрямо и с укором.

       Большинство выживших к этому моменту людей в Чечне чувствуют сегодня отчаяние — полное, кромешное, как пасмурная беззвездная ночь. Это и есть главный результат тотального правового беспредела, примененного к населению в ходе войны. Из села выходить — опасно для жизни, заберут, по селу гулять — опасно для жизни, заберут... Молодых эта федеральная метла вычищает ежесуточно. Урус-Мартан навестить — тем более нельзя. По пути, на дороге, полно блокпостов, и каждый может стать самым последним в жизни — примеров чему тьма. Да и в самом Урус-Мартане повелось хватать всех без разбору, и нет никаких гарантий, что сможешь объяснить, почему ты не дома сидел, а очутился в собственном своем райцентре. Если, конечно, раньше не скончаешься под пытками «на третьем этаже». Так в районе называют райотдел ФСБ — он располагается на третьем этаже здания военной комендатуры.

       А в самих Гойтах? До войны тут жили примерно 40 тысяч человек, теперь же — не более 15. Все, кто только мог, уехали, спасая детей. А для оставшихся тут нет ничего, кроме известного чеченского набора: набегов федералов, ночных «зачисток», мародерства, утренних обсуждений, кого «взяли» на этот раз и что при этом прихватили, регулярных похорон да рассказов, кого как пытали из тех, кто выжил, и кого в каком виде возвратили трупом... Ни библиотеки, ни кинотеатра, хотя здание и сохранилось.

       — Когда у вас крутили кино в последний раз?
       — Когда я еще был маленьким. До первой войны.

       ...Измученная мама Имрана Джанбекова с остатками былой решительности, еще поддерживающими ритм ее опустошенного горем сердца, выплескивает:
       — Россия делает нас быдлом. Почему? Россия гонит нашу молодежь в объятия тех, кто первым придет и скажет: «Будь с нами». Почему?
       — Не знаю так же, как и вы.
       — Я даже думаю теперь так: пусть бы «бородатые» палками били нас за водку. Палка — все равно лучше, чем убивать... Мы хотим понимать: кто из нас вам не нравится? И по каким признакам? За что конкретно нас полагается пытать? За что конкретно приказано убивать? Похищать? Сейчас же — ничего непонятно, и уничтожают просто всех подряд: и того, кто был с ваххабитами, и того, кто был против них. А больше других — «серединных», кто был ни с кем. Как наш Имран.

       Ответить нечего. Потому что «Чечня времен Путина» — это годы молчания о главном или одинокие вопли страдающих граждан, которые тут же утопают в песнях и оргиях тех, кто делает вид, до какой степени им все это нравится.

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, обозреватель «Новой газеты», Чечня
       20.05.2002