АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)
  
Анна Степановна Политковская

  
•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

Скачать книгу «Путинская Россия»

Скачать специальный выпуск

БЕЗДОМНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ ПРЕЗИДЕНТА
Почему старообрядец из Ачхой-Мартана шлет письма Путину?
       
Вадик Ибрагимович у своего разрушенного дома. (Фото А. Политковской)
   
       Самые страшные истории в Чечне происходят именно с теми, кто ни в чем не виноват. Почему? — спросите, засомневавшись, конечно... Да просто потому, что они оказались рядом, – таковы уж правила на этой войне. И два года назад было так, и год, а сейчас уж тем более. Их истории очень просто примерить на себя – ты ведь тоже никогда не узнаешь, что придет в голову проходящему мимо. Тем более проезжающему на бронетранспортере…
       
       ВЗРЫВ ЖИЛОГО ДОМА. ОЧЕРЕДНОЙ
       Сначала просто факты. 31 марта 2001 года утром в чеченском райцентре Ачхой-Мартан, на улице Школьной, взорвали проезжавшую военную мусоровозку. На место происшествия немедленно прибыла ачхой-мартановская комендантская рота, оцепила окрестности и сообщила жителям улицы о грядущей карательной операции против них — провода для направленного взрыва тянулись из дома № 13. Подполковник, командовавший действиями бойцов, прокричал собравшемуся народу свою волю: якобы на руках у него имеется распоряжение военного коменданта Ачхой-Мартана «взорвать весь квартал», чтоб неповадно было. И продемонстрировал привезенную взрывчатку.
       «Снаряд» упал в точку: закричали дети, запричитали женщины, мужчины попытались откупиться… Но солдаты начали стрелять в воздух и отогнали толпу подальше. Впрочем, в самый последний момент подполковник все же согласился на компромисс: он взорвет только «плохой» дом № 13. И солдаты приступили к минированию.
       Однако рядом с домом
       № 13, всего лишь в 70 сантиметрах от него, был другой — № 11. Если взлетит 13-й, умрет и 11-й – очевидно же…
       Завлиевы, хозяева 11-го, принялись уговаривать подполковника: «Мы не сможем построиться больше… На этот-то ушло 20 лет… Мы просим вас». Но подполковник был стоек: акция возмездия, как он сообщил народу, – условие для Чечни обязательное, должны получить «по заслугам», раз не усмотрели за соседским домом… Кстати, давно пустующим – Цокаевы, соседи, люди более состоятельные, чем и Завлиевы, и прочие обитатели Школьной улицы в Ачхой-Мартане, — так вот Цокаевы еще в начале войны уехали прочь, подальше от нее…
       Женщины опять завыли, 13-й взорвали, а Завлиевы могли наблюдать, как от их собственного, 11-го, также не осталось ничего, кроме груды кирпичей. Погибли все хозяйственные постройки, имущество, на тот свет отправилась корова.
       
       ВАДИК
       Вот именно так он и представился: «Просто Вадик».
       Шляпа – в залихватском порыве набекрень. Руки, конечно, в брюки. Слегка подшафе. Глаз играет, язык без тормозов… Огромный седой человечище, мощный и статный, как старое ореховое дерево.
       Только вот уж больно раскричался, руками размахался сверх меры, разошелся, расшумелся, разругался… Доказывая свою полнейшую независимость?
       Чем дольше длилась эта непрошеная «суверенная» экзальтация, тем очевиднее проступали совсем другие мотивы — и бесконечно униженная гордость, и беспричинно растоптанное самолюбие, и невозможность найти виноватых…
       Наконец старик истощился и смилостивился: «Вадик Ибрагимович Завлиев». И добавил вызывающе: «Знайте, я гол, как сокол, в свои семьдесят». И еще такое: «Военный думает, что борется с террористами, когда взрывает мой дом. А все, что он делает, – это делает нас попрошайками…» И дальше: «То, что по их милости народ уже ненавидит Россию, их не волнует».
       На последних словах, вдруг спохватившись, очнувшись, в мгновение откинув свой клоунский тон и наигранные замашки и моментально превратившись в побитого ребенка с растерзанной обидой в глазах, Вадик Ибрагимович хватается за последнюю фразу, обращая ее в вопросительный вариант: «Выходит то, что по их милости народ уже ненавидит Россию?..» И, задержав дыхание, совсем медленно, проговаривая каждое слово так, как если бы именно в этот миг он терял все, что у него было святого: «…ИХ, ЗНАЧИТ, ЭТО НЕ ВОЛНУЕТ?..»
       «Их» – это военных. Мимо нас по Ачхой-Мартану как раз идут солдаты, и Вадик Ибрагимович, вызывающе нагло вытянув руку вперед, в «них» (хотя люди в Чечне давно так себя не ведут – это может стоить жизни), показывает туда, где передвигают ногами усталые, такие же, как он, измученные люди, обвешанные всеми мыслимыми видами современного оружия.
       
       ТАК «ИХ НЕ ВОЛНУЕТ»?
       Мы с Вадиком встретились у здания Ачхой-Мартановской районной прокуратуры, в долгом и неприятном — под прицелами охраны — ожидании местного прокурора Шарпудди Абдулкадырова, человека, неуловимого для жителей всего своего района. Мы с Вадиком Ибрагимовичем тоже пытались его уловить. Вадик Ибрагимович — вот уже полгода, я — второй день.
       Шарпудди Абдулкадыров славится этим: он не любит тех, кто задает ему прямые вопросы относительно его непосредственной профессиональной деятельности, и предпочитает всякий раз пользоваться черным ходом, когда знает, что у парадного его кто-то давно поджидает.
       Собственно, так случилось и в этот день. Что нас и сблизило с Вадиком Ибрагимовичем. Он мечтал о встрече с Абдулкадыровым, чтобы получить его разъяснения относительно компенсации от Минобороны за свой разрушенный дом № 11 по Школьной улице, я — чтобы прокурор снизошел до нескольких слов о перспективах тех уголовных дел, которые заведены в связи с так называемой «серноводской зачисткой» (начало июля этого года).
       Напомню, о чем речь, поскольку это имеет прямое отношение к проблемам старика по имени Вадик. Каких-либо даже элементарных правовых методов защиты гражданского населения в Чечне так и не создано, несмотря на толпу прокуроров самого разного уровня, командированных сюда со всей страны, суды, вроде бы кое-где открывшиеся, следственные изоляторы под эгидой Минюста…
       Тем не менее норма местной жизни продолжает быть прежней: если против тебя совершен демарш с участием федеральных военнослужащих — утрись. Так вот, «серноводская зачистка», напомню, произошла 2—3 июля в селении Серноводск (а также в соседней с ним станице Ассиновской Ачхой-Мартановского района). Эта акция вошла в историю второй чеченской войны как одна из самых массовых и жестоких, когда на окраину села военные согнали почти все мужское население, подогнали автозаки, переоборудованные внутри под пыточные камеры, и пропустили через них большинство. И еще: «серноводская зачистка» получила широкую общественную известность — на нее среагировало руководство страны, и последовали обещания сделать все, чтобы наказать виновных военных, совершивших уголовные преступления.
       Вадик Ибрагимович, естественно, не мог рассчитывать на подобный публичный эффект в отношении своей скромной сельской персоны, но, исходя из личного опыта, сразу же тогда, в июле, все так же стоя в ожидании Шарпудди Абдулкадырова, предрек, что ничегошеньки из наказания военным не выйдет и весь общественный пыл уйдет в свисток. Это он говорил толпе, в правдоискательском порыве пришедшей тогда к прокуратуре.
       На дворе уже не первоначальная осень — прохладно, солдаты утеплились бушлатами. И мы обмениваемся последними новостями. Так вот, райпрокурор Абдулкадыров собрался с мыслями, чтобы снять показания с непосредственных свидетелей «серноводской зачистки» только 11—12 сентября — два с лишним месяца спустя (!) после трагедии да еще после соответствующего материала в «Новой газете». Тогда в прокурорских кругах поднялся большой шум, инициированный Генпрокуратурой и долетевший таким путем до прокурора Чечни Всеволода Чернова. Который, собственно, и сделал все, чтобы райпрокурор снизошел до официального допроса свидетелей, правда, перепоручив это дело своему юному коллеге Михаилу Чириди, который, конечно же, только приехал в Чечню и во время «серноводских» событий тут не был и разводит руками, ничегошеньки не знает. Но Чириди, спасибо ему, наконец написал на бумаге, подшитой к делу, кто же конкретно приходил в дома серноводчан Исиговых и Умхановых, забрал их мужчин и увел в неизвестном направлении, после чего никто нигде не видел этих мужчин...
       У Вадика Ибрагимовича на руках — кипа бумаг, из которой произрастает аналогичная, никчемная в смысле результативности, история «расследования» взрыва его дома.
       Бумаги – это копии и уведомления. Пока Вадик Ибрагимович ждал прокурора Абдулкадырова, он успел – много времени ждал! – написать всюду. От генералов в Ханкале, в штабе Объединенной группировки, до президента Путина. Но! И пожалуйста, не пролетайте равнодушно мимо дальнейших слов: ни разу за прошедшие полгода на улицу Школьную, в сараюшку, где спит Вадик Ибрагимович, так и не ступила нога ни единого следователя.
       «Я думаю, Вам следует прислать нормально мыслящего человека, чтобы установить истину и этим закончить пересылку моих заявлений по другим ведомствам и друг другу. Скоро начнутся дожди, и я должен подготовиться к зиме…»
       Эти строки – из письма бездомного Завлиева президенту Путину. Не первого, конечно, письма. Однако ни разу ни одного вразумительного слова в ответ, кроме казенных отписок, извещающих Вадика Ибрагимовича о том, что где-то там далеко, в высоких кабинетах Москвы и Ростова-на-Дону (в прокуратуре Северо-Кавказского военного округа) сомневаются, что подобное могло вообще случиться с участием федеральных военнослужащих, что, мол, сбрендил старик…
       А он действительно сбрендил, загнанный в тупик. Шахматы — единственное не пострадавшее имущество. Вытащил он тогда их из-под завалов своего дома и теперь принципиально играет именно в них, выходя на улицу и крича всякую несуразицу. Будто сельский сумасшедший.
       
       ТИХИЙ РАБОТНИК СОБЕСА
       — Эх, пойду-ка я пить! Жаль мне вас… — кричит Вадик Ибрагимович. — Обидно, что вы живете в такое лживое время. Я тоже, конечно, заканчиваю свой жизненный путь в это лживое время. Но ведь я все-таки заканчиваю…
       И удаляется, не выслушав ответ, наспех засовывая в нос приличную щепоть зеленого табаку, громко, на публику, чихая и шумно уверяя, что это анаша...
       — Никакая не анаша… — Это, наконец, вставляет свое слово Мусид Эльжаев, другой немолодой ачхоймартановец, долго стоявший рядом и слушавший наш разговор. — Был совершенно нормальный человек. Знайте это. Всю жизнь, сколько его помню, Вадик тихо работал в нашем районном собесе. Вот так.
       Сегодня много разговоров о потерянном поколении. О тех несчастных, кто родился в конце 80-х – в начале 90-х, кто чуть подрос в первую войну, кто, уже сознательными, почти десятилетними, нырнул на дно между войнами и кто, наконец, превратился в подростков и юношей во вторую. Одни предрекают им вечное мщение на роду. Другие — вечную забитость и депрессию… Но вот как быть со стариками? С теми, кто уже прожил большую часть своей жизни. И совершенно не может понять условия новой игры.
       — Я почти вставал на колени перед тем подполковником! — слышен крик Вадика Ибрагимовича. — Я! Я! Как я мог? И я сломался.
       Вскоре мы опять встречаемся в центре села, на главном ачхой-мартановском перекрестке. Вадик Ибрагимович несколько поутих. И рассказывает последнюю свою байку. Впрочем, абсолютно достоверную.
       — Отец мой и мать были старообрядцами. Хотя мы и чеченцы. В склепе неподалеку похоронены — его тоже взорвали в эту войну. По вере я — старообрядец. Однако больше язычник. На рассвете молюсь солнцу — больше некому. Встану, руки вытяну, обращусь к нему и говорю: «Помоги мне, солнце». И оно помогает: урожай собрали, пища будет…
       Кто сказал, что на третьем году войны в том самом ее месте – Ачхой-Мартане, где широкомасштабные боевые действия завершились еще в конце 99-го, люди обречены жить так, как Вадик Ибрагимович Завлиев? Быть может, кто-то разъяснит, наконец?
       
       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, Ачхой-Мартан, Чечня
       15.10.2001
       

2006 © «НОВАЯ ГАЗЕТА»