CЕЛО, КОТОРОГО НЕТ

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

CЕЛО, КОТОРОГО НЕТ
Что сегодня творится в родном селе Руслана Гелаева, пока он бегает по недоступным районам Грузии?

Фото Анны Политковской

       Вторая чеченская война вписала в новейшую историю нашей страны несколько страниц, сопоставимых с Герникой и Хатынью по числу жертв, разрушений, пролитой крови и последствиям для окружающего мира. Одна из таких страниц, безусловно, называется так: «Комсомольское».
       Что такое Комсомольское? Когда-то очень большое село в Урус-Мартановском районе Чечни, в семи километрах от райцентра. Здесь жили тысячи людей, была больница, клуб, магазины, красивые витые холмистые улицы и швейцарский вид на горы. Однако среди прочих в Комсомольском вырос человек по фамилии Гелаев и по имени Руслан. Это, собственно, и решило дальнейший ход сельской истории и судьбу тысяч людей. В начале февраля 2000 года федеральные войска разрушили Комсомольское — сразу после того, как туда зашел отряд Гелаева. Осада длилась месяц, после чего в марте и Гелаев, и федералы перебазировались — каждый по своим "квартирам", а село осталось ни с чем, превратившись в фантасмагорическую конструкцию из пепелищ, руин и свежих могил на кладбище

       Человек-намек
       Если идти по бывшей улице Центральной, то все остальные ощущения затушевывает странное чувство нереальности происходящего. С одной стороны, безжизненная послевоенная пустыня, наглая висячая тишина, где даже птицы не поют, и значит, нет привычного природного звукового фона. С другой — смахивает на декорацию фильма ужасов: изредка откуда-то какие-то голоса...

       На протоптанную дорожку выходит человек. Он не только в истлевшей одежде, но и сам иссохший. Человек-намек. Наверное, туберкулез постарался — сейчас он «гуляет» по Чечне лихо, как батька Махно.
       — Вы здесь живете?
       — Да. Это бывшая улица Речная. — Он машет рукой в кустарник, откуда вышел. — А вы кого ищите?
       — Кого-нибудь.
       — Это я. На нашей улице совсем пусто. А вообще в село, говорят, 150 семей вернулись. Но домов ни у кого нет.
       — У вас есть глава администрации? Сельсовет?
       — Нет, ничего этого здесь нет. Мы сами по себе.
       — Как это?
       — Нет, и все. Наверное, где-то считают, что такого населенного пункта больше нет. Говорят, после штурма стерли Комсомольское с карт.
       — Тогда покажите свой дом.
       — Его тоже нет.
       — А где живете?
       — В хлеву.
       Человека зовут Магомед Дудушев. Выясняется, мы с ним одного года рождения, и это нас очень сближает — одним воздухом когда-то дышали, одни учебники листали.
       У Магомеда большая семья — жена Лиза, шестеро детей и мама. Жизнь Дудушевых сосредоточена сегодня в крохотной саманной избушке — этим летом слепили. А дом лежит рядышком — разрушенный прямым попаданием. Развалины заботливо укрыты синей клеенкой — ее как-то раздавали в Комсомольском от имени ООН.
       — Конечно, хотелось бы, чтобы раздавали стройматериалы. Нам ведь самим не построиться — ни сейчас, ни в ближайшие годы. В селе живут только самые бедные и многодетные люди, кто не в состоянии доехать даже до Ингушетии. Вот и храню свой строительный мусор от дождей. До лучших времен. Вдруг все еще изменится, — говорит Магомед и задыхается в кашле. Конечно, это туберкулез.
       — Что вы ели на обед?
       — Мы не обедали.
       — А на завтрак?
       — Кукурузные лепешки и чай.
       Детей Дудушевых вблизи страшно рассматривать. Те же иссушенные тела, что и у отца. К тому же в руинах проблемы с водой, теплом, электрические провода висят бог знает как, будто предлагают себя для самоубийц. Довершают картину младшего поколения сегодняшнего Комсомольского голодные глаза, впалые щеки и полная босоногость вкупе со старой драной одеждой.
       Как у большинства чеченцев, пытающихся выжить сейчас на территории Чечни, у Дудушевых подавленное настроение и невеселые мысли. Они не видят никакого настоящего и надеются только на будущее, в котором главную роль предстоит сыграть урожаю кукурузы. Ее плантация начинается прямо у саманного хлева. Лишь этот урожай способен хоть как-то повлиять на ход их жизни, полностью порушенный войной.
       — Оставим часть кукурузы на зиму на еду, — говорит Лиза. — Остальное хотим продать и купить корову. Чтобы не голодать. Две наших коровы погибли тогда, при штурме. С тех пор и бедствуем — детей кормить нечем. Изредка привозят муку от имени Датского совета, будто мы в Дании — и больше ничего нет. Никакой другой гуманитарной помощи — ни от кого. На вырученные от кукурузы деньги еще надо обувь детям купить — видите, они босые.
       Впрочем, и на Лизе платье прямо-таки полувековой ветхости и неопределяемого цвета.
       — Все мое сгорело, — перехватывает она взгляд. Ясно, что Лиза молода и красива, но разглядеть это сейчас почти невозможно. — Переодеться и мне не во что...
       Естественно, никаких компенсаций за сгоревшее имущество и жилье, разрушенное в ходе боевых действий, Дудушевы не получили. Даже намека на это прямо вытекающее из любой войны действие от власти нет — впрочем, и власть в Комсомольском неопределяема. Будто бы так и надо жить, как они сейчас.
       Идеология выживания в Чечне сегодня предельно лаконична: живи, как хочешь, а не хочешь, не живи. И если в первом власть тебе не помощник, то во втором — надежда и опора. При этом Дудушевы — вроде бы из той самой категории людей, о которых с придыханием говорят на самых высоких трибунах в Грозном и Москве. Они для чиновничества — положительный пример чеченцев: не ушли в Ингушетию, не требовали мест в беженских лагерях и регулярной гуманитарной помощи, живут на своей земле... Вроде бы помогай Дудушевым и им подобным — и тогда другие, неположительные, обитатели палаточных лагерей увидят реальное положение вещей и без лишних просьб вернутся в свою республику.
       Ан нет. На судьбе Дудушевых из Комсомольского — а их положение типично для этого населенного пункта — «высокая» идеология никак не отразилась. Хотя сегодняшний убийственный быт того же Комсомольского нельзя сравнить даже с тяжелейшими условиями обитания, в которых находятся тысячи вынужденных переселенцев. Собственно, быт Дудушевых не может быть даже признан таковым — это настоящее дно, где рождаются самые дурные мысли и наклонности, дно, откуда далеко не каждому дано вернуться.

       Дети
       Иса, старший сын Магомеда, увидев русскую, принципиально перестает говорить по-русски, хотя и умеет, что подтвердили его более дружелюбные родители. Поставив остальных в положение тех, кто должен быть ему переводчиком, он злобно вертит головой, выказывая крайнее недоброжелательство, и наконец, бормоча что-то себе под нос, срывается с места бегом, быстро-быстро перебирая босыми пятками.
       — Нет обуви и у старших. Совсем, — продолжает Лиза о своем.
       Первая мысль, пришедшая в голову, когда засверкали эти презрительные пятки: «Ринулся за автоматом, где-нибудь припрятанным». Уж столько ненависти было во взгляде Исы, в движениях. Даже в упрямом затылке, в том, как сидит на корточках и демонстративно отворачивается. Беда.
       Однако вины Исы в том нет. Мир сегодняшних чеченских подростков — это череда непрекращающихся ужасов, сменяющих друг друга перед их неокрепшими глазами, постоянное, на протяжении нескольких лет, участие в похоронах родных и близких, умерших неестественной смертью, и это главное мероприятие их взросления. И, конечно, разговоры, которые ежедневно ведут взрослые: о том, кто жив, кто мертв, кого нашли трупом, как зачистка прошла, за сколько кого выкупили у федералов. В результате на губах и в глазах нового поколения Чечни — вся обида, какая только гуляет по чеченским городам и селам. Одни и те же вопросы: почему Россия объявила минуту молчания по жертвам американской трагедии и ничего никогда — о наших безвинно погибших? Почему столько шума вокруг смытого Ленска, и Шойгу дает личное обещание президенту выстроить город заново (и выполняет обещание!), а в Чечне все сметено и никто никому никаких обещаний не дает? Главное — почему их никто даже и не требует?
       — Меня расстреливали! Поймите же это! — Это уже Иса.
       Младшее поколение чеченцев — те, которые сейчас в старших классах или только что выпустились из школ, — самое трудное поколение, которое когда-либо тут было. Независимость по-дудаевски? Видели. Первую войну? Прочувствовали. Вторую? Поимели. Трупы? В необозримом количестве. Цена человеческой жизни? Именно при них стала нулевой. Главное в жизни? Вовремя спрятаться от человека с «калашниковым».
       Младшая сестренка Исы, 14-летняя Зарема, все же снизошла до короткого разговора, но была односложна, уперта. Ни намека на коммуникабельность, на желание понять человека, пришедшего из другого мира. Есть одержимость, а есть тенденциозность. Если старший брат — уже в сопротивлении, то сестренка пока еще одержима предубеждением. Что ей объяснять о жизни? Ей было четыре годика, когда Дудаев объявил, что девочкам вовсе не надо учиться. Семь лет — в первую войну. Двенадцать — во время уничтожения Комсомольского. Она все видела своими глазами, когда армия никому не оставляла других возможностей, кроме как защищаться. Или погибнуть. И поэтому у нее свои длинные счета к действительности, по которым она предпочитает получить расплату.
       Разложения под влиянием войны, которой подверглась чеченская нация на третьем году второй войны, уже не скрыть. И весь вопрос сегодня в одном: как противостоять ему? Кто будет это делать? Как заставить поверить детей, что завтра будет лучше, чем вчера? Правда, когда сам поверишь в это.
       Лиза пытается сгладить — она воспитана в советской школе и в советское время, и это обычная современная чеченская история: среднее поколение куда более лояльно, чем юное, подрастающее или уже подросшее. Но дипломатия матери не удается: дети суровы. И продолжает улыбаться лишь бабушка. Она выжила в годы репрессий и выселения. Она голодала много раз и умеет бродить туда-сюда: от нормальной жизни и обратно, возвращаться из смерти и опять встречать ее.

       Цветы
       Пора прощаться. Иса так и не вернулся — ни с автоматом, ни без. Нищий Магомед — этот очередной униженный жизнью чеченский мужчина, ничего не способный сделать для своей семьи, — стоит посреди нее с опущенными руками и кажется пустым, как стеклянная банка, подготовленная для консервирования огурцов.
       — Хотите зайти к соседям? Тут, неподалеку — бывшая улица Нагорная? К бабушке Савнапи? У нее ничего нет, кроме цветов. Но они очень красивые.
       Савнапи Далаева — никакая не бабушка, а женщина 1944 года рождения с красивейшими чертами лица и глубокими серыми глазами. Но у нее абсолютно беззубый рот, израненная кожа, забор, превращенный обстрелами в решето, а вместо дома — даже не строительный мусор, как у Магомеда, а нагота едва сохранившегося фундамента. Однако вдоль и внутри него действительно разбит у Савнапи прекрасный неожиданный цветник — в книжках по садоводству это называют рокарием. Чудо, взращиваемое на камнях, чтобы подчеркнуть их строгость прелестью цветов.
       А у Савнапи? Камни были ужасны, и она просто решила их закрыть.
       Потихоньку собираются люди. Такой прозрачной человеческой худобы, как в Комсомольском, не видела нигде. Разговариваем: в одной семье — два инвалида, один — психический, другой — астматик. В другой — опять инвалид, но ребенок. В третьей убиты все мужчины.
       — Гелаев вам сейчас помогает? Поддерживает свое село?
       Смеются: «Он нам уже помог. Сами видите, как он нас поддержал». А когда смех прекращается, женщины добавляют короткие и ясные слова: «Будь он проклят». Скольких спросила, столько и ответили так. Как судьи при вынесении приговора.
       Никто не снимает ответственности за полностью разрушенное село с федеральных подразделений, обрекших тысячи людей на нищенство, голод, болезни и бездомность. С генерала Трошева. С президента Путина, Верховного главнокомандующего. Со всех тех деятелей, которые, раскромсав живой организм, в последующем не приложили и минимум стараний, чтобы исправить ошибку... Но все же, все же, все же... В истории второй чеченской войны гелаевщина тоже останется — куда похуже геростратовщины. Гелаев покинул свой народ в беде, он больше не с ним — но и народ вне его. Ведь все очень просто в жизни: сделал что-то — плати за это. Только не подумайте, что деньгами.

       P.S.
       За помощь, оказанную при подготовке этого материала, редакция выражает благодарность АО «Грозэнерго» (генеральный директор Нурдин Усамов).

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, наш спец. корр., С. Комсомольское, Чечня
       08.10.2001