 |
 |
 |
 |
 |
 |
АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)
•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•
|
|
АНТИТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ
ОПЕРАЦИЯ: БЛОКАДА СЕРДЦА
Больных младенцев в Грозном
забирают прямо с операционных столов
ОТ РЕДАКЦИИ
Мы уже как-то привыкли к
угрозам в наш адрес — различным: от
начальственного стука кулаком по столу до
суетливых шепотков в телефонной трубке, анонимно
предупреждающих нас о «нецелесообразности» той
или иной публикации.
Привыкли потому, что нашли
противоядие — переводить любые интриги и
невнятные намеки в печатное слово, поскольку не
желаем быть их участниками — у нас другая
профессия. Поступим так и сейчас.
В № 65 «Новой газеты» была
опубликована статья Анны Политковской «Люди
исчезающие» — журналистское расследование,
составленное по материалам прокуратуры и
свидетельским показаниям.
Были там и строки,
посвященные некоторым офицерам
Ханты-Мансийского сводного милицейского отряда,
например Сергею Лапину по кличке Кадет. Цитируем:
«Позже следствие доказало: именно они (то есть
Кадет и ряд других офицеров. — Ред.) и руководили
пытками над Зелимханом и сами пытали его».
Уголовное дело против Кадета — Лапина до ума не
доведено — Нижневартовский горсуд даже снял с
него подписку о невыезде. Именно этим
обстоятельством, по-видимому, Кадет и решил
воспользоваться.
На прошлой неделе на
электронный адрес отдела расследований «Новой
газеты» пришло письмо:
«Имеются достоверные
данные о том, что оперативник уголовного розыска,
проходивший службу в Республике Чечня, у
которого имеется личный позывной «Кадет» (а не
кличка), подготавливался в спецлагерях
Федеральной службы безопасности по подрывному
делу, снайперской подготовке, а также имеет
навыки выживания в экстремальных ситуациях во
время ведения боевых действий. Настоящее место
нахождения его неизвестно. Но есть факты,
свидетельствующие о наличии у него стрелкового
оружия и о его намерении посетить город Москву.
Не известно ли Вам, с какой целью прибывает
опальный сотрудник ОВД в город Москву?».
Тема, обозначенная на
шапке электронного письма, — «люди исчезающие».
И подпись — [email protected].
Не будем выяснять, злая ли
это шутка, провокация, серьезное предупреждение
или вызов, — это функция не журналистов. Мы
обязаны лишь информировать читателей и власть о
том, что нам стало известно. И надеемся на
адекватные действия правоохранительных органов.
Найти автора письма и выяснить мотивы,
побудившие его написать в редакцию, — их
профессиональное дело.
Мы же продолжаем делать
свое. Представляем очередной репортаж Анны
Политковской из Грозного.
Редакция
И сам Грозный, и его люди столько выстрадали в
последнее десятилетие, что, кажется, каждый
следующий поворот этой пыточной дыбы ну просто
невозможен и нереален, — дальше некуда. Однако
последняя неделя — и новая беда придумана:
начата тотальная блокада Грозного не виданных
ранее масштабов.
«Поговори мне еще,
с…!»
К шести часам блокадный
рассвет вытесняет блокадную ночь, напичканную
стрельбой. Перегородив в городе все, что
подвернулось, бронетранспортеры, облепленные
продрогшими, невыспавшимися людьми в черных
масках, ждут грозненцев, по необходимости
выползающих на улицы.
Необходимость одна:
кому-то обязательно надо идти на работу. Мелкими
шажками, с оглядкой, опаской и постоянными
остановками по Старопромысловскому шоссе
движется медсестра: вот она выставляет вперед
ногу и ждет: не выстрелят ли? И только потом
подтягивает другую, от страха согнутую в коленке.
Если американская трагедия, так считают многие,
получилась похожей на американское же кино, то
грозненская драма — это как в театре: свидетели
сцены могут лишь смотреть на все происходящее, но
вмешиваться нельзя — убьют... Поэтому медсестра
совсем одна. Она одета в белый халат, чтобы сразу
и издалека была заметна и понятна ее профессия.
Но, невзирая на белый халат, сейчас впереди у
медсестры люди, взявшие ее на мушку, и сзади такие
же. А еще у медсестры есть долг: она идет на
дежурство в 9-ю горбольницу, которая тут совсем
поблизости. Осталось несколько метров...
Наконец ей кричат:
«Стоять!» И почему-то только тогда девушка
становится смелой — она быстро и решительно
уходит куда-то в сторону. Ее провожает автоматная
очередь.
И опять тишина. Вскоре
начинается тихий шелест юбок и шепот. Толпа
женщин — человек десять, медленно и тоже на ощупь
пытается продвинуться по направлению к зданию
Ленинской районной военной комендатуры. Это
матери арестованных во время ночной зачистки
мужчин. Пришли узнать, какой выкуп будет назначен
за них, — обычная практика в Чечне.
— Пошли отсюда!
— А вон те, — начинают
наперебой объяснять они «маскам», размахивая в
сторону предыдущего БТРа, — сказали нам сюда
идти...
— П-п-пшли отсюда! —
«Маски» щетинятся. — Кому сказано!
И тогда тут же
воспламеняется истерика.
— Дайте жить... Наших
забираете... Грабите... Матерей своих вспомните...
— Поговори мне еще, с…! —
вопит БТР, заводя себя матом. — Сказали же вам:
уезжайте отсюда! Нечего здесь жить.
Женщины с рыданиями
отступают. Истерика продолжается и затихает по
мере удаления матерей, ищущих своих сыновей.
Единственный пациент
Блокадный день не вносит
особого разнообразия в жизнь людей, оказавшихся
запертыми не просто в Грозном, но и по отдельным
его секторам, — условия нынешней военной
мышеловки таковы, что передвижение, в том числе и
пешее, запрещено даже из одного городского
микрорайона в другой. И ты как в лабиринте:
крутишь-крутишь тайными тропами и руинами, а
обнаруживаешь себя все у того же блокпоста, где,
греясь на солнышке, веселый солдат, которому тоже
порядком все надоело, предлагает рассказать
анекдот в качестве расплаты за нашу, собравшихся
у его бетонной конуры людей, несвободу.
И рассказывает. Из
известной категории: «Летела стая слонов...» Мы,
те, кто по другую сторону колючей проволоки, не
смеемся, лишь криво улыбаемся, потому что
накануне, в полдень, над Грозным действительно
пролетал вертолет, чем-то похожий на пузатого
слоника, и был сбит неизвестными, и вместе с
машиной погибли два генерала, восемь полковников
и три члена экипажа.
Весь Грозный шумит об этой
трагедии, весть распространилась по городу,
минуя блокадные правила, — весть о том, что
погибшие генералы в кои-то веки везли в Москву
материалы и видеокассеты, свидетельствующие о
воинских преступлениях в Чечне, и об этом открыто
говорили накануне гибели, и о своих выводах,
которые должны представить президенту... И
естественно, никакого боевика «с
зенитно-ракетным комплексом иностранного
производства» (по официальной версии), который
откуда-то выскочил и решил участь проверяющих из
Москвы, там просто не могло оказаться, даже пешее
передвижение по центру Грозного в момент падения
вертолета было категорически запрещено.
А мне надо в так
называемую детскую городскую больницу № 2 —
единственный сегодня скоропомощной стационар на
всю Чечню, в котором имеется детская реанимация.
...Улица 8-го Марта
пустынна, как Сахара. А здание детской больницы
на ней — как полуистребленный оазис: второй этаж
зияет пустотами на месте окон, первый
ошарашивает безлюдьем и отсутствием милых
сердцу детских звуков. За столом в убогой
комнатенке, смахивающей на каземат царских
времен, сидит большой смуглый человек в очках и
пытается читать книгу. Это главный врач Руслан
Ганаев:
— Я как на иголках. Мои
врачи повезли тяжелого мальчика домой в Аргун,
родители потребовали, сказав: умирать, так уж
дома, а не в Грозном... Мальчику месяц, у него круп,
задыхается, наши врачи будут качать ручной
дыхательный аппарат, а потом вернутся... А может,
не вернутся?..
— А вы над кем главврач?
Где дети? Где ваша охрана? В УВД уверяют, что все
больницы под охраной...
— Охраны не было и нет. Как
только началась блокада, родители похватали
своих детей и попытались прорваться в села,
спасаясь от обстрелов и зачисток. В больнице
остался всего один пациент — трехмесячный
Салават Хакимов из Алхан-Калы (Ермоловки).
Прежде чем познакомиться
с единственным больным, отметим особо: РОДИТЕЛИ
ЗАБРАЛИ ИЗ БОЛЬНИЦЫ ВСЕХ ДЕТЕЙ, В ТОМ ЧИСЛЕ И ИЗ
РЕАНИМАЦИИ. Приговорив? В том числе. Настолько
все испуганы и раздавлены. Возможно, для кого-то
это не аргумент, но лично для меня лучшего
индикатора пульса блокадного города,
готовящегося к большим неприятностям, не найти.
Рядом со спеленутым
Салаватом — молоденькие мама и тетя. Они
объясняют, что не ушли просто потому, что
деваться некуда, нужна срочная операция. У
мальчика свищ тазобедренного сустава,
образовавшийся на месте укола сразу после выхода
из роддома. Однако из-за долгой ловли Бараева в их
селе и последующих бесконечных зачисток в
Ермоловке вывезти ребенка в Грозный не
представлялось возможным — никого никуда не
выпускали. В результате Салавата трижды
оперировал сельский фельдшер на дому, без
всякого наркоза и септики с антисептикой... Это
было неудачно: у Салавата гноится кость и он
имеет все шансы стать жертвой
контртеррористической операции в части ловли
бандюги Бараева.
Голые сырые стены палат,
провалившиеся койки, подпертые дверями,
принесенными с соседних развалин, ни единой
детской кроватки да медоборудование, которое
сами врачи спрятали перед войной в подвалах, и
оттого частично уцелевшее. Вот и все. В детской
больнице по-прежнему ни света, ни воды, ни
лекарств. У кого повернется язык сказать, что эта
жизнь хоть отдаленно напоминает нормальную?
— Вы получали новую
аппаратуру теперь, при новой власти?
— Нет, конечно, — отвечает
главврач.
Как известно, в Грозном
постоянно меняются мэры — говорят, ради
улучшения их качества и подъема уровня жизни в
городе. Новый, ныне функционирующий Олег Жидков,
о котором было столько разговоров три месяца
назад в момент назначения, как о надежде на
возрождение Грозного из пепла, мэр Жидков так ни
разу и не побывал у Руслана Ганаева в больнице.
Впрочем, засекреченные пути Жидкова упорно не
пролегали и по другим грозненским мед-
учреждениям. В довесок к
Жидкову в Чечне исправно получают зарплату из
Москвы и другие бюджетники, ответственные за 2-ю
больницу: «социальный» вице-премьер, министр
здравоохранения с приличной свитой чиновников
вкупе.
Главврач снимает очки и
обнажает вечные глаза доктора Чехова. Он не
желает ввязываться в политдискуссию.
— У нас долг, — говорит он
мягко. И вдруг, увидев кого-то в темноте
развороченного коридора, быстро идет навстречу,
крепко, как после долгой разлуки, обнимает
вошедшего с улицы врача, того самого, который,
рискуя жизнью, вывез младенца с крупом в Аргун, и
сумевшего вернуться.
— Пора уходить отсюда.
Скоро начнет темнеть. Вас могут засечь, — говорят
те, кто рядом.
— Кто может засечь?
— И те, и эти.
Никогда еще со времен
штурма зимой 2000 года в Грозном не было так
неспокойно, как в эту блокаду. Кажется,
небезопасно все: дышать, ходить, говорить... И даже
думать, потому что рождаются мысли, которыми
хочется поделиться.
Выходим на порог и
прощаемся, и опять, как в последний раз, — это
главная современная грозненская традиция: никто
всерьез не надеется дожить.
Разговоры на кухне
Наступает нервный
блокадный вечер. За столом пять женщин, случайно
оказавшихся рядом — от пенсионерки до молодухи.
По комнате выплясывает известное тут душевное
состояние, когда всем слишком хочется забыться и
поговорить о хорошем и любви, неспешно расплетая
женские истории, свои и чужие, но на кону выходит
все то же — о войне, прячущейся за окнами.
Лариса Петровна (имена по
понятным причинам изменены), родившаяся,
выросшая и прожившая всю свою жизнь в Грозном,
теперь вынуждена находиться в ограниченном
пространстве одного из грозненских дворов. И так
уже несколько месяцев кряду. История Ларисы
Петровны тяжкая: она была в заложниках в самом
начале войны — у нее требовали отписать квартиру
на указанное имя, но, ничего не добившись, Ларису
Петровну взяли да просто отпустили, многомесячно
немытую, забитую, с ногтями, закрученными в
трубочки, как у йога.
— Ладно, забыла, — резко
обрывает себя Лариса Петровна.
Ехать ей из Чечни особенно
некуда, и теперь с ухудшением обстановки, когда
многие военные превратились в тех же бандитов
или «работают» вместе с ними, Лариса Петровна по
собственной воле никуда и никогда не выходит с
приютившего ее двора.
— Но это тоже не жизнь! Не
свобода, о которой вы мечтали!
— Да. Но деваться некуда. Я
не понимаю, как все это произошло: ждали
облегчения, надеялись на лучшую жизнь, а теперь
совсем рабы.
Вторая из нас — чеченка
Фатима, давно уже вдова. Недавно она выкупала
сына из райотдела милиции (так же на рассвете шла
к комендатуре в толпе женщин). Фатима
рассказывает свою историю очень тихо, громче
боится, потому что считает, что всюду «уши», вся
Чечня в стукачах: забрали сына в пять утра, во
время зачистки. Отбили все внутренности, требуя
сознаться в связи с ваххабитами, а как сознаться,
если ты как раз из семьи прямо противоположных
умонастроений, уже слишком многое положившей на
алтарь борьбы с длиннобородыми и преследуемой
ими, вернувшимися сейчас во власть?..
С раннего утра в толпе
других Фатима уже стояла у шлагбаума. Вскоре к
ней вышли и сказали: 500 долларов и не позже 15
часов, иначе сына «больше не найдешь».
Аккуратно в крохотную
щелочку занавески, куда помещается лишь один
глаз, Фатима смотрит на жизнь ночного полигона,
ранее бывшего городом, ее родным городом, куда
последнее десятилетие поочередно забегают
вооруженные до зубов граждане, и никакого
спасения ни от кого нет...
— Нашла 500 долларов?
— Нашла. Так быстро я
никогда не бегала от дома к дому.
Сын получил свободу и
теперь лечится. Уже несколько месяцев. А тот
чеченский милиционер, друг ее семьи, долгие годы
проработавший милиционером до Дудаева и всех
войн и вернувшийся в милицию в прошлом году,
человек при высоком чине, должности и сердцем
болевший за все то, чему теперь стал свидетелем,
— так вот, тем же вечером он умер от инфаркта,
узнав, что произошло с сыном Фатимы. А перед тем,
как скончаться на руках у близких, все повторял:
«Как же все это могло случиться?» И каждый
понимал: его «все» было не только о сыне Фатимы.
...А за окнами уже полная
тьма и тишина, даже собаки давно не лают, нет и
птиц в Грозном на рассвете — их тоже зачистили.
Где-то далеко зарево спорадических бомбометаний
без звука: немного похоже на грозовые всполохи,
но вид слишком искусственный и угрюмый.
Все понимают, что если не
ты, то другой, — это закон новой чеченской жизни.
Если бомбовые всполохи, то сейчас кто-то
обязательно умирает. После полуночи приходит
время лязга бронемашин. Куда они ползут так
настырно? Не к тебе ли?
Пять минут, и отлегло — не
к тебе.
— Вот до чего мы дошли,
радуемся, что к другому, — подытоживает Фатима.
Анна ПОЛИТКОВСКАЯ,
Грозный, Чечня
24.09.2001
|
|
|
