ГРОЗНЫЙ — МОСКВА

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

ГРОЗНЫЙ — МОСКВА
Это путешествие напоминало голливудский боевик

       Война, продолжающаяся на Северном Кавказе и ничем пока не остановимая, уже много раз убеждала: не верь, когда в мирной жизни тебе говорят: «Не суйся. Это не твое дело. Себе дороже будет...»
       Там, в Чечне, всегда надо соваться. Потому что цена всему — жизнь

       С одной стороны, история эта очень простая: неделю назад, утром, бабу Клаву положили на носилки в Грозном и поздним вечером она уже была в Москве. С другой — путешествие получилось не просто длинным и сложным, а выворачивающим наизнанку всю нашу сегодняшнюю жизнь. В нем переплелось все: и грозненские руины, так никем и не тронутые за последние полтора года, где старикам уготовано добывать пропитание лишь по законам военного времени, и «тоннель генерала Романова» (где был тот взрыв, в самом центре чеченской столицы, рядом с которым жила бабушка, и значит, мины, снаряды и обстрелы были ее ежедневным «развлечением», и группа господ, окончательно утратившая облик человеческий, и люди, отдавшие все, что у них было, для спасения совершенно не известной им старушки, и генералы, завравшиеся до косоглазия в угоду собственным амбициям, и полковники с капитанами, оказавшиеся на голову выше своих генералов, и наконец, любовь, ненависть, злоба, отчаяние и зависть...

       Однако по порядку. Познакомились мы больше года назад. Обычная случайная встреча: на скамейке в растерзанном грозненском дворе между проспектом Ленина и улицей Интернациональной сидела немолодая женщина. И все было, как обычно: рядом со скамейкой зияла огромная воронка от бомбы. От развалин шел дурной запах всеобщего разложения. А в стороне, у люка с технической водой, в очереди стояли люди — они черпали мутную жижу и несли ее по каморкам для чая. Клавдия Васильевна Ануфриева выделялась из общей картины одним: она ни к чему не проявляла никакого интереса. Она была полностью слепа — инвалид первой группы. И ничего не могла предпринять самостоятельно, даже разжиться грязным питьем.
       Представить слепого человека, живущего в том Грозном, где повсюду тебя ждут мины-растяжки, и значит, любой поход в туалет может закончиться взрывом, было весьма трудно. Но пришлось. Так мы и познакомились. Клавдия Васильевна ни на что не жаловалась, не плакалась, хотя давным-давно ничего не ела, кроме хлеба, и была в платье многомесячного беспрерывного ношения.
       — Есть ли у вас родные где-нибудь в другом городе?
       — У меня сын в Москве.
       — Так почему же не едете к нему? Тотчас? Вам нельзя тут оставаться...
       Клавдия Васильевна тогда лишь на минутку смутилась — от какой-то семейной тайны, в которой и заключался, по-видимому, ответ на этот вопрос, но быстро собралась с мыслями и весело ответила:
       — Жду поезда. Вот пустят его, я и поеду в Москву — сама. Чтобы никого не обременять.
       — А телефон сына помните? Давайте позвоню ему, когда вернусь домой, расскажу, как вам трудно...
       Телефон продиктовала, но попросила подробности не описывать:
       — Он будет волноваться, у него ответственная работа...
       — А вы? О себе подумали?
       Молча пожала плечами... Подобный разговор был не первый в том Грозном. Десятки грозненских стариков, для которых жизнь в разрушенном городе абсолютно противопоказана, диктовали телефоны и адреса своих родственников в надежде, что весточка дойдет и те наконец кинутся им на помощь и заберут из военного ада в города, где не стреляют. Впрочем, надежды оборачивались реальностью редко: Грозный — место обитания забытых стариков. Каждая командировка в Чечню — и ты должен слать телеграммы по вновь записанным адресам следующего содержания: «Имярек! Ваша тетя (дядя, сестра, мама...) жива и находится в Грозном. Условия ее (его) жизни крайне тяжелы. Просьба срочно связаться с редакцией...». В результате у меня теперь есть «своя» карта России: карта пустых сердец, и я знаю, где живут люди, бросившие своих близких в тяжелейшей беде, и никто уже не посмеет сказать, что карта эта не написана кровью и человеческими жизнями, — многие из стариков, которые еще были живы в Грозном в первый год после штурма, позже скончались, ничего не дождавшись...

       Клавдии Васильевне повезло. Ее единственный московский сын постоянно передавал ей в Грозный деньги. Однажды это было так. В редакции собрали гуманитарный груз для Грозненского дома престарелых, обитатели которого, полностью забытые властью, сидели там без еды, вещей и лекарств. Узнав об этом из газеты, сын Клавдии Васильевны попросил взять с собой 4 тысячи рублей для мамы, когда поеду в Чечню. Я объяснила: постараюсь передать, но не обещаю, так как гарантии, что удастся попасть именно в ту часть Грозного, где находится Клавдия Васильевна, никакой, — ехать предстоит вместе с военными, а они боятся и маршруты менять, и остановок в городе.
       Но когда колонна с несколькими тоннами продуктов, одежды и медикаментов въехала в Грозный, поняла, что судьба благосклонна и мы вскоре обязательно проедем мимо двора, где находится Клавдия Васильевна. Рядом, в кабине грузовика, сидел молодой капитан, старший колонны — тот, который принимает окончательное решение, двигаться дальше или остановиться. Разговорились — объяснила все про стариков Грозного, показала конверт с деньгами, рассказала о московском сыне. И капитан оказался человеком. Подумав какое-то время, он приказал сделать остановку и пошел в нужный двор вместе со мной. Произнес: «Я сам буду охранять».

       Клавдия Васильевна лежала на кровати — плохо себя чувствовала — посреди многомесячной грязи никогда не убираемой комнаты, но уже по шагам узнала меня: «Анечка? Ты?» Хотя к этому времени мы не виделись месяца три, никак не меньше, да и само знакомство наше было шапочным. Но Клавдия Васильевна так ждала весточки от сына и так связывала эту весточку со мной... Капитан присел на единственный хромоногий стул у двери, молча слушая наш разговор.
       — Как там Валера?
       — Все нормально.
       — Не тяжело ли ему было послать эти деньги?
       — Вам тяжелее.
       — А вы ему лишнего не наговорили обо мне?
       Мы пробыли у Клавдии Васильевны минут десять, первой встала я — капитан даже не торопил. Я заметила — он, бравый и строгий, плачет и поэтому не спешит на свет, где нас ждут его товарищи по оружию. Собственно, только эти слезы и не позволяют мне называть здесь его имени. «Спасибо, — сказал капитан, когда мы вышли, — что взяли меня с собой. Мы же не видим всего этого. Мы же не знаем. Мы сюда не ходим».
       Можно ли забыть неожиданные слезы этого 25-летнего тогда человека? Никогда. Еще и потому, что он стал жертвой истории под названием «Клавдия Васильевна Ануфриева, грозненская старушка»: очень скоро капитан заплатит службой за собственное добросердечие.

       Итак, не успела доехать до Москвы — «телега» из Министерства обороны. Донос то бишь. Оказывается, я имела злой умысел — «намеренно подвергла опасности жизни российских военнослужащих», действие, выразившееся в том, что «заставила остановиться колонну» и пошла куда-то «по своим личным делам»... Вот так. В том грузовике среди офицеров был контрразведчик, он-то и начирикал фальшивку, как водится... Я дала все требуемые объяснения, и те, кому их дала, поняли — и про бабушку, и про деньги, и про ее сына — и отстали. Меньше повезло капитану: его уволили. За Клавдию Васильевну. За ее жизнь — на привезенные нами деньги она довольно долго прилично жила.
       Но военным неймется. И поэтому дальше — цитата из недавно вышедших мемуаров генерала Геннадия Трошева, получившего на войне Героя России, но так и не разучившегося лгать:
       «В августе 2000 года Политковская сопровождала гуманитарный груз для дома престарелых в Грозном. Военные выделили охрану, сформировали колонну, вынуждены были задействовать людей, оторвав солдат от выполнения прямых обязанностей в зоне боевых действий. Ведь любое продвижение колонны по городу далеко не безопасно. Но Анна Политковская, похоже, об этом даже не думала. По пути следования требовала НЕОПРАВДАННЫХ остановок ДЛЯ РЕШЕНИЯ СВОИХ ЛИЧНЫХ ПРОБЛЕМ (выделено мной. — А.П.), чем подвергала риску сопровождавших ее солдат и офицеров. Она остановила колонну и, приказав военным ждать, растворилась в городском квартале. Около часа солдаты и офицеры торчали на улице, как в тире, представляя собой отличную мишень для боевиков. Командир извелся. Всего одной гранаты какого-нибудь отморозка хватило бы для трагедии. Именно об этом он и сказал в конце концов вернувшейся Политковской. Журналистка закатила истерику и стала оскорблять военных, насколько злобы хватило. Вот бы послушали ее родители и близкие солдат и офицеров! Глаза бы заплевали Политковской».
       Это — слова мужчины? Государственного мужа? Когда ложь смачно смешана с правдой? «Глаза бы заплевали»... И под всем — подпись Героя России. Неистребимое стремление наговорить за спиной гадостей о том, кто просто по-иному думает. Обременил ли себя генерал Трошев проверкой фактов? Нет. Поговорил хотя бы с тем командиром, который «извелся»? Нет. Подумал ли хотя бы о Клавдии Васильевне Ануфриевой? Нет. Потому что такова там война и принцип ее один: лес рубят — щепки летят, не человек живет — а «имеется человеческий материал», не бабушка — а отходы войны. Рисковать жизнью ради судьбы 75-летней старухи нельзя, потому что бессмысленно, — за это не получишь ордена. Вот и читайте мемуары Трошева.

       Прошло время, и снова был Грозный, и в конверте — опять деньги от сына. Но Клавдия Васильевна уже лежала на кровати, застеленной вонючим тряпьем, и постанывала: «Слабею я, Аня, вывези меня отсюда...» Ее муж дядя Леша дал бабушке снотворное, и она стала редко откликаться на зовы внешнего мира. Мы виделись всего пятый или шестой раз в жизни, но пройти мимо было уже невозможно. Пройти — означало очень простые и ясные вещи: смерть.
       Однако вывезти кого-то из Грозного сегодня — это настоящая операция. Почти военная. Ее надо разрабатывать, проводить разведку и подготовительные мероприятия и лишь тогда что-то предпринимать. Один тут в поле не воин — бабушку можно вывезти, лишь объединив усилия очень многих самоотверженных людей.
       Возглавил операцию от начала до конца полковник Шарпуддин Шарипович Лорсанов — начальник отдела собственной безопасности УВД МВД РФ по Чеченской Республике. Это он купил бабушке билет на самолет — между прочим, это очень дорого, и ни разу более чем за год, прошедший с нашего знакомства, родные бабушки в Москве не попытались сделать то же самое. Это он, Шарпуддин, нашел милиционеров в грозненских райотделах, чтобы день за днем они помогали то со «скорой» , то с врачами, то с переговорами в Грозненском доме престарелых, куда бабушку забрали на несколько суток, помыли, подкормили, последили за состоянием перед долгой поездкой...
       И ни слова о деньгах и опасностях. Люди в Грозном живут, как в последний день, — это уже особая порода. Они знают, что такое смерть, и поэтому особенным образом ценят, когда в ком-то еще теплится жизнь. Рустэм с Магомедом, милиционеры из Октябрьского районного отдела милиции, не были обязаны вечером после работы бегать со мной по городу, подставляя свою жизнь под пули, которых тем больше, чем гуще сумерки. Но бегали. Потому что видели: Клавдию Васильевну больше ни на одну ночь нельзя оставлять одну. И говорили: «Поможем, конечно», благородно не посмотрев на часы. Город пустел, все старались убраться из него подобру-поздорову, блокпосты начинали палить во все стороны. Милиционеры пошли домой, лишь когда Клавдию Васильевну уложили в чистую постель в доме престарелых, и было почти темно и, значит, совсем опасно.

       Путь в Ингушетию, в аэропорт «Магас» у станицы Орджоникидзевской, по 40-градусной жаре оказался не менее трудным, чем все предыдущие усилия. Клавдия Васильевна плохо переносила марш-бросок через десятки блокпостов в «таблетке», которая неслась по развороченной дороге с максимально дозволенной ей скоростью, и носилки мотало по полу в такт воронкам, влетавшим под колеса. Бабушка то и дело впадала в беспамятство, и мы с милиционерами поочередно мочили тряпки и платки, оказавшиеся под рукой, чтобы обтереть ее лоб.
       И вот долгожданный аэропорт — и тут же смена настроений: помогать никто не спешит. Побежали за врачом — пришла дама с перекошенным от злобы лицом по имени Лейла Мальсагова. Узнав, что мы из Чечни, цразгневалась и перешла на «ты». Потребовала расписку, что бабушка не умрет ни в аэропорту, ни в полете. И, даже не дотрагиваясь до Клавдии Васильевны, прошипела сквозь красивые ровные зубы: «Она вам что — родственница?»
       — Нет, она — из Грозного. А там — плохо.
       — Тогда зачем вам это? Оставляйте ее здесь. На борт не пущу.
       Ужас. Вступаю в дискуссию. «Представьте, пожалуйста, сколько людей объединили свои усилия, чтобы бабушка доехала из Грозного к вам, в Ингушетию, и вот вы теперь...» Но ответ категоричен: «Нет». Позвала аэропортовское начальство, начался мерзкий торг прямо у носилок. Спасли положение два человека: врач отряда Центроспаса МЧС России Алексей Скоробулатов и командир авиалайнера компании «Карат» Виктор Селезнев. Первый подтвердил гражданке Мальсаговой, что «не умрет». Второй, уже в воздухе, признался: «Я знаю, как со стариками трудно. Сам тещу парализованную пять лет носил на руках с пятого этажа вниз и обратно».
       Все хорошо, что хорошо кончается. Все хорошо, только когда люди остаются людьми. Поздно вечером семья Ануфриевых наконец объединилась.
       И еще: за сутки до операции по вывозу бабушки вдруг увидела того самого доносчика — в Грозном, при начальстве, естественно. Погоны подросли на «раз». Испугалась: вдруг опять дознается про бабушку? И все испортит? Новый донос накропает, еще кому-нибудь выписывая приговор. Потом успокоилась: сохранились и в Чечне, и в Москве приличные офицеры.

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, Грозный—Ингушетия—Москва
       03.09.2001