АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)
  
Анна Степановна Политковская

  
•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

Скачать книгу «Путинская Россия»

Скачать специальный выпуск

ПРОШЕНИЕ О ПОМИЛОВАНИИ
История девочки-никто, пришедшей ниоткуда
       
Рисунок С. Аруханова       На Грозный заходили иссиня-тяжелые тучи, совсем не похожие на штурмовики-бомбардировщики. Обычная вещь весной: гроза прольет землю — и беги на улицу дышать свежестью и обновлением. Однако даже прелести природы пока не для всех: чеченский мир перевернут и зазеркален.
       — Град, град! Настоящий град! Не «наш»! Обычный! — запричитал кто-то неподалеку. По-старушечьи, но весело и с заводом.
       Ледяная мелочь страстно затараторила по крыше и стенам, еще более, вслед за тучами-пузанами, сгустив дневные краски. Маленький неразговорчивый ребенок, до этого момента лишь наблюдавший острым взглядом исподлобья надвигавшиеся природные метаморфозы, при воплях «град, град» тут же, как послушный солдат по приказу, торопливо забился под казенную кровать, прикрытую полосатым матрацем. Еще пару секунд худенькая ножка нескладно выпирала из-за железных ободов, но вот исчезла и она, печальная примета голода. Все стихло, будто никакого ребенка в комнате № 45 на втором этаже Грозненского дома престарелых и не было. Ни вздоха, ни всхлипа...
       А голос за стенкой продолжал свою пропаганду, радостную и настырную:
       — Ну же, как красиво! Дождались! Зовите Анжелку! Пусть узнает, как мы раньше-то жили, чему смеялись...
       Град затейливо поколачивал по кирпичикам богадельни, но девочка никак не реагировала — ни плачем, ни чмоканьем, ни вздохом. Была девочка — и нет девочки...
       — Она знает хорошо: если кричат «град» — значит, надо забиваться подальше. «Град» — это такой очень страшный обстрел. С шипением и треском. Бывает много жертв. — В комнате нас трое, и объяснения дает мальчик Ислам, тощенькое существо лет шести-семи, рассуждающий, как подросток.
       — Но ты, наверное, знаешь, что есть другой град?
       — Да, я — большой. Градом еще называют специальный дождь, когда он с маленькими льдинками. И этот град летит на землю без всякого шипения. А Анжелке, я думаю, некому было объяснять. Да она и не поняла бы — маленькая совсем.
       — А тебе сколько самому лет?
       Ислам оскорбленно стреляет глазами — хотя какое тут оскорбление? И, спешно снявшись с места, уходит, не попрощавшись. Надо вытаскивать Анжелу.
       ...В дом престарелых на Катаяме (грозненский микрорайон) девочку привели в марте. Просто какие-то посторонние люди — сказав, что они ей не родственники и не знакомые, а так, мимо проходили, пожалели...
       Ребенок был грязный, запущенный, в колтунах и вшах, голодный, в драной одежонке и босой, потому что рваные сандалетки в начале весны не могут называться обувью. Ребенок назвался Анжелой и больше ничего не говорил. Девочку сопровождала (а может, и девочка ее сопровождала) немолодая женщина, представившаяся Раисой, с недвусмысленными признаками психической немощи.
       Раиса заговаривалась, ходила под себя, фантазировала, была вся грязная и отощавшая, с закрученными в трубочки ногтями на руках. Пошарили по ее карманам, прежде чем сжечь их одежду, — документов никаких, ни своих, ни ребенка...
       В первые дни Анжела, как сиамский близнец после операции, никуда не отходила от Раисы. И та, вцепившись в детское запястье выше ладошки, тоже не отпускала ее ни на шаг. «Пуповина» лопнула под напором материального — приличной пищи. Отъевшись, Раиса подобрела и стала рассказывать: они с Анжелой, утверждала, дальние родственники, и фамилия Анжелы — Зайцева. То бишь русская.
       Ни у кого из обитателей дома престарелых это не вызвало никаких сомнений — у отмытой от многослойной грязи девочки вылупился вполне славянский овал. Действительно, она вряд ли была рождена чеченскими родителями.
       Но дальше пошли неувязки: Раиса поведала, что Анжела — «дочка второй жены ее мужа». Муж умер, вслед за ним покинула этот свет и вторая жена, «Анжелина мать», и вот теперь Раиса вроде бы «мачеха», но наоборот, взяла на себя заботы о сироте, как это принято у чеченцев.
       То есть как — у чеченцев? Значит, ребенок — чеченский? И отец — чеченец? Раз имел две жены?
       — Нет, Анжела — русская, — твердила женщина, именующая себя Раисой.
       Но почему, спросите, столько разговоров и выяснений — русская девочка или чеченка? Неужели для беспризорного ребенка уж так остро стоит национальный вопрос? Не бессмысленно ли копаться, какая кровь течет в его жилах, когда надо сначала накормить, одеть, обогреть и обласкать?..
       Не бессмыленно, и отнюдь. Анжела — девочка, на которой будто нарисовано страдание, ею уже испытанное. Ладошки, пальчики, лицо, глаза — все измученное тельце, будто в сетке, сплетенной из страшных воспоминаний военного младенчества. И когда все это видишь, тебе хочется одного: чтобы дальше Анжеле очень повезло, чтобы время — игрушками, лекарствами, чьими-то добрыми руками, едой, сном в своей постели — вынесло Анжеле приговор о помиловании, затянуло-залечило ее раны, густо взбитые на войне. Девочка теперь просто обязана быть счастливой, и это значит: ей надо попасть в хорошую, спокойную, добрую и богатую семью. И вот если думать в этом направлении — о будущем Анжелы, становится принципиальным, действительно ли они родственники с сумасшедшей Раисой? Или просто прибились, бездомные и покинутые, друг к другу на грозненских дорогах? И прикипели, естественно?.. У кого будет право на удочерение ребенка? Можно ли будет забрать Анжелу у «первой жены отца»? И отдать в другую семью? Или Раиса и есть та единственная попечительница, хоть и безумная, но без официально установленной группы инвалидности, и значит, не утратившая такого права?
       ...Град в природе — дело минутное, как и детские страхи. Анжела же — носительница взрослых ужасов: обстрелы, бомбежки, смерть — вот ее кислород... Но оболочка-то все равно ребячья. И как только тучи от Грозного сбежали прочь, в мире посветлело и льдинки перестали колотить в стены — Анжела ловко выползла из-под кровати, скоренько огляделась по сторонам и тут же преобразилась в спокойное и улыбчивое существо. Так здесь себя ведет большинство: раз никто сию минуту рядом не погиб и даже не ранен при «обстреле» (для Анжелы он был настоящий) — значит, надо жить! Именно сейчас — и до следующего обстрела.
       — Сколько лет тебе?
       Молчок. И сразу — зырк по сторонам, как партизан, не двигая головой, лавируя одними лишь глазищами исподлобья. Привычка...
       — Ну покажи, Анжелка, покажи... — А старушки уже пристают-подсказывают. И, помогая, делают все сами — загибают свои собственные пальцы. — Раз, Анжелка, два, три... Еще.. Давай!
       Девочка плутовато подпрыгивает на месте. Что угодно, но только не камень она по натуре!
       — Конфету просит. Поняла, что за это можем дать конфету. Поощряем.
       — Так сколько ей лет?
       — Мы решили, что четыре. Сказали и ей, что четыре, и научили показывать на пальцах, — подводят черту старушки.
       Анжела Зайцева — будем звать ее именно так, за неимением другого — человек без дня и года рождения. Совсем. Кто родил? Когда? Кто кого любил? Или недолюбливал? Эта тайна для Анжелы — уже навсегда. Несмотря на то, что мы не где-нибудь, а прямо в Европе, географически цивилизованной и размеренной, устоявшейся и правильной, правозащитной и толерантной, с ОБСЕ и ПАСЕ, Европарламентами и Евросоюзами... Но всего два с небольшим плевых часа лета от Москвы, интернета, клубов и Кремля, и рядом — такая вот Анжела, для которой одинокие старушки придумывают возраст и, значит, назначают судьбу, знак Зодиака, мистику с мгновением появления на свет... Начало XXI века! А ребенок — никто. И из ниоткуда. Вот так выйдет сейчас случайно, не дай бог, за ворота дома престарелых — и опять в никуда, в вечность, в пространство без координат, ни по каким признакам не отыщешь. Будто на дворе столетие XIII, не больше.
       — А почему вы ей дали именно четыре?
       — Вроде тянет, — говорят старушки.
       И вправду, как тут еще, кроме «вроде»?
       ...Анжела колесит по коридору — ей скучно от наших разговоров. И, продолжая оставаться все такой же безмолвной, она вдруг подлетает с тыла и больно, по-звериному, кусает за палец. Старушки ахают, шумно протестуют и грозят девочке: а-та-та.
       На шум объявляется Ислам — он тайком наблюдал сцену из-за двери. Мальчик приветлив — он уже проглотил свою тайную обиду, от которой в грозу убежал из комнаты № 45.
       — Пока Анжелка ведет себя только так. Если ей что-то не нравится, то не протестует, а подкрадется — и хвать зубами.
       — Как ты это объясняешь?
       — В подвале долго сидела, одичала, никого из здоровых рядом не было — Раиса ведь сумасшедшая... Я-то знаю, как долго быть рядом с больным.
       У Ислама, ставшего дружком и защитником Анжелы по богадельне, своя трудная история. Мальчик в доме престарелых тоже недавно, почти что новенький, пришел на Катаяму 1 марта. И тоже с улицы, из беспризорничества, сопровождая инвалида-отца — Жанарали Абдусалимова, очень худого, неулыбчивого, «чахоточного» вида человечка. Жанарали все пытается сделать в воздухе движение рукой, похожее на круг, а получаются прямые линии — у него нарушена координация, не ходят ноги, не слушаются руки. В 1995 году мать Ислама, жена Жанарали, погибла во время бомбежки. Тогда Жанарали еще числился инвалидом 2-й группы по какому-то заболеванию, название которого он давно не помнит, а документы потеряны — впрочем, ясно, что это заболевание спинного мозга. Во время второй войны квартира Абдусалимовых в Заводском районе Грозного была разрушена, отец с сыном почти год скитались по подвалам и знакомым — и болезнь Жанарали, без лекарств и специального ухода, стала прогрессировать. Наступил момент, когда Ислам вышел из подвала на дорогу, и добрые незнакомые люди отвезли их с отцом в Гудермес, в городскую больницу № 2. Там отца кое-как подлатали и поставили на костыли — а Ислам был сиделкой при нем. Из больницы отца перевезли в дом престарелых в Грозный, и сын последовал за ним — больше некуда.
       — Здесь сейчас много психически нездоровых людей. — Жанарали недоволен своей жизнью. — Есть буйные, иногда избивают Ислама. Просто так, без причин. Думаю, нам придется отсюда уходить.
       — И куда же?
       На этот вопрос Жанарали ответа не знает. Родственников у него совсем не осталось — это, конечно, очень редкое для чеченцев стечение обстоятельств, но все-таки бывает, когда политические события нагло вмешиваются в традиционный жизненный уклад. Жанарали — жертва репрессий 1944 года. Сам он — 1940 года рождения. В его 4-летнем возрасте семью, членов которой он не помнит и в сознании остались лишь какие-то невнятные картинки-отпечатки, погрузили в вагоны и повезли на восток. Дальше он себя обнаруживет уже в Киргизии, в Кировском районном детдоме Фрунзенской области. Ему рассказывали позже, что вся семья погибла от голода и холода еще по дороге в Среднюю Азию.
       Жанарали повторяет, как молитву:
       — Из сына должно что-то получиться... Из сына должно что-то получиться...
       — Что?
       — Он должен получить образование. Выучиться, подняться, жить не в грязи.
       — Но в школу он хотя бы ходил? Или ходит сейчас?
       Нет, не ходил и не ходит — сиделка он при отце, и все. Да и лет ему вовсе не семь, как говорит Жанарали, а 11-й пошел. Год рождения Ислама — 90-й, это он только выглядит на семь, совсем не читает и почти не пишет... Войны, подвалы, беспризорничество — вот жизнь мальчика. Какая уж тут учительница первая моя!
       Исламу неприятен разговор, крутящийся вокруг его вынужденного невежества. Мальчик нервничает и совсем уже выкрутил край своей рубашки... Но чего уж он так стесняется, когда случайно обнаруживается обман с возрастом?
       Постепенно, из обрывков даже не фраз, а полупредложений, слов-намеков выползает смысл, и та, в комнате при грозе, обида мальчика становится понятной: Ислам действительно сообразителен и очень умен, Жанарали не зря верит, что «из сына должно что-то получиться», а сын потому усиленно скрывает свои годы и даже рад, что оказался настолько физически неразвитым сейчас, после войны, что запросто может походить на 6—7-летнего и значит, не зазорно и не поздно пойти осенью в первый класс... Он этого очень хочет.
       ...Подлетает Анжела. Она, девчонка-хулиганка, пристает к Исламу, тормошит его, тянет за рубашку и вдруг тоже кусает за палец..
       — Ну-ну, Анжелка, не надо, успокойся. — У мальчика — интонации многоопытной медсестры.
       Но Анжела сильно расходится. Она перешла в наступление — именно так она привыкла выживать на улице, иначе смерть или голод.
       — Может, опять конфету требует?.. — размышляет Ислам вслух. — Быстро она тут привыкла к сладкому.
       Но конфету все-таки достает. Откуда она у него? И почему сам не съел — ведь ребенок?
       — Для Анжелки берег. И отцу даю, когда он не в настроении.
       — А сам не любишь?
       — Люблю. Но я здоровый, у меня все нормально.
       Таких бы детей на руках нам носить — цвет страны — чутких, понимающих, которых и воспитывать-то не требуется, сами все поняли. А мы их — в бомбежки, в грязь, под автоматные очереди...
       Убегаю по лестнице вверх — прочь от этого ребенка, навсегда перешагнувшего свой нежный возраст. Влетаю опять в «детскую», где живет Анжела, — комнату просторную, но без единой игрушки: смета дома престарелых не предполагала их наличие.
       — Тебе здесь нравится, Анжела?
       Кивает согласно. Но обреченно.
       — Где хочешь жить? Тут?
       — Дома. — Так Анжела говорит свое первое слово.
       Значит, личное ее прошение о доме наконец подано. Она хватает мою руку и опять привычно кусает за палец. Но уже не больно, а скорее прикусывает. Я понимаю: это и есть ласка в ее понимании, что-то вместо поцелуя. А дальше?.. Девочка бесшумно и ловко, как опытный разведчик, отползает задним ходом под кровать. Хотя ни града уже, ни грозы.
       
       P.S.
       Ошарашил один разговор с интеллигентным человеком — уже в Москве. Я — про Анжелу и Ислама, про палец и град в Грозном. Он — тонко и воспитанно слушает. А потом спрашивает: «Ну и какой смысл в подобной заметке, если ты ее напишешь, конечно? Помочь всем невозможно, дорогая. Война слишком долго длится — все всем надоело. Ты отстала от жизни».
       Неужели — именно так?
       
       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, Чечня, Грозный
       31.05.2001
       

2006 © «НОВАЯ ГАЗЕТА»