ПРАВО НА ПРОЩАНИЕ

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

ПРАВО НА ПРОЩАНИЕ
Завершилась трагедия длиною в шесть страшных лет. Любовь Тумаева отвоевала право на могилу сына в изнурительной борьбе с государством

Фото Алексея Сизова

       19 марта 2001 года, в 9.00, спустя 2291 день после гибели в Чечне солдата Сергея Тумаева, в неуютном армейском клубе на Московском шоссе в Нижнем Новгороде началось прощание с его прахом. Над закрытым гробом то и дело шмыгал носом замполит 45-го полка ВДВ подполковник Олег Петров — так сказать, «представитель части». И тяжко стонала мать — нижегородка Любовь Ивановна Тумаева.
       Более шести последних лет ее жизни ушло на то, чтобы вырвать у государства тело сына, в конце 93-го отправившегося служить срочную, в декабре 94-го попавшего в Чечню и погибшего в Грозном 8 января 95-го.
       — Ну кто придумал эту войну... — рыдала мать под похоронные шопеновские мелодии в исполнении духового оркестра Сормовской дивизии. — Прости, Сережа, Сереженька... Сыночек, прости, что отдала тебя...
       И за ее спиной страшно сверкал белками и поигрывал желваками замполит. То и дело заливаясь краской и опуская голову все ниже. Стыдно, что ли?

       19 марта получилось в Нижнем отвратительным, промозглым днем того начала весны, когда если чем и пахнет воздух, так разрушающейся зимой. Мелкий снег, колкий ветер, холоднее, чем даже при морозе. Гроб не открывали ни разу — это невозможно: прошло столько времени. После прощания в клубе его лишь подвезли к подъезду того дома, откуда Сергей уходил в армию — мол, побудь у родного порога, «на дорожку»... И замполит Петров у подъезда по-хозяйски распоряжался: табуретку «для матери» — туда, гроб — сюда.
       Метель усилилась. А дальше было чудо: снег, оседавший на наших пальто и шапках, продолжал стойко сохранять свою зимнюю кристаллическую консистенцию, однако, падая на бордовую ткань гробовой обивки, снежинки вдруг надумали таять, превращаясь в капельки воды. Будто из гроба шло живое тепло. А от нас, живых, вопреки биологическим законам исходил, получается, холод...
       История Сергея Тумаева и его матери Любови Ивановны — современная шекспировская трагедия. Сергей, рядовой-разведчик в/ч 48427, погиб 8 января 1995 года в 11.30 утра, когда несколько разведрот передвигались по грозненской улице Октябрьской в направлении президентского дворца, ныне взорванного. Обстоятельства смерти солдата Тумаева при минометном обстреле сейчас полностью доказаны, в том числе и судом, на котором присутствовали три свидетеля этой смерти — Сергей Бабин, Юрий Хазов и Валерий Афонченков, солдаты, в тот тяжкий миг шедшие рядом с Тумаевым. Именно они после гибели Сергея опознали его тело и сказали своему комбату: «Это — Тумаев».
       Зло и муки в семью принесли совсем другие люди. В кровавой неразберихе тяжелых январских боев 95-го, помимо всего прочего, случались и подлоги. Владимир Кравченко, начмед 45-го полка ВДВ, прикрепил к телу Сергея совсем другую бирку: «Рядовой Венцель Евгений Александрович». Этот солдат погиб под тем же обстрелом и в то же время, что и Тумаев. Только вот тело Венцеля, как свидетельствуют очевидцы, очень сильно обгорело, как и останки ротного командира Тумаева — лейтенанта Зеленковского. Однако уцелел другой ротный, в чьем подразделении числился Венцель. Так вот, выжившему ротному, по фамилии Беляков, в отличие от погибшего лейтенанта Зеленковского, с которого уже никто ничего не мог спросить, предстояло после боя отчитываться перед начальством по телам «своих» погибших. И вечером 8 января, когда разбирали трупы, Беляков взял труп Тумаева себе — для отчетности по погибшему Венцелю. Именно Беляков ввел в заблуждение очумевшего от обстоятельств начмеда Кравченко... Однако матери — не начальство, у них есть сердца, которым дано знать больше, чем того требует корпоративная офицерская целесообразность.
       ...Тяжко смотреть, как торопится похоронить Тумаева замполит Петров. Так уж он суетится! Куда больше, чем того требует печальный момент. Впрочем, и сам Петров не машина, вот и он уже вытирает — и чем дальше, тем чаще — скупую мужскую. Но спохватывается и все равно упорно тянет мать от гроба, подгоняя остальных участников процессии, — прочь от подъезда на улице Чаадаева. В стороне от толпы диковатым взглядом наблюдает за всем происходящим Сергей Бабин, тот самый армейский товарищ Тумаева. Теперь Бабин живет в башкирском городе Кумертау, работает слесарем по ремонту газового оборудования и пытается, как он сам говорит, полностью забыть о войне и Чечне: «Я стараюсь жить, будто бы этого не было. Но на похороны Сергея приехал, потому что так и должно было быть с самого начала. Только время убили — людей мучили». Бросается в глаза: Бабин не подходит к замполиту Петрову, и Петров не лезет к Бабину, даром что однополчане. На то есть причины.
       ...В январе 95-го, случилось то, что и должно было случиться: останки Тумаева отправили в соответствии с биркой на родину Венцеля, в село Урюпино Алейского района Алтайского края. Там и были захоронены. Военные, сопровождавшие цинковый гроб, не разрешили его вскрыть семье Венцелей, Валентине Ивановне и Александру Карловичу. Сказав: не положено.

       А Любовь Ивановна? Она металась, как подранок: где сын? Командир 45-го полка Виктор Калыгин говорил ей так: ваш — вроде как в госпитале, только пока не знаем, в каком, звоните...
       Еще веря словам комполка, даже не допуская пока мысли о том, что ее, мать, могут обманывать столь цинично и подло, следующие полгода Любовь Ивановна провела в личной проверке 35 (!) военных госпиталей нашей необъятной родины в поисках раненого сына. И конечно, не нашла его. А как же Калыгин, с самого начала знавший, когда и где погиб Тумаев? Он продолжал кормить Любовь Ивановну дурными намеками: раз нет в госпиталях, может, и в плен подался...
       В плен? Ладно, пусть так. И в Чечню поехал Владимир Тумаев, отец Сергея — военный, прошедший афганскую войну. Месяц ходил от одного чеченского села к другому, под обстрелами, везде оставляя Сережину фотографию... Естественно, безрезультатно. Добитый горем и увиденным в Чечне, отец вернулся в Нижний и «сгорел» на глазах: на почве тяжелейшего стресса у него развился скоротечный лейкоз, от которого и скончался в сентябре 95-го.
       ...Мы говорим с Любовью Ивановной сразу после Сережиных поминок, вечером 19 марта 2001-го: «Когда умер Володя, я поняла, что найти Сергея — теперь это еще и долг перед мужем. И пошла вперед. — И вдруг перебивает сама себя: — А видели, как вел себя замполит над могилой? Гладил гроб... Плакал... Какую речь произнес... Нехорошо им теперь, думаю».
       Действительно, подполковник Петров на кладбище вдруг уткнулся, как ребенок, в плечо Любови Ивановны и заплакал. А потом собрался с духом и сказал такую речь: «Был ты, Серега, настоящим разведчиком. Спасибо тебе. И прости. Не наша вина, что так долго не могли тебя схоронить». И вот тут, с виной, большая закавыка.
       ...Похоронив мужа, Любовь Ивановна разыскала адреса десятерых сослуживцев Сережи и написала им — ответили трое. Потянулась ниточка собственного материнского расследования, и Любовь Ивановна поняла, что тело сына — в алтайской земле. Она поехала объясняться в Москву, в полк — там ее со злобой отфутболили да вдобавок попытались надавить на тех трех демобилизованных солдат, чтобы впредь помалкивали. Но Любовь Ивановна, вооруженная их официально зафиксированными показаниями, уже была в Главной военной прокуратуре — многодневными пикетами у ее дверей добилась, чтобы ее выслушали и открыли уголовное дело по факту исчезновения тела сына, вынесли несколько постановлений об эксгумации могилы в Урюпино. Чему, конечно же, резко воспротивилась семья Венцелей: если в могиле «не наш», верните «нашего» и тогда заберете «своего».
       Три раза Любовь Ивановна сама ездила в Урюпино. Просила, умоляла, рыдала. Лежала на могиле сына — по одну ее сторону. Но по другую тут же ложилась Валентина Ивановна Венцель. Как выяснится много лет спустя, из полка, матери Жени Венцеля слали тогда телеграммы: «Оснований для эксгумации Венцеля нет. В гробу находятся сильно поврежденные взрывом и огнем его останки, опознанные на месте гибели 8.01.1995». Это — цитата.
       И ГВП развела перед Любовью Ивановной руками и тоже сказала: нет.
       Любовь Ивановна решила прорываться в те кабинеты, где, как она считала, ее поймут. Первый был Павел Грачев — десантник все же. Бесполезно... Отправилась к генералу Рохлину, тогда уже депутату Госдумы — помощники сообщили, что генерал велел ее не пускать... Тумаева ринулась к Лебедю — к миротворцу. Охранники вытолкали взашей. Круг замкнулся. Никто ни на что не реагировал. Так наступило 21 июля 1997 года. 8.40. То самое время, когда «ауди» генпрокурора России Юрия Скуратова обычно сбрасывало скорость, чтобы въехать в ворота Генпрокуратуры на Большой Дмитровке в Москве. Всю неделю, предшествовавшую 21 июля, она безуспешно пыталась записаться на прием к генпрокурору.
       И вот 8.40. На асфальте перед тонированными стеклами генпрокурорской «ауди» стоящая на коленях, лицом к Скуратову, женщина с плакатом перед собой. Коленопреклоненную грубо отталкивают накачанные охранники. Скуратов продолжает оставаться на заднем сиденье. На его глазах Любовь Ивановну волокут к милицейскому «козлу». Отвратительная сцена, на которую реагирует не генпрокурор, а женщины, сотрудницы Генпрокуратуры. Криками: «Мы тоже матери! Прекратите! Не потерпим!» Опешив, милиционеры теряют бдительность, и Любовь Ивановна, вся в синяках, убегает вдоль по Большой Дмитровке прочь... В Нижнем ей тогда говорили все: «Люба, все, надо смириться, ты не выдержишь...» Но она ведь решила идти только вперед. Помните?
       Уже Путин готовился сменить Ельцина. Копии посланных и тому и другому писем составили десять тяжких папок. Следователи ГВП бросали трубку, заслышав голос Любови Ивановны, пробивавшийся по междугородке... И вот в Нижний с предвыборными посулами прикатывает сам премьер-преемник Путин. Любовь Ивановна пробивается в первый ряд у оцепления, где тот будет встречаться с народом. Женщина рядом падает перед Путиным на колени — у той своя трагедия. Преемник теряется, и Любови Ивановне удается вручить лично ему свое письмо. Спустя несколько месяцев в Нижнем раздается звонок: «Главная военная прокуратура беспокоит. Я — ваш новый следователь, Журавель Сергей Николаевич. Уезжаю к Венцелям. Буду уговаривать дать разрешение на эксгумацию захоронения».
       — Как вам это удалось, Сергей Николаевич? — Мы говорим в Москве, уже после похорон Тумаева.
       — Я поехал в село один, без спецназа, как это происходило раньше. Мы проговорили почти сутки. Я очень просил, объяснял. И Валентина Ивановна согласилась помочь Любовь Ивановне. Впрочем, Валентина Ивановна была уверена, что в могиле — ее Женя. Поэтому и дала согласие.
       Во время эксгумации Журавель взял биопробы останков и отвез их в Ростов-на-Дону, в 124-ю военную судмедлабораторию. 18 декабря 2000 года было достоверно установлено, что кости, лежащие на сельском кладбище в алтайском Урюпино, — Сергея Тумаева. Родные косточки Любови Ивановны Тумаевой. Что было дальше — описано выше. Похороны состоялись на Новом Сормовском кладбище Нижнего Новгорода, признанном самым большим кладбищем в Европе, что является нашим, сугубо российским ответом на всякие там зарубежные «самые долгие продолжительности жизний». Они хоронят 90-летних, мы — 20-летних, да еще с шестилетним опозданием...
       А как же мама Венцель? В государстве, где сытый голодного традиционно не разумеет, завершение одной трагедии есть всегда начало другой. Государству теперь нечего ответить уже Венцелям — костей Жени нет, а время катастрофически упущено, ведь 45-й полк ВДВ их не искал, хотя и был обязан. И поэтому подчиненные полковника Калыгина пошли по самому простому пути: они привезли в Урюпино капсулу грозненской земли с места гибели Жени Венцеля и положили в опустевшую могилу.
       — Она меня спросила, кому мне теперь писать? — рассказывает Любовь Ивановна. — Я ей все объяснила, у меня большой опыт. Мы обе — жертвы проклятой чеченской войны. Да еще и полк столько лет нас лбами сталкивал, чтобы свою вину скрыть. Жестоко с нами поступали.
       ...Вот тебе и слезы замполита у гроба. Истина ведь очень проста: солдат Тумаев только потому так долго добирался домой, а с солдатом Венцелем и того не случилось, что ЭТОГО ЗАХОТЕЛИ ТЕ, КТО СЕЙЧАС ПЛАЧЕТ НАД ОДНОЙ МОГИЛКОЙ НА ДВОИХ. Виноваты они, и только они. Те, кто с легкостью швырял парней в пекло, желая исполнить вельможную дурь про «два полка» тогдашнего министра обороны Грачева: знайте, командиры «тумаевского», 45-го полка — сплошь грачевские друзья-товарищи. Смерть Тумаева, как и исчезновение с лица земли Венцеля, — преступная халатность непосредственного командира этих солдат Павла Поповских (именно он вел разведроты в бой 8 января 95-го). Этот Поповских тоже слишком спешил отрапортовать Грачеву о взятии президентского дворца. Вот и шли вперед десантники — неизвестно куда и неизвестно зачем...

       А результат? Грачев жив и в отличной физической форме. У него чудесная жизнь и высокооплачиваемая работа — он торгует оружием. Поповских тоже жив, хотя и в тюрьме как главный обвиняемый по делу Дмитрия Холодова, журналиста газеты «Московский комсомолец». А Калыгин? Командир полка, что врал матери в 95-м? Издевался над ней в 96-м, 97-м, 98-м, 99-м? 2000-м! И 2001-м включительно. Комполка по-прежнему комполка, посылает солдат на новую войну. Может, думаете, в эту войну все по-другому? И история с Тумаевым кого-то и чему-то научила? И теперь офицеры солдат берегут? И беспокоятся об их матерях? Напрасно надеетесь. За нынешнюю чеченскую кампанию в 124-й судмедлаборатории зафиксирован 101 (!) случай, когда тела воинов из Чечни приходили с «чужими» бирками — точно, как когда-то туда поступил Сергей Тумаев. И уже известно четыре ложных захоронения. Это значит, четыре матери, подобно Валентине Ивановне Венцель, по вине отцов-командиров сначала пережили нравственную смерть, оплакав гибель сыновей, перенеся прощание, похороны и поминки, а потом застыли в ужасе оттого, что пленка неумолимо крутится назад: останки оказались чужими, и их вынули из свежих еще могил... Добавьте к ним десятки матерей, которые так и не получили ничего, кроме похоронок, и им некуда прийти поплакать — как в течение шести лет Любови Ивановне Тумаевой. И десятки их бродят сегодня по Чечне, как когда-то в 95-м отец Сергея Тумаева, показывают в селах фотографии и, бросив всю предыдущую жизнь, неистово ищут своих сыновей, пропавших без вести, потому что больше никто их не ищет. А военные, помня о Тумаевой, называют их сумасшедшими и надоедливыми и по-всякому обижают...
       Откройте ваши глаза, и вы все это увидите и перестанете реагировать на слезы замполитов, текущие над солдатскими гробами при включенных телекамерах. Хотя, наверное, в России действительно можно чувствовать себя счастливым, лишь когда тебе обеспечен информационный вакуум.

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, Нижний Новгород
       02.04.2001