 |
 |
 |
 |
 |
 |
АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)
•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•
|
|
РАССКАЗ НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА
О чем думают 18-летние
граждане России, оказавшись в воинской части под
чеченским селением Хоттуни?
Подобного встречать не приходилось.
Тихий стук в дощатую стенку полевой
уборной-«дырки» и голос: «Хотим поговорить. Мы —
солдаты, которые тут служат срочную». И дальше
насмерть испуганным шепотом и с паузами для
проверки, не подслушивает ли кто и не
подсматривает, рассказывают о своих армейских
реалиях, о жизни на войне — сквозь туалетные
щели...
Первое ощущение: это что —
тут вражеский стан? Или зона? А я — лазутчик с
воли? Как могло случиться, что, оказавшись в
армии, которую на свои налоги содержат родители
этих 18-летних ребят, — они сами не видят другого
способа донести правду о ее состоянии, чем?..
Поджидать позднего вечера, когда ничего не видно,
а «лазутчика» поведут перед ночью в туалет,
сопровождающие отвлекутся на разговор и можно
будет быстро нашептать наболевшее, слившись всем
своим «защитным» телом с тем самым сортиром, где
главнокомандующий пообещал «мочить»
террористов? И теперь в результате всего
случившегося этот самый сортир — единственная
возможность поговорить по душам человека в
погонах с человеком не в погонах?..
Однако солдаты свой выбор
«точки соприкосновения» гражданской и военной
жизни аргументировали жестко: получить пулю в
спину от офицеров или сержантов за развязавшийся
язык — секундное дело в местных условиях. А
пожаловаться совершенно некому... Прокуроров не
видели. Письма домой, видимо, не доходят, потому
что из дома — тоже ни слова. Журналисты?
Встречали и раньше, но те всегда оказывались в
сопровождении офицеров — о разговоре наедине
речи быть не могло... Вот и получилось — грязный
сортир, под покровом густых сумерек
прилепившийся с внешней стороны неизвестный
солдатик, начинающий, по его мнению, с самого
главного, с успокоительной порции слов: «Мы вас
не обидим, не убьем — не бойтесь. Нам просто
поговорить — мочи нет... Так что вы уж не спешите
из туалета...»
Солдаты караулили один
вечер — подумала, случайно. Но все повторилось
назавтра. Итого: выслушаны три солдатских
рассказа, один умопомрачительнее другого. Когда
так и хотелось закричать: «А где же у вас тут
прокуроры?! Военные? Гражданские? А замполиты,
политруки, добрые папы-командиры?»
Но кричать нельзя —
вопросы эти, поддавшись стилю, прошептывала
сквозь щели в вонючих досках — всем троим. И юные
люди, родившиеся прямо накануне перестройки,
узнавшие о Горбачеве еще до поступления в первый
класс, глотнувшие, казалось бы, вдоволь воздуха
свободы, — люди нового поколения страны, которые
родят тех, кто переведет Россию из XXI в XXII век, —
именно они просили не тратить времени попусту и
не стенать без толку:
— Гиблые тут места... Горы
вокруг... Боевики. Мины. Убить — как пописать. Если
что не понравится офицерам — прибьют, закопают и
не доищешься... Объявят, что дезертир. Вот тебе и
прокуроры-замполиты... Нам-то теперь все равно —
мы дотерпим до конца, осталось недолго. Но
молодые должны знать, что их ждет... И матери их
должны знать...
Довершало
фантасмагоричную картину то, что у «новых»
18-летних «чеченцев» преобладали интонации
80-летних — их дедов-политзэков, прошедших все,
что можно было пройти в России за двадцатое
столетие.
— Так сколько же вы
месяцев здесь, в Чечне, оттрубили, что стали
такими?..
— Какими?
— Немолодыми.
Отвечали: четыре месяца,
два...
Только-то? И опять
забилось в висках то нелепое глупое чувство, что
приходило почти всякий раз в эту войну при
разговорах с солдатами, обеспечивающими ее
своими телами и жизнями, — я почувствовала себя
младше их, хотя они младше даже моих детей... Вы
чье, 18-летнее российское старичье?
Место действия —
территория бывшего колхозного пастбища близ
селения Хоттуни Веденского района Чечни, где
располагается сегодня сводный мобильный отряд,
состоящий из военнослужащих 45-го полка ВДВ, 119-го
парашютно-десантного полка, частей МВД, Минюста и
ФСБ
РАССКАЗ ПЕРВЫЙ
НА БОЕВОЕ ДЕЖУРСТВО С
ОТСТЕГНУТЫМ МАГАЗИНОМ
— Знаете ли вы, как нас
посылают на боевые дежурства? Только с
отстегнутыми магазинами. Боятся, что будем
стрелять...
— Но это же боевые
дежурства! Вы ДОЛЖНЫ стрелять! Вы должны быть
ГОТОВЫ к отражению атаки! Если нападение на
блокпост? На КПП? Что тогда делать безоружным?
— Ничего не делать. У нас
все боятся всего. Очень и больше всего — чтобы не
выстрелили в своих, и в первую очередь в
сержантов. Вот и приказывают отстегивать
магазины. Пока его пристегнешь, пока
приготовишься к стрельбе — время ушло, тебя уже
нет. Так у нас погибли многие из ребят — они
просто стали живыми мишенями. Не знаю, как там все
представлено потом на бумаге, но мы-то знаем
здесь, что к чему.
— А почему, не совсем
понятно, офицеры и сержанты боятся, что солдаты
начнут стрелять в них?
— Потому что знают, что
заслужили. Издеваются над нами сильно. За
провинности, если просто плохое настроение... Мне
самому уже пару раз пришлось говорить так:
«Слушай, гад, встречу на гражданке — убью». И
другие ребята так говорили своим командирам.
— И что отвечали офицеры?
Сажали на губу за подобные слова?
— На губу — очень-очень
редко. В основном молча терпят. Хорошо знают, если
кто из нас рот откроет — многие из них под
трибунал пойдут.
— Конкретно — за что?
Факты?
— За то хотя бы, как нас в
горы посылают... Ну все, конец, ухожу...
— А вы откуда?
— 119-й парашютно-десантный
полк.
РАССКАЗ ВТОРОЙ
ЗАМИНИРОВАННЫЕ ГОРЫ —
ДЛЯ НЕОБСТРЕЛЯННЫХ ЮНЦОВ
— Я оказался здесь по
собственному желанию, на пятый месяц после
призыва.
— Собственноручно
написали рапорт? Или на вас давили в части?
— Никакого давления.
Предложили поехать — я написал. Это мое решение.
Думал только об одном: скорее бы домой. Считал,
потерплю — зато вернусь раньше домой... Когда
приехал сюда, даже еще стрелять не умел.
— Не может быть. Вообще ни
из каких видов оружия?
— Только из охотничьего
ружья — батя давал. Я из деревни, у нас любят
охотиться, но мне всегда это было неприятно. Да
меня отец и не неволил. Поэтому стреляю из
охотничьего очень плохо.
— Мне трудно поверить, что
человека, не бравшего в руки автомат Калашникова,
привезли в горы для участия в боевых операциях.
Зачем он там нужен? Мне кажется, вы сочиняете!
— Честное слово даю. И
такой я был не один. И мы были очень даже нужны...
— Еще вопрос: а почему вы
не требовали, чтобы вас обучили? Отказались бы
идти в бой...
— Отказался бы — убили.
Например, при попытке дезертировать... Солдат
ничего не может требовать в армии, тем более
здесь, где офицеры сумасшедшие и злые, — крови
насмотрелись, товарищей похоронили. А про себя я
думал так: ничего, наука нехитрая, раз другие
стреляют — на месте выучусь... Зато дома буду
быстрее... В первый раз меня отправили в горы
где-то через месяц после прибытия сюда. Стрелять
я так и не научился. Сержант сказал: «Не
понадобится». Я поверил. Еще с двумя пацанами нас
выставили как бы в первую цепь — то есть идти
вперед.
— Вы шли друг за другом? По
тропе, шаг в шаг, как нам показывают по
телевизору?
— Нет, именно цепью.
Оказалось, это на нас проверяют, есть ли мины
впереди.
— Не могу поверить.
Но солдат по ту сторону
туалетной стенки даже не злится и не обижается.
Он просто говорит:
— Мы — мясо тут. Только
мясо. Офицеры хотят выжить. Они считают, им это
должны обеспечить мы. Тем более что в горах
спишут все — там свидетелей никогда не будет.
Один пацан из первой той нашей цепочки погиб,
когда от страха остановился и не мог идти дальше
— как в ступоре был... Убит выстрелом в сердце.
Естественно, считается, что пал смертью храбрых
от выстрела снайпера. Но пуля прилетела сзади, от
своих — я это знаю... Матери же все равно не
разрешат вскрыть гроб. А здесь — все шито-крыто, и
врачи свои, какое заключение надо, такое и
напишут...
— Я бы предпочла, чтобы вы
мне этого не говорили, — так легче жить...
— Ну вот, и вы туда же.
Значит, не напечатаете... Я пошел.
РАССКАЗ ТРЕТИЙ
ДЕРЖИСЬ «СВОИХ», И
ВЫЖИВЕШЬ
— Здравствуйте. Я слышал,
как над вами издевались. Случайно слышал — за
палаткой стоял. Поэтому решил дать совет. Вам
надо сколачивать свою банду — привлекать на свою
сторону одного-двух офицеров, и они вас будут
защищать.
— Как это?
— Я не знаю, как
привлекать, но без этого тут не выживешь. У нас
тут тотальная дедовщина — сверху донизу. Зона.
Надо иметь «своих» людей, держаться «своих»,
выдвигать «авторитеты» — и тогда выживете, до
родины доберетесь живой...
— Может, вы
преувеличиваете? От трудности условий.
— Хотите верьте — хотите
нет... Наши пацаны вам просили это передать. Все
тут разбиты на тройки и четверки. Если ты ни с кем
— забьют.
— Так это законы тюрьмы?
— Да. Точно. Армия и есть
тюрьма. Я знал это и до призыва. Был готов. Если бы
не пошел в армию — дома бы сел в тюрьму, — я в
таком поселке живу...
— Но зачем вам это все
терпеть? Отказались бы ехать в Чечню, и дело с
концом?
— Ради того, чтобы срок
скостили.
— А боевые?
— Мне не нужны эти деньги!
Чтоб они провалились... Сколько за них ребят
полегло!
— Что значит — «за них»?
— Ехали, чтобы помочь
семьям, матерям, себе жилье купить... Да мало ли
проблем. А здесь умирали по прихоти офицеров. Я
пошел...
Это был последний сортирный разговор.
Внимательно вчитайтесь — этого вы больше нигде и
никогда не услышите. О подобном узнают случайно и
предпочитают забывать — слишком страшно. Мы тоже
долго колебались: стоит ли? Нужно ли
всматриваться в гнойник? Или лучше все-таки
обойти инфекционную больницу далекой стороной,
чтобы не заразиться?..
Увы, у нас у всех растут
дети и даже внуки. Мы платим налоги. Мы хотим жить.
И конечно, иметь нормальную, управляемую,
уравновешенную, честную армию, пришедшую нас
защитить по первому нашему зову.
А что же выходит? Что
сотворили с армией на Кавказе? Сейчас, спустя 18
месяцев после объявления
«контртеррористической операции»? С офицерами,
давно забывшими, что такое дом и нормальные
человеческие взаимоотношения? Что происходит с
солдатами, ради выживания вынужденно
сбивающимися в стаи? Но не против врага. А против
сержантов и младших офицеров. И таким образом
звереющими и душеумерщвляющими...
Армия разложена. Дотла. И
именно поэтому сегодня она столь болезненно
воспринимает любую критику в свой адрес. Спустя
полтора года после начала второй чеченской
кампании армия самым жестким образом требует
разговора о себе — как о покойнице, о которой, как
известно, или хорошо, или ничего. Это, быть может,
и есть самый дурной признак неуклонного
разложения. И он свидетельствует о главном: что
гражданский контроль над российской военной
армадой не просто возможен или важен — он
необходим, как операция по жизненным показаниям.
Но кто будет осуществлять
этот гражданский контроль? Где найти чистых и
непредвзятых, пекущихся о стране больше, чем о
реноме? Вопрос без ответа... Ведь все, что
случилось с нашей армией, произошло не сразу и с
нашего всеобщего позволения. Это мы согласились
с генералами, что солдаты у нас вполне могут быть
чумазыми, тощими и драными. Это мы, а не НАТО,
позволили офицерам содержать наших солдат в
скотских условиях и не переживать по этому
«мелкому» поводу. Это мы, а не США, мало-помалу
привыкли, что по-другому и не бывает. Это мы
воспитали в своей среде таких солдатских
матерей, которые с радостью и гражданским пылом
отсылают на такую-то перековку своих юных детей и
даже не думают встать на их защиту.
Страна — на обывательском
дне. А теперь еще и страх нанизывает на свою иглу
наши сердца — страх говорить открыто и ясно,
страх думать свободно и без оглядки... Еще только
припугнули, и мы уже разбежались. Увы.
… — Путин обещал «мочить
в сортире» террористов. А мочат нас, — шутили
солдаты, прячась от офицеров за сортирную стенку.
Анна ПОЛИТКОВСКАЯ,
наш спец. корр., Чечня
05.03.2001
|
|
|
