БЕС ПРЕДЕЛА

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

       Владимир Каламанов, спецпредставитель президента РФ по соблюдению прав человека в Чечне, 27 февраля вылетевший по месту работы для выяснения обстоятельств с нарушением прав человека в селениях Махкеты, Хоттуни, Товзени и Сельментаузен Веденского района, не предлагал обозревателю нашей газеты Анне Политковской участвовать в этой поездке.

       Михаил Леонтьев, ведущий финальной рубрички «Однако» в вечернем выпуске программы «Время», отказался встретиться с обозревателем нашей газеты Анной Политковской в очной словесной дуэли в прямом эфире радиостанции «Эхо Москвы».

БЕС ПРЕДЕЛА
Стреляют меньше. Но и меньше надежд

Фото Василия Дьячкова

       С овсем маленький ребенок, укутанный в грязное тряпье — и не понять, то ли мальчик, то ли девочка, — успокаивается, лишь когда тыком, по-телячьи, нащупает мамину грудь. Остальное время худенькое тельце извивается в хаотичных подергиваниях. Плачет? Хохочет? Хнычет? Дрожит?..
       — Как зовут?.. Вашего?.. — И — тупик: не знаешь, как спросить, не обидев — сын это или дочка...
       Тоита, мать, к чьей груди ребенок просится каждые 10–15 минут, молчит, как на допросе.
       — Она что, не понимает по-русски?
       — Почему? Понимает... — говорят женщины и прячут глаза. Виснет пауза: разве бывают причины, чтобы не сказать, как зовут крошечного нездорового младенца?
       — Джохар он, — наконец решительно и зло выдавливает Тоита. — Я просто отвыкла произносить его имя вслух. Вдруг солдаты услышат?.. Убьют. Или его, потому что Джохар. Или меня — что так назвала. Сынку скоро два года.
       — А почему он?.. Такой?..
       — Да, совсем не развивается. Спим в землянке. Джохар не знает, как спать не в земле, — он родился как раз, когда эта война началась.
       У Тоиты и Джохара — дом дырой в небо. Год назад, в феврале 2000-го, снаряд пробил крышу, а заделать некому, и снег наметает маленькие белые сугробики, залетая в жилище сквозь пулевые отверстия в стенах. Тоита — вдова: муж без вести пропал, еще когда она была беременна. И теперь мама с сыном живут в страшном месте — там, где вряд ли кто поселится по доброй воле, — в забытом миром горном селении со странноватым для этих мест пронемецким названием Сельментаузен Веденского района Чечни. Тут нет воды, света, газа, тепла, телефонной связи, врачей, свободы передвижения... Ничего, что составляет обычную жизнь обычных людей. Радио слушаете? Никогда... Газеты? Не припомним. Телевидение? Давным-давно...
       Что тут есть, так это война. Уже 18 месяцев подряд — со дня объявления контртеррористической операции. А Тоита — одна из тех, кто не выдержал и подписал коллективную просьбу десятков семей, проживающих в Веденском районе Чечни, в несколько важных адресов. Во-первых, в российское и новое чеченское правительство. Во-вторых, в Госдуму. В-третьих, в МЧС, которое спасает. А также в правозащитные организации. Сотни людей умоляют эти инстанции вывезти их куда угодно — только за пределы родной им Чечни. Требования к новым условиям жизни просты: чтобы не стреляли, чтобы не бомбили, раздавали бы хлеб и дали встретиться с врачами... Подобного в истории нынешней войны еще не встречалось.
       Как такое могло произойти? Тем более, когда война вроде бы сходит на нет? По крайней мере, нас всех в этом столь сильно уверяют в Москве... И вдруг — беспрецедентный SOS из Ведено.
       ... Даже в спецзоне под названием Чечня Веденский район сегодня — особая статья. Он все более смахивает на индейскую резервацию в США начала прошлого века, развитие которой идет в направлении дальнейшей изоляции от внешнего мира. Сюда не ездят проверяющие комиссии из Гудермеса, до сих пор остающегося чеченской столицей, где заседают правительство и глава администрации Кадыров. Тут не показываются важные птицы из Москвы — очень боятся. Нога Владимира Каламанова, спецпредставителя президента по соблюдению прав человека в Чечне, не имеет привычки топтать эту забытую землю. А гуманитарные конвои? Их здесь не припомнят... Весь внешний мир для жителей Веденского района сузился до мистеров иксов в масках, в белых маскхалатах (горы — зима — снег), без знаков отличия, с автоматами, голодных, злых и жестоких.
       Конечно же, такая ситуация не может быть случайной. Военные люто ненавидят Веденский район за то, что тут горы, где полно, по их мнению, боевиков, а потому воевать и нести потери приходится ежедневно. Ненависть удесятерена тем, что Ведено — родина Басаева, а его, как известно, никак не изловят, и военным мерещится, что с минуты на минуту он заедет в близлежащие селения погреться у печки, а он все не появляется, и процесс уже слишком затянулся — и это раздражает... Не переносит район и глава республики Ахмад-Хаджи Кадыров — как родовые места своего личного врага, того же Басаева.
       Однако резервация Ведено неоднородна. Тут есть люди и села, которым просто плохо и совсем плохо. Внутри района — еще одна зона. В нее входят селения Махкеты, Товзени, Сельментаузен, Хоттуни. Они расположены совсем близко друг от друга — кустом вокруг самого крупного из них населенного пункта Махкеты, где проживают около 7 тысяч человек. Так вот, махкетинцы — изгои даже в самом Веденском районе-изгое. Веденцы не любят их за оппозиционность райцентру, возникшую также на военной почве. Дело в том, что махкетинцы не поддерживали Басаева и, более того, год назад создали в этих селах ополчение против него.
       В результате даже та немногочисленная гуманитарная помощь, которая доезжает до Ведено, в махкетинский куст не попадает никогда. Единственной, что однажды за 18 месяцев войны привозила сюда, и то лишь для детей-сирот, рис, сахар и масло, оказалась общественная организация «Эхо войны», базирующаяся в Назрани (Ингушетия).
       Бежать! Прочь! И это единственное, что надо делать!.. Созерцание махкетинской жизни других эмоций не вызывает.
       Однако выясняется, что просто так не выбраться за пределы Махкетинской зоны Веденской резервации. По словам Айны Макаевой, сельской паспортистки, выдача документов, удостоверяющих личность, остановлена — до каких-то особых распоряжений. Так ей объявили в Ведено. Почему и за что — в подробности не вдавались. Функциональные обязанности сельской паспортистки — собирать и готовить бумаги для выписки паспортов, а потом возить их в райцентр и забирать оттуда готовые паспорта. Несколько месяцев назад Айна столкнулась с тем, что начальник паспортно-визовой службы Веденского района отказался принимать у нее документы. Особенно это касается подростков. И в данный момент у Айны на руках 250 комплектов бумаг. В основном это, конечно, мальчики, молодые люди от 14 до 18 лет.
       Айна с возмущением пересказывает свои бесплодные беседы с тем самым начальником паспортно-визовой службы — военным и офицером МВД:
       — Я ему говорю: наших молодых ребят замучили зачистками, их хватают, сажают в ямы на окраине селения Хоттуни, родственники должны их оттуда выкупать! Нескольких подростков уже замучили там до смерти! Паспорта в наших условиях — это жизнь! Нет паспорта — смерть. А начальник мне отвечает: не моя проблема. У меня банный день. И такая история — каждую пятницу... По пятницам принимают документы...
       Люди уверены, что в селах махкетинского куста Веденского района создаются искусственные условия, спецсистема, направленная на то, чтобы удерживать здесь людей, не дать им куда-либо перебраться. А удерживать для того, чтобы постепенно уничтожить.
       Когда у тебя ничего нет, ты становишься способен на иррациональные поступки. Тут, например, знают: в лес, хоть он и единственный спаситель местного люда, ходить нельзя. Ни за дровами, ни за черемшой — источником витаминов. Однако люди все равно ходят, деваться некуда, даже зная, что на сельском кладбище лежат те, кто решил запастись дровами и был элементарно пристрелен. Игра в рулетку под названием «заготовка дров» постоянна и беспощадна. И каждый надеется, что пронесет...
       Вот типичный рассказ Вахи, жителя селения Сельментаузен:
       — Два дня были сильные обстрелы. Потом они прекратились. Я встал рано-рано утром, послушал, подумал и решил идти на окраину леса. Жена очень плакала, но дров уже не было несколько дней, и поэтому надо было идти. Не все ли равно, как умирать — замерзнуть вместе с детьми как не мужчина или получить пулю... Я помолился и двинулся. На этот раз все закончилось благополучно. Принес дров дня на три — сделал пять заходов. Видите, как у нас тепло...
       — Но ведь пройдет всего пара дней, и надо будет опять повторять смертельный трюк с лесом?
       — Я готов. — Ваха отвечает коротко и жестко, будто сам — офицер в строю.
       Готовность умереть — главное правило местной жизни, ежеминутно порхающей между бытием и небытием. А байки о том, кто из соседей как умер, при каких обстоятельствах и от какого числа осколков, — основное вечернее развлечение, под которое младенцы отходят ко сну.
       ... — Помните, как 5 января 2001 года с самолета упала авиабомба? — обращается к собеседникам Макка Джабраилова из Махкетов. В тот день были убиты отец и брат Макки — Газихаджи и Газали Ахмадовы, ее надежда и опора, поскольку у самой Макки 12 декабря 2000 года, в час дня, пятью снарядами в щепки разнесло дом... В тот же день погибли ее соседи — вся семья Тагировых, 11 человек. Да так, что даже хоронить было нечего, — положили в могилу землю с места падения рукотворных метеоритов...
       Макка тихо плачет, а женщины уже спешат дальше:
       — 16 февраля со стороны воинской части взяли да обстреляли в который раз школу — прямо около двух часов дня.
       Дело в том, что сельская школа по дурному стечению обстоятельств расположена в прямой видимости — через поле от палаток воинской части, расположенной на окраине селения Хоттуни.
       Родители побежали в часть. Им сказали: не знаем, кто стрелял, не мы, снаряды — залетные...
       Что делать дальше? И неужели сельчане сами должны выяснять происхождение снарядов? Или все-таки это работа военных прокуроров?.. И что такое — местная власть?
       Глава администрации селения Махкеты — Абдулла Эльбуздукаев. Он производит странное впечатление навсегда испуганного и сломленного человека. Тем не менее в прошлом Абдулла — народный судья в Веденском районе. Он признается, что ничего не может сделать для своих односельчан. Абсолютно ничего. И панически боится военных, которые откровенно считают его пособником боевиков, а значит, пристрелят, когда заблагорассудится...
       В результате родители решили детей в школу пока не пускать, тем более что школа — одно название, дети ходят туда пообщаться, а уроков совсем нет. Пока же значит до того момента, когда приедут проверяющие из Гудермеса и военные в присутствии генералитета — своих прямых начальников и представителей правительства Станислава Ильясова — дадут гарантии, что обстрелы школы больше не повторятся.
       Малика Юнусова слушает все это безучастно. Она молодая, но абсолютно седая. И ее история недавно потрясла всех махкетинцев и без того потрясенных. Малика — сельская медсестра. Безо всяких денег она готова всегда оказать посильную помощь раненым и больным, хотя в больнице нет никакой зарплаты уже несколько лет.
       В ночь с 10 на 11 февраля 2000 года бомба попала в ее дом. Разрушения оказались стопроцентными. Погиб весь скот — а тут если чем и живут, то тем, что держат коров. Сгорели все хозяйственные постройки. У семьи остались галоши и то, во что были одеты. За минувшее лето построили сарай, а односельчане подарили корову. 15 декабря около восьми вечера был обстрел. Юнусовы сидели в подвале у соседей. Снаряд попал в их новый сарай, начался пожар. Муж Малики Саид-Али выскочил тушить и спасти корову. Его обдало осколками. Всю ночь Саид-Али пролежал без сознания у соседей на полу — продолжались обстрелы. Рано утром Малика бросилась в часть: если есть вертолет, можно ли отправить мужа? Вы ведь виноваты!.. Долго мурыжили, в конце концов отказали, но обещали созвониться с госпиталем в Ханкале: если сами туда приедете, пустят. Соседи нашли машину, повезли. Но в Ханкале сказали: ранение тяжелое, надо добираться до госпиталя в Моздоке. Добрались. А там нейрохирург вдруг говорит следующее: если ваш муж был бы боевиком или военнослужащим, я бы оказал помощь как стороне военного конфликта. Если он просто мирный житель, не имею права, только за деньги. Платите 40 тысяч рублей наличными прямо сейчас, и тогда начну оперировать.
       Малика увидела, как раненого Саид-Али вывезли из операционной в коридор. Ей дали телефон: звоните тем, кто может принести деньги.
       — Мне некому звонить... — плакала Малика, женщина из далекого горного селения. И нейрохирург ответил: «Звони Путину».
       Малика спросила: «А если бы ее сейчас не было рядом, у кого бы ты просил деньги?» Врач ответил: «Не просил... Просто отправил бы в морг».
       Малика опять нашли машину, водитель согласился бесплатно довезти ее и Саид-Али до Аргуна. Там познакомил с теми, кто довез до Грозного, до 9-й горбольницы. Все это — с блокпостами, с остановками в темное время суток. В 9-й больнице наконец Саид-Али прооперировали — когда закончились третьи сутки после ранения.
       Муж Малики прожил еще месяц. Его не смогли спасти от сепсиса — врачи объяснили, что операция слишком запоздала...
       Окрепнув духом, Малика отправилась в Ведено к военному прокурору. Но он отказался принять заявление. Позже, после этой поездки в Ведено, Малику нашли в селе военные из части — значит, прокурор им сообщил о ее жалобе — и объяснились следующим образом: первые снаряды — по сараю — выпустили не они, а кто это сделал, они не знают. Позже стреляли уже они, потому что увидели большой костер в темное время суток и бегающего вокруг человека...
       Малика развела руками: конечно, костер — ведь пожар начался, и муж действительно бегал по двору, пытаясь спасти горящую корову... Военные постояли и ушли, а Малика подумала: хорошо, что не застрелили... Людям в погонах тут нечего бояться и некого стесняться. В Веденском районе до сих пор нет ни суда, ни следствия — в зоне этого не требуется. Тут царствует иррациональный беспредел, и виноват всегда тот, кто просто подвернулся под руку.
       Сегодня у Малики нет ни мужа, ни жилья, с тремя детьми она живет, где придется. Есть нечего, одеться не во что... И Малика умоляет: помогите уехать — куда угодно:
       — Люди говорят, в Ингушетии новый лагерь для беженцев построили. Я прошу, устройте туда. Хуже не будет. Мне хоть чеченский закон, хоть русский, хоть корейский, хоть японский — главное, чтобы был какой-то закон. И поесть бы...
       ...— Я не могу тут больше оставаться, — поскуливает Тоита — мать, скрывающая имя собственного ребенка и уже жалеющая, что так его назвала. И затыкает вялым соском ротик хнычущему Джохару. И, как эхо, то же самое вторят другие вдовы и жены Сельментаузена, Махкетов, Товзени, Хоттуни:
       — Мы не видели врачей уже несколько лет... Мы погибаем. Нам нечего есть. Нечем топить печку... Дайте отдохнуть от бомбежек... Солдаты залетают и забирают последнее. Измучили нас. Неужели это конец?..
       Простой крестьянский люд... Тут не знают слова «геноцид» и даже модного теперь «беспредел». Только — конец...

       Продолжение отчета о командировке в следующем номере

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ
       01.03.2001