«ТОГДА МНЕ В КАРМАН ЗАСУНУЛИ ГРАНАТУ»

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

«ТОГДА МНЕ В КАРМАН ЗАСУНУЛИ ГРАНАТУ»
Удивительная история, где переплелись любовь, война и предательство

Рисунок С. Аруханова

       Все было, как Она просила. Утро, на часах — без десяти девять, и Он стоит у двери Ее квартиры. Еще мгновение, и Он впервые увидит своего сына, которому уже шесть лет. Зовут его Антоном, и вчера они даже поговорили по телефону. Вернее, Она дала сыну трубку, и Он сказал: «Пожалуйста, будь хорошим мальчиком...» И больше ничего — папой не представился. Зачем мальчика травмировать? Надо сначала разобраться, кого он считает папой.
       Ладно, еще только минутку, чтобы перевести дыхание, — сердце-то мечется. Почему старший брат не хотел пускать его сюда? Говорил: тут что-то не так, мы Ее приглашали к себе, а Она только: «Он пусть ко мне...»
       Так, звоню? Звоню. Она открыла дверь, растерянность первых пустых фраз. Пара минут взаимного неудобства после разлуки в несколько лет. «А где твоя мама?» — «Ушла». — «Хочешь выпить?» На столе початая бутылка водки. «Не хочу». И Ее бьет дрожь, будто без пальто на морозе. «А где сын?» — «У соседей...»
       И это было все. В 9.05 жизнь пошла вспять. Дверь в смежную комнату открылась, и оттуда вылетел отряд, человек десять — с оружием, но в гражданском. Его ловко скрутили, бросили на пол, врезали. Она ушла на кухню. Заплакала? Он не слышал... Сначала братва представилась местной группировкой. Один говорил, что он — брат Ее мужа и не позволит рушить их семью. Потом все дружно стали Его лупить, и это продолжалось минут сорок.
       — Вы спрашивали, за что?
       — Нет. Я сразу понял — за Нее. Бьют, чтобы я больше никогда к Ней не приезжал.
       В конце первого часа местная группировка внесла ясность: они — из 4-го отдела РУБОПа.
       — А вы что в это время делали?
       — Лежал на полу, и как раз был перерыв между побоями. Впустили одного с видеокамерой, наверное, их журналиста.
       Его попытались поставить на ноги, но Он упал — пятки уже отбили, сознание в тумане. Тогда Ему придали форму стоящего на коленях, придерживая со всех сторон. И сказали: «Ты можешь решить эту проблему за две минуты. Ты должен признаться в камеру, что ты боевик, приехал сюда из Грозного совершать террористические акты, а Ее завербовать в снайперши и украсть ребенка, чтобы воспитать его воином Аллаха».
       — Да вы с ума сошли, — выкатил Он из себя вместе со слюной алого цвета. — Можете застрелить меня, но я этого не скажу.
       Потом Его били долго — до самого вечера, без перерыва на обед. Методично, скрупулезно, по очереди отдыхая от тяжелого физического труда. Все это время молчаливый человек с камерой был где-то в квартире. Несколько раз «журналиста» заводили в комнату, где Его били, тот включал камеру, Он не признавался, и человек опять уходил за дверь...
       ...Два следующих дня сразу по трем каналам демонстрировали эти кадры: Он — на коленях, а Она рассказывает, что Он — боевик и приехал украсть их сына... Плюс комментарий за кадром: вы, мол, видите «чеченского террориста», схваченного РУБОПом в ночь с 29-го на 30-е на одной из квартир в подмосковных Химках, спите спокойно, ваша милиция, в натуре, вас бережет...

       ...Они познакомились в 1989 году: Он, парень из Грозного, служил в армии в Подмосковье, в Шереметьево. Она же — химкинская. И это была первая любовь для обоих. В 1991 году, демобилизовавшись, Он все-таки уехал домой. Созванивались, Она просила приехать, жить семьей. В 93-м Он так и сделал. Они сняли квартиру и были счастливы там несколько месяцев. А потом у Него в Чечне тяжело заболел отец, и надо было ехать. Дальше отец умер, и надо было быть с матерью. Началась первая война, и надо было выживать.
       А между войнами Он женился на грозненке, на очень красивой и умной чеченке, и у них родился сын. И снова началась война, и Он стал знаменит в своем городе — тем, что даже под обстрелами проводил людям газ, этот единственный грозненский шанс выжить...
       Летом этого года Она позвонила Его брату, давным-давно живущему в Москве, и сказала, что в феврале 94-го родила сына, и это — Его сын. Сначала Ему не говорили, но когда Он все-таки узнал, собрался и поехал в Москву.
       И сразу — за телефон. Номер — наизусть, будто врезался... А Она: «Не спеши. Я сама позвоню, когда тебе приехать. У меня муж». Он: «Я тоже женат. Я только посмотрю на сына. Хочешь, ты приезжай... И с мужем, и с сыном».
       Вдруг наотрез отказалась. Разочарованный голос протянул: «Жди. Сама позвоню». Значит, еще любит? И ожидала другого? И обижена, что тогда, в 93-м, уехал с концами?
       Но кто поверит, что не до конца испитая любовь должна обязательно завершиться местью? И Он просто ждал Ее звонка, хотя надо было бежать.
       29 октября очень поздним вечером (помните, что потом сообщат по телевидению? Что именно в ночь с 29-го на 30-е на химкинской квартире поймали «террориста»?) Она, плача, позвонила и наткнулась на Его брата: «Пусть приедет... Пожалуйста... Сейчас же... Я так хочу его видеть...» Брат отрезал: «Нет». И даже не позвал Его к телефону. Ночью Она звонила несколько раз и снова умоляла: «Хочу видеть, пожалуйста. Прямо сейчас. Люблю. Я всех отправила из дома. С мужем поругалась, мама поехала к тетке».
       Но теперь уже Он сказал: «Нет». Брат и жена брата были тверды: «Чеченцу без регистрации ночью в Москве никак нельзя. Ты подумай!»
       В конце концов сговорились на 9 утра. Она сказала, что это будет удобно, муж уйдет на работу... Он ночью попросил постричь Его, жена брата все отгладила. И в 8.50 Он стоял перед Ее дверью...

       За окнами уже темнело. Люди, которые вытрясали из Него душу на полу Ее квартиры, переговаривались между собой: «Устали. Со вчерашнего вечера ждем. Всю ночь тут просидели...» Вот тебе и ночные слезы, вот и любовь, вот и «прямо сейчас».
       В тот ночной со слезами разговор Она закидывала удочки: «Ты так долго не приезжал. Ты воевал?»
       — Вам тогда не показалось, что Она говорит это для кого-то?
       — Нет. Не показалось, — отвечает Он твердо. — Нет. Я ее знаю, я с ней жил.
       — Вот, пожалуйста, и он все равно ее выгораживает, — произносит жена брата, скорбно сложив руки перед собой.
       ...Потом рубоповцы развели наркотики в бутылке с водой.
       — А почему вы думаете, что это были именно наркотики?
       — Тот маленький пакетик, из которого что-то насыпали в бутылку, потом сунули мне в карман и сказали, что это наркотик. Мне вставили палку в рот, чтобы не закрывал, и опустили горлышко бутылки глубоко-глубоко, чтобы я не смог выплюнуть. Но меня тошнило, рвало. Я терял сознание.
       — А как же Она?
       ...Она смотрела, как Его бьют. Как Его пинают. Как выворачивают руки. Как Его отливают водой. Как Его рвет. Как Он теряет сознание. И в пятый, шестой, десятый раз Ему диктуют текст для камеры: «Я приехал завербовать Ее как снайпера и забрать сына, чтобы воспитать его воином Аллаха».
       Она слушала и смотрела, и Он не видел, чтобы Она плакала.
       ...Наконец привели понятых, которых ничуть не удивил истерзанный вид задержанного. Из Его карманов рубоповцы вытащили гранату РГД-5, взрыватель к ней, надорванный пакетик с героином, газовый пистолет, 800 фальшивых долларов.
       — А почему фальшивых?
       — Они мне так сказали: эти доллары — фальшивые.
       Составили протокол, и уже совсем стемнело. Его приволокли в какое-то казенное помещение. Там били еще часа два — свежими силами хозяев помещения. Он решил, что Его привезли отвести им душу, — новенькие палачи, видимо, воевали в Чечне. Они лупили и приговаривали: «Это тебе за Минутку. За наших братьев, которые там полегли. За Заводской район, за Старопромысловский...»
       — Вы требовали предъявить обвинения? Адвоката?
       — Нет, я молчал. О чем можно просить зверей?
       Наконец Его тело оттранспортировали в ИВС — изолятор временного содержания подмосковного города Химки. Челюсть болталась на мышцах. Он не мог вздохнуть — резко болели грудь, спина, бока. Дежурные в ИВС отказались принять Его в таком виде. Палачи сказали: «Айда в травмопункт Восьмого Марта». Это тут же, в Химках, на улице Восьмого Марта их знакомые доктора. Его бросили в коридоре, а сами пошли в кабинет, из которого врач так и не вышел посмотреть на нуждающегося в помощи. Вскоре братва вернулась со справкой. Наверное, той, что нужно, — в ИВС Его вскоре взяли. Но по дороге туда Его завезли в другой химкинский травмопункт, неподалеку от первого, и там костоправ вставил Ему челюсть на место.
       В двенадцать ночи Он познакомился в ИВС со «своим» следователем и «своим» делом № 20006.
       — Следователь не удивился, что вы в таком виде?
       — Нет. Ничуть. Зачем ему удивляться, если они все одним одеялом крытые люди?
       К следователю Его водили только три дня за почти три месяца заключения. К Нему больше не было интереса — статья за «похищение» ребенка отвалилась, потому что Она забрала свое заявление.
       — Вы просили очной ставки с Ней?
       — Да, просил. Мне сказали: а зачем она тебе? Она и на суде фигурировать не будет, раз забрала заявление. Теперь только 222-я и 228-я статьи. Героин, пистолет, граната...
       — С самого начала следователь говорил, что уверен: мне все это подбросили, но ничего теперь поделать нельзя.
       — Вы спрашивали, почему?
       — Конечно. Он мне объяснил: если признаю, что тебе подбросили, значит, должен привлекать наших ребят...

       В камере ИВС он узнал жизнь, о которой не имел ни малейшего представления, даже живя в Грозном, где все привыкли ко всему. Он видел, например, радостных после встреч со следователем наркоманов. Они возвращались в камеру с готовым к употреблению шприцем — подарком от следователя и весело сообщали сокамерникам, что за дозу только что взяли на себя какой-то там грабеж... Так было каждый день: очередной наркоман признавался в совершении преступления и после допроса всаживал себе иглу на глазах у всех. Он даже познакомился с одним уникальным наркоманом, который взял на себя пять грабежей подряд и получил пять доз на пять дней без ломки.
       В первых числах ноября Его вдруг повезли в Москву. За Ним пришли те самые, кто бил у Нее на квартире. Они сказали: надо ехать на наркологическую экспертизу. Спустя столько дней? Но все повторилось, как 30-го: он опять долго сидел в коридорчике какого-то больничного учреждения, а потом вышли со справкой, что Он — в состоянии наркотического одурманивания. А потом привезли на Шаболовку, где рубоповский главный штаб. Пристегнули к батарее в кабинете и были очень вежливые. Купили Ему сока, булочек и стали Ее крыть матом — мол, обещала террориста-боевика, а ничего не получилось. «Мы тебя, мужик, понимаем...» И вернули в химкинский ИВС.
       Оттуда Его вскоре перевели в Можайскую тюрьму № 49/10. Потом, 18 декабря, в учреждение № 49/4, тоже в Можайске. На Его тюремном личном деле появились три полосы плюс специальный вкладыш. Что значит: «склонен к побегу».
       — Тюремное начальство, конечно, считало меня за боевика, поэтому думали, что кто-то из «братьев» обязательно приедет и отобьет меня. «Братья» — в смысле чечены. Так мне объяснил надзиратель.
       18 января в камеру пришли и сказали, что надо ехать в морг — в поселок Ново-Подрезково, «снимать побои». Спустя почти три месяца? Ему ответили: потому что твой адвокат пожаловался прокурору. Но почему в морг? Разъяснили: «Из нашей тюрьмы на освидетельствование возят только в морг».
       Дальше действительно был морг, и старенький доктор, отошедший от секционного стола, опять написал нужную справку.
       19 января ему вдруг объявили, что по решению Можайского городского суда Его отпускают под залог, который заплатили московские родственники. До суда. Он подумал: сейчас еще что-нибудь подбросят для верности в карманы прямо у ворот тюрьмы... Но Ему выдали справку об освобождении, в которой было написано, что Он может следовать к «месту жительства — в г. Грозный, Чечня». И увидел брата и его жену.
       20 января Он приехал к следователю — пообщаться впервые с начала ноября, и тот был искренне поражен: тебя отпустили? И ты еще не сбежал?.. «Нет, — объяснил Он, — никуда не хочу бежать и даже ехать. Хочу одного — суда».

       Он мечтает о том часе, когда их глаза встретятся. Он хочет слышать, что же Она будет говорить под присягой о лжесвидетельстве.
       — Как вы теперь думаете, за что с вами все это произошло?
       Он выдавливает неожиданное:
       — Я бы ввел новую статью в Уголовный кодекс. Пять лет за то, что ты по национальности чеченец. Вот и все, что со мной произошло.
       — А как же Она? Ее подлость?
       — Ее надоумили. Не было бы нашей войны — не было бы ничего.
       — Видите, он и сейчас ее выгораживает, — роняет жена брата, опустив голову...
       Остается открыть имена. Он — Зайнды Магомадов. Она — Наталья Доценко. Могли бы стать современными российскими Ромео и Джульеттой, да не судьба. Брат — Магомет Магомадов. Жена брата — Анжела Рогожина. Следователь — старший лейтенант Михаил Дубовой (11-е отделение следственной части главного следственного управления ГУВД Московской области).
       А теперь о главном герое. О сыне — 6-летнем Антоне, обреченном расти в мире, стремительно скатывающемся к привычной с 37-го года модели межличностного общения. Тогда ведь тоже «стучали» не только по убеждениям. Но и по-бытовому: соседу, например, насолить от плохого настроения, разлюбившему отплатить... Советский ХХ век уверенно шагает в российский ХХI. Ура нам, товарищи, ненадолго сходившие в господа.

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, обозреватель «Новой газеты»
       05.02.2001