Александр БЛОХИН: УВАЖАТЬ СЕБЯ — ЗНАЧИТ НЕ ЗАЯВЛЯТЬ О ПРИОРИТЕТЕ СВОЕЙ НАЦИИ

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

Александр БЛОХИН:
УВАЖАТЬ СЕБЯ — ЗНАЧИТ НЕ ЗАЯВЛЯТЬ О ПРИОРИТЕТЕ СВОЕЙ НАЦИИ
На вопросы «Новой газеты» ответил министр России по делам национальностей, Федерации и миграции

Рисунок С. Аруханова

       ДОСЬЕ
       БЛОХИН Александр Викторович — 49 лет. Специальность — инженер-энергетик. Работал на промышленных предприятиях в Кирове, Монголии, Иванове, Подмосковье. С 1990 г. — депутат Верховного Совета РСФСР. С 1992 г. — в МИДе. С 1995 по 1999 г. — Чрезвычайный и Полномочный Посол РФ в Азербайджане (построил в Баку здание Российского посольства). С января 2000 г. — министр по делам национальностей, Федерации и миграции).

       — Еще совсем недавно в стране были Федеральная миграционная служба, Министерство по делам СНГ, а также Миннац. Теперь все это слили под вас. Принимая такую махину, под крышей которой оказалось решение столь большого количества принципиальных для России проблем, вы не боялись не справиться?
       — Добавлю: частично к нам влился также Госкомсевер (проблемы малочисленных и коренных народов севера). Плюс казачество, межконфессиональные отношения, региональная экономика, бюджеты местных самоуправлений. Действительно, объем огромный. Но почему это должно смущать?
       — А вы считали, над каким количеством российского люда теперь являетесь «головой»?
       — Беженцев, временно перемещенных лиц (зарегистрированных) — около полутора миллионов. Еще столько же неучтенных. Несколько миллионов соотечественников в ближнем зарубежье... Но дело не в этом — сколько людей. Наше ведомство политическое.
       — Из трех главных направлений (миграция, регионы, национальные отношения) какое вы считаете главным в данный исторический момент?
       — Все три очень актуальны. Но Северный Кавказ — самая болевая точка, каждодневная зубная боль. Причем когда говорю: Северный Кавказ, имею в виду не только Чечню.
       — В чем суть работы министра по делам национальностей? Вы лишь размышляете над чеченским вопросом? Или же это конкретные дела?
       — Конечно, «моя» Чечня — это реальные действия. Я и раньше был заместителем Николая Кошмана в правительственной комиссии по нормализации обстановки в Чечне. Сейчас — то же самое, но теперь она называется комиссией по восстановлению социально-экономической сферы (председатель — Виктор Христенко). У комиссии очень большой объем работы, она координирует работу по восстановлению жилья. Естественно, тут и проблема беженцев. В Чечне, считаем мы, их около 180 тысяч, в Ингушетии — 120 тысяч, судя по последней переписи. Беженцы — категория очень хлопотная, кормить людей надо каждый день.
       — В данный момент финансирование палаточных лагерей возобновлено?
       — Фактически оно и не прекращалось. В Ингушетию в общей сложности направлено 80 миллионов рублей. Первый транш (40 миллионов) — в конце июня. Второй — в двадцатых числах июля. Тоже 40 миллионов.
       — Это погашение прошлых долгов?
       — Нет. Мы финансируем фактические расходы по присланным из Ингушетии документам. Документы отправляем в Минфин. И он оплачивает.
       Кроме того, 20 миллионов было перечислено на нужды вынужденных переселенцев, находящихся на территории самой Чечни. В Гудермесе образовано представительство нашего министерства (с расчетным счетом в Моздоке), и оно распоряжается этими деньгами, отвечая за функционирование лагерей. Сейчас главная забота — подготовка к зиме. Нужны замена палаток, создание запасов топлива, смена настилов, утепление...
       — Значит, зима будет в палатках?
       — Все лагеря нам ликвидировать не удастся — это понятно. Пытаемся организовать новые в Чечне — на базе сохранившихся зданий, которые можно было бы быстро, с небольшим ремонтом, восстановить. Мы считаем, есть шанс переселить таким образом около 8 тысяч.
       — На ваш взгляд, это реально?
       — Теоретически — да. Но нет денег. Госстрой пока только подал заявки на финансирование. Я вел переговоры с УВКБ ООН (Управление Верховного комиссара ООН по беженцам) — речь о сумме до 20 миллионов рублей. Надо создавать и новые палаточные городки в северных районах Чечни, чтобы разгрузить Ингушетию.
       — Это пока лишь проекты?
       — Да. Но учтите, что на обустройство лагерей надо не более двух недель.
       — Согласитесь, 8 тысяч мест не решат проблемы для армии беженцев почти в 300 тысяч?
       — Конечно. Все зависит от другого — от того, как будет идти восстановление жилья в Чечне. В ближайшее время на заседании правительства утверждаются первоочередные мероприятия по восстановлению...
       — В который уже раз они утверждаются...
       — Раньше мероприятия были лишь одобрены, а теперь мы должны их утвердить. Как только пройдет это утверждение, пойдет финансирование — 7, 5 миллиарда рублей.
       — И вы верите, что они будут утверждены на сей раз?
       — Да. Я знаю состояние дел и точку зрения президента. Они не могут быть не утверждены. Я согласен, тут есть над чем иронизировать — вроде бы правительство плохо или долго работает... Но есть вещи абсолютно объективные: деньги, как известно, выдаются под вещи конкретные. Но составить конкретную смету по восстановлению Чечни крайне сложно! Есть проблемы в Чечне и с отчетностью. Все там очень непросто. Чечня и конкретика — две плохо совместимые вещи.
       — В связи с этим начала ли Счетная палата проверку деятельности расформированной Федеральной миграционной службы времен первой половины нынешней войны — я имею в виду финансирование беженских лагерей?
       — Да, Счетная палата работает. Подключено и КРУ Минфина. Но я к проверкам отношусь позитивно — это упорядочение финансовых дел, необходимое в любом хозяйстве.
       — Правда ли, что первым вашим заместителем по вопросам миграции назначен генерал Службы внешней разведки?
       — Да. Это Александр Медяник.
       — Подобный подход намеренный? Вы считаете, что только человек с военным характером и офицерским подходом к делам может справиться с тем обвалом в миграционных делах, который есть сегодня в России?
       — Отчасти — да. У Александра Медяника — мобильный подход к делам, и это меня устраивает. К тому же он новый человек, а я считаю, что не стоит все время перебирать старую колоду.
       — Но есть ли у Медяника опыт в миграционных проблемах?
       — В миграции нет ничего непостижимого для умного и опытного человека. Я сам за два последних месяца смог войти в курс дел. Но в то же время мне ясно и другое: эффективность любой политики сегодня упирается в деньги. Никакой политики, в том числе и национальной, и миграционной, не подкрепленной финансами, быть не может.
       Хотел бы подчеркнуть: Чечня и беженская проблема — не самое главное в нынешней миграционной политике России. Основное — это перераспределение миграционных потоков. Нам предстоит создать такую систему стимулов, чтобы человек захотел селиться в тех регионах, в которых это выгодно государству.
       — Не совсем понятно: чем можно заманить человека туда, куда он не хочет?
       — Жильем. Вот главный стимул в России. Тут ничего нового нет. Во всем мире тоже так. И в СССР все это было: вспомните так называемую вербовку, результатом чего стали комсомольские стройки, строительство Новосибирска, Новокузнецка и многих других промышленных и научных центров — гордости страны. Вот реальный результат той политики.
       — В нашей стране евреи говорят, что нет сильнее антисемитизма, чеченцы считают, что ксенофобия касается их, татары — тоже в обиде... На ваш взгляд, какие национальные отношения сейчас в России самые тяжелые? Между кем и кем?
       — Я отношусь ко всем национальным конфликтам так: все они «растут» из политики. Все! Когда какая-то активная группа людей, используя национальную риторику, пытается реализовать свои собственные, часто местечковые, политические амбиции. А национальный вопрос — самый эффективный метод объединить вокруг себя народ. Самый показательный пример — Чечня. Истоки не в том, что русские ненавидели чеченцев, а чеченцы люто ненавидели русских. Там все начиналось отнюдь не с национального возрождения чеченцев, а с решения конкретных проблем конкретной группы чеченцев. Национальный вопрос был просто использован.
       — Но вот сейчас — ксенофобия уже данность, чеченский вопрос существует. Что делать дальше?
       — Правильно расставлять акценты, как это сделал президент после взрыва на Пушкинской площади в Москве. Он сказал, что между бандитами и чеченским народом существует принципиальная разница. Кстати, ксенофобия касается не только русских, но и самих чеченцев, многие из которых не любят русских по определению.
       — И все же, какой самый острый национальный вопрос в сегодняшней России?
       — Конечно, чеченский.
       — Отношения чеченцев с кем?
       — Учтите, я работал в дипломатии, поэтому не могу себе позволить ответить на этот вопрос.
       — Вы предлагаете табу на публичные обсуждения каких-то тем? Может, не упоминать национальности противоборствующих сторон?
       — Да. Спешить с выводами в публичных дискуссиях не стоит. Это взвинчивает ситуацию дальше.
       — Какая самая обиженная нация в России? Или считающая себя таковой?
       — Напрашивается самый модный сейчас ответ: это русские. Но я так не считаю. Да и сам вопрос некорректен. Каждый человек чувствует себя обиженным ровно настолько, насколько он не может повлиять на ситуацию, в которую он попал. Максимальная обида — от безысходности.
       — Насколько нашей стране угрожает исламский фундаментализм?
       — Я ничего не имею против ислама. Он ничуть не хуже и не лучше православия. Католичества, баптизма, буддизма и т. д. Есть христианские секты, которые мы считаем античеловечными и потому запрещенными. Все то же — и в исламе. За зеленым цветом не надо видеть только экстремизм. Зеленый цвет ничуть не хуже голубого, красного или белого. Вопрос — в людях, в целях и задачах, которые они ставят перед собой. Ваххабизм расцвел на нашей территории потому, что у нас тяжелейшее социально-экономическое положение в северокавказских регионах. Вот — настоящая беда. И еще — неисполнение законов. В Якутии сегодня, например, 28 различных религиозных организаций. Чем они там занимаются? Никто не знает. При этом есть законы, которые говорят о недопустимости разжигания межнациональной розни.
       — Какую вы можете применить статью к тому же Хаттабу как эмиру ваххабистского течения — за разжигание межнациональной вражды?
       — Хаттабу можно и много других статей вменить — половину Уголовного кодекса. Но вопрос в другом: в России зарегистрированы десятки тысяч религиозных организаций. Весь мировой спектр свободы совести. Когда они проходят регистрацию, то предоставляют устав. Он лежит в Минюсте. А кто следит за тем, чем занимается религиозная организация в действительности? Соответствует ли ее деятельность объявленным в уставе целям? Нет. Никто этим не озабочен. Более того, о ваххабизме много разговоров уже больше года — а за все это время ни одну организацию на законных основаниях даже не лишили регистрации! Когда к нам приезжает иностранец и у него — гостевая виза или написано, что он намерен заняться бизнесом, то почему он организовывает медресе? Я думаю, есть все законные основания выслать его из страны за несоответствие данных, указанных в визе, и реального рода занятий.
       — Вы лично готовы возглавить такой поход? И тут же прослыть гонителем свободы совести?
       — Я буду только «за». Попробуйте приехать в США по туристической визе и начать проповедовать ваххабизм. Это продлится до первой встречи с представителями миграционной службы, после которой вас вышлют из страны без всяких разговоров. Потому что это защита интересов государства. Если к вам домой пришел гость и положил ноги на обеденный стол, вы же имеете право указать ему на дверь.
       — Когда же страна услышит о первом таком деятеле, которого власть вышлет за пределы России за подобные проповеди? Когда ожидать конкретных шагов от тех, у кого в руках власть?
       — Никто не мешает Минюсту делать это уже сейчас. Например, взять и лишить регистрации любую организацию, чья деятельность не соответствует уставным требованиям, — это их функция. Нужно проявить элементарную политическую волю и показать, что есть в стране законы и общество, которое должно быть защищено.
       Интересная вещь — в стране сегодня нет федерального закона о противодействии политическому или религиозному экстремизму. Пока — нет. По политическому экстремизму есть хотя бы проект, по религиозному — нет и проекта. Хотя и того, и другого (явлений) у нас немало. Но вопрос явно перезрел. И когда закон не появляется на федеральном уровне, он выйдет на поверхность на региональном. В Дагестане уже принят закон о запрете ваххабизма. В Карачаево-Черкессии — о недопустимости политического и религиозного экстремизма. Это сигнал. Почему законы там появляются раньше? Потому что ситуация требует, угрожая нормальной жизни. Мы слишком долго собираемся.
       — Как вы лично считаете — у нас страна православная?
       — Я из поколения, воспитанного в атеизме. Религия — для меня вопрос абсолютно личный, и я считаю: не тот верит, кто по двадцать раз на дню бьется головой о паперть. Если человек не задумывается о своем внутреннем мире, а просто выучил молитвы и несколько сур из Корана, не заглядывая в себя, говорить о его вере бессмысленно. Вот и получается: человек говорит, что истинно верует, а потом идет и отрезает кому-то голову...
       То, что православие — господствующая религия, факт, если вести механический подсчет, по числу верующих. В этом смысле у нас, конечно, православное государство. Но вот говорить о том, насколько сохранилась православная традиция — а ведь это главное, как я считаю, — тут у нас большая проблема. Если мы только и делаем, что ходим в церковь временами и стоим со свечкой, неумело крестясь, это не значит, что православная традиция сильна.
       — Вы считаете, что большая часть населения только свечку держит?
       — Я не могу говорить за всех. Могу только о себе.
       — На ваш взгляд, будет ли в ближайшее время наша страна развиваться как националистическое государство?
       — Я с большим опасением отношусь к слову «национальный». От национального до националистического и от националистического до национал-социалистического — путь очень короткий, и грань слишком зыбкая. Не заметишь, как перейдешь. Я хочу, чтобы в нашей стране развивалась не национальная идея. И конечно, не националистическая. Я хочу, чтобы в России получило максимальное развитие самоуважение. Если мы не научимся уважать самих себя — и я говорю не только о русских, я говорю о России вообще, — если мы не научимся уважать страну, в которой живем, то я думаю, что ничего путного мы в ней не сделаем. Человек, который не умеет уважать самого себя, никогда не научится уважать другого. Чтобы уважать другие национальности и традиции, нужно уважать свою национальность и свои традиции. Чтобы уважать другие страны, нужно уважать свою страну. На мой взгляд, уважать — это значит никогда не заявлять о приоритете одной нации над другими.
       Проблему я вижу так: если мы сможем найти идею, которая была бы привлекательной для человека любой национальности, вне зависимости, даже, если хотите, вопреки его национальному происхождению, вот только тогда мы сможем что-то достойное сделать в России.

       Беседовала Анна ПОЛИТКОВСКАЯ
       16.10.2000