ЛАСТОЧКА, КОТОРАЯ ДЕЛАЕТ ВЕСНУ

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

ЛАСТОЧКА, КОТОРАЯ ДЕЛАЕТ ВЕСНУ
Если один в поле — воин, то это Якубович

       Российскому варианту программы «Поле чудес» — в октябре десять лет. Или пятьсот часов хорошего настроения. В связи с юбилеем на вопросы «Новой газеты» ответил по-прежнему самый рейтинговый телеведущий страны

       — Десять лет, согласитесь, уж очень солидный возраст для развлекательной передачи. Не пора ли ей на покой? Иногда такое ощущение — что и вам стало скучно регулярно крутить одно и то же колесо, мучить рекламную паузу, выслушивать приветы игроков своим родственникам и друзьям? Может, закрыть «Поле...», пока не стыдно?
       — Закрыть — не закрыть... Я не могу ответить на этот вопрос. Я понимаю, наступает предел. И обязательно надо что-то менять. Может, условия игры. Может, отгадывать пословицы, а не слова. Или сделать «Поле...» короче... Но прежде чем ломать, стоит подумать: а почему эта штука так полюбилась народу? Если десять лет люди улыбаются по пятницам, значит, это пятьсот часов хорошего настроения. Хотя бы для кого-нибудь. Знаете, это много.
       Я думаю так: в наш тяжелейший жизненный период «Поле...» снимало у людей гигантское напряжение. Десять лет подряд снимало напряжение! Вдумайтесь, это грандиозно! 52 минуты радостного расслабления. И ведь это не я придумал: есть письма о том, как программа кого-то спасла и вытянула... Деревни, где нет света, но бабушки тащат аккумулятор и последние его силы тратят на то, чтобы посмотреть «Поле чудес». Как к этому относиться? Спокойно? Я не могу. И с этой точки зрения, когда ее закрывать? И если закрывать, то что ставить на ее место? Нельзя же бороться ПРОТИВ чего-то, надо бороться ЗА что-то. Я понимаю разговор: «Есть гениальная замена. Она пойдет вместо «Поля...» Тут же соглашусь! Но где это, гениальное? Из области развлекательного телевидения? Что ставить в эфир хорошего настроения, когда уберем «Поле...»?
       Это большая беда, если рядом сотни тысяч с вечно грустными глазами. Я все время думаю так: ребята, забирайте свои чернильницы из Кремля и идите себе в свою Барвиху. Вы ведь что-то не то делаете, и меня даже не интересует, насколько вырос национальный валовый продукт. Если он не приносит радости людям, я не хочу ничего об этом слышать. Сколько ни кричи, что политика упирается в экономику, но экономика, в свою очередь, упирается в хорошее настроение людей, которые делают экономику. Без настроения никто работать не будет. А тогда что? Опять лагеря.
       Я знаю, как можно меня остановить: ну чего, мол, разорался? Вот придет ко мне Путин и скажет: «А делать-то чего? Знаешь?» Я скажу: «Вам, Путин, надо немедленно создать институт поощрений. Немедленно!»
       — Поощрять? Кого?
       — Всех. Выдавать грамоты всем за любую хорошую малость. Указом немедленно заставить всех каждый день говорить «спасибо». Как только выясняется, что этот начальник не говорит подчиненным спасибо, — все, снимать его с работы. Хватит ругать народ!
       Даже самые тяжелые времена стоит переживать с хорошим настроением. Пусть потом мне говорят, что я оболванил всю нацию, но я десять лет людям хоть немножечко, хоть на час в неделю, но поднимал настроение. Да, я получился немножечко наркотик. Леонид Аркадьевич Гашиш. Я — «Поле чудес», на котором растет маковая соломка.
       Но это делал я. А вы, господа? Что сделали вы для народа? А теперь эпиграф ко всему тому, что я сейчас чувствую. Мы с мамой были на Соловецких островах. И было мне лет 12–13 (сейчас 55). Мы снимали комнату в избе. В семье, которая жила в избе, была столетняя бабка, которую утром, закутав во все, выносили на улицу, а вечером вносили обратно. Только так, собственно, она и жила. Как-то утром мать подсела к ней и говорит: «Баб Нюр! Как жалко, вот и осень уже — листочки желтеют». Бабушка сморщилась, посмотрела и сказала: «Вот и слава богу. Все к весне поближе». Это гениально. Каждый раз надо думать: «Ну и слава богу. Все к весне поближе».
       Посмотрите, вон они, тучки, побежали. Значит, скоро Новый год. А там зима промахнет — и все к весне поближе, потекут ручьи, и опять солнышко, и опять в полет. Пробью это все, а там, за облаками, прямо Швейцария, солнце слепящее... И буду там мотаться, летать. Один... Никто не свистит, не ругается...
       — Да, вы же теперь лицензированный пилот. Как это, собственно, случилось?
       — Совершенно случайно пять лет назад оказался на аэродроме, хотя ехал учиться играть в теннис. Увлекся. Сначала я ходил в аэроклуб три раза в неделю. Плюс суббота и воскресенье. Постепенно сдал около 15 специальных экзаменов. Летаю.
       — И на чем вы можете?
       — У меня есть допуск — лицензия на право управления маленькими самолетами типа «Як-52» и «Як-18Т». На «Дуглас» — старенький «Ли-2» — ввелся вторым пилотом. Теперь еще и на «Як-40» могу. Прошел штурманскую подготовку и куда надо, туда и долечу.
       — А куда, собственно?
       — Могу договориться и в понедельник лететь во Владивосток. Запрошу погоду, мне ее дадут — и полечу себе сам. Последний экзамен у меня был специальный — английский язык, называется «Джепсон». Или «небесный разговор».
       — Если будете в Америке, то и там сможете с одного океанского побережья на другое перелететь?
       — Возьму самолет — перелечу. Мне летное дело очень нравится — там все настоящее. У меня нет даже и тени желания хвалиться своими умениями. Каждый взлет и каждая посадка и есть доказывание своего первосортства. Это ты доказываешь сам себе. Если ты себе докажешь плохо, ты гробанешься. Вот, собственно, и все. А если не до конца плохо докажешь, тебе скажут: ну что ты тут подпрыгиваешь на полосе, у тебя же опыт, а на тебя мальцы смотрят начинающие. Там есть та грань, когда на тебя никто уже не обращает внимания. Летишь — ну и лети. Полетаешь, сядешь, и только техник спросит: «Ну как, Аркадьич, аппарат?» Я: «Нормально». — «Замечаний нет?» — «Нет». Это и означает, что меня приняли в летный клан, в семью.
       — А зачем вам, собственно, прививаться в чужую семью? У вас ведь есть своя, телевизионная? Или уже недостаточно?
       — Во-первых, у меня никогда такой хорошей семьи, как летная, не было. Во-вторых, телевизионная — это не семья. Такого взаимопонимания, как на аэродроме, я не встречал нигде. В экипаже плохие люди не держатся. На всех аэродромах мира живут абсолютно одинаковые люди — они все с Богом общаются. И если какая гнида обнаруживается, она довольно быстро уходит в начальники. Из экипажа выпрыгивает и садится, с красивыми шевронами, в наземные службы. В небе ты можешь говорить все что угодно, а тебя ценят только по тому, что ты делаешь. За тобой там — жизнь. В маленьком смысле только твоя лично. В большом — чужая. Правила общие для всех: как только ты это делаешь хорошо (а отлично там не бывает), надежно, ты — «свой». Там никто друг другу не говорит: «Аркадьич, гениально! Степаныч, восхитительно!» Если ты делаешь дело хорошо, на тебя никто просто не смотрит. Летает — значит, свой. У меня впервые такой случай был в Барнауле. Я понял, что никто из аэродромовских больше не смотрит, как я летаю, больше никакого цирка нет. Только техник, как положено, после посадки подошел. Я спросил: «Где все?» Он ответил: «Шашлыки делают. Просили передать, что, когда сядешь, не забудь про шашлыки...» Вот это — полное счастье.
       Еще меня потрясла вся наша авиаслужба в целом — ее пытались разрушить, но она сама себя защитила. Мера ответственности людей, которые в ней работают, за то, что они делают, — сумасшедшая. Мне многое стало понятнее с тех пор, как я с ними познакомился. Например, что героизм — даже в военное время (не путать с мужеством) — обязательно следствие чьего-то раздолбайства. Кто-то навалял, а другой мгновенно исправил. Любой пример из нашей жизни можем разобрать — получится то же самое. Погибли люди — значит, кто-то в штабе недоработал. Полезли под пулемет — значит, идиот-командир отдал приказ, поленившись проверить, где огневая точка, и ее не нанесли на карту. Разбился самолет — кто-то навалял на земле.
       У нас продолжает существовать огромное количество служб управления движением в воздухе. На земле и под водой. Они ведут тебя всегда и везде. Люди, которые бьются на машинах, — результат раздолбайства. Обязательно. Включая тех, кто в ГАИ. Ну ты же видел, что он несется с бешеной скоростью! Чего же не передал на другой пост? А если здесь 18-й раз подряд бьются люди, то почему не поменяли знак? Почему яму не заделали, если люди в нее постоянно влетают? Это касается любой из трагедий. И пожара на Останкинской башне в том числе. Скажите, кто туда столько передатчиков понатыкал? В сто раз больше, чем могут выдержать кабели! В конце концов, они стали дымить, а потом оплетка горячая потекла вниз, капнула на что-то воспламеняющееся... Все! Вряд ли американцы сбросили на нас горящие спички. И вряд ли Останкинская столкнулась с другой американской телебашней. Я уж не говорю о том, что существуют специальные нехитрые устройства, которые проветривают и охлаждают кабели, — но они должны быть! Вот кабели грелись-грелись — и загорелись.
       «Курск» — абсолютно то же самое. Вы говорите, они с кем-то чужим там столкнулись? А где же наши достижения в радиолокации? Ведь до войны еще были приборы, позволяющие спичку определить на дне... Что вы мне рассказываете, что какая-то лодка приплыла? А зачем вы ее пропустили? И почему потом выпустили? Куда она делась? Даже извержения вулканов прогнозируемы. Почему у вас кто-то погиб? Если был прогноз, почему людей не убрали вовремя?
       — Вы просто прокурор. Человек и жизнь — не схема.
       — Если говорить «не схема», так можно все оправдать, в том числе и убийство. Я готов веселиться, пока самолет, который весь в дырках, на земле. Я буду смеяться вместе со всеми: «У вас он в дырках! Ха-ха-ха!» Но как только дырчатый полетел, я становлюсь прокурором.
       — Пора вернуться к юбиляру, к «Полю чудес».
       — Это дело, конечно, наркотик. Даже бесконечная телевизионная борьба и самоутверждение — это тоже наркотик. Единожды попавши, очень трудно вылезать. МНЕ ВСЕ ЭТО ОЧЕНЬ НРАВИТСЯ! Мне нравится переодеваться в смокинг. Мне нравится входить в эту рампу. Мне нравится слышать аплодисменты. Мне нравится, что меня узнают и мне улыбаются. Мне так хочется делать это каждый день! Я — голодный на это дело! Я однажды привел в неистовство олигарха.
       — Какого из них?
       — У нас, извините, один он — Борис Абрамович. Я сказал: «Борь! Ты олигарх, умный человек. Подумай сам: вот сижу я перед тобой, человек, который насобирал три тысячи книг. И даже их прочел. Я многое умею. Бог дал мне способности. Ты хоть понимаешь, что я десять лет говорю: «Есть такая буква! Нет такой буквы...»? Он упал со стула и бился в судорогах от смеха.
       — А вы с Березовским — «Борь-Лень» и на «ты»...?
       — Я его видел раз десять в своей жизни. Мы, скажем так, почти на «ты». Но вернемся к «Полю...». Я себя не оправдываю и, если бы я был мужественнее, давно должен бы сказать: «Ребята, все, стоп. Давайте я передам все кому-то другому, а сам буду рядом. Моих мозгов хватит, чтобы писать сценарии, придумывать передачи. Я буду заниматься творчеством». Но никому ничего не нужно...
       — А мне кажется, вы достаточно влиятельный человек, чтобы настоять на своем.
       — Нет.
       — Значит, дело все же к искусственной смерти «Поля чудес»?
       — Я бы так не сказал. Если в нее кое-что вложить, то я бы придумал новое содержание.
       — Вложить?! Так она и без вложений — самая рекламоемкая на первом канале! Минута рекламы стоит, как джип хай-класса!
       — Это все для меня загадка. Куда там что девается? Мне сегодня ясно: или к этому проекту надо проявить внимание, или его закрыть. Чтобы программа-долгожитель была на плаву, в нее надо что-то постоянно впрыскивать. Но это субъективно. А объективно: как десять лет назад «Поле...» встало на первое место, так там и стоит. Отбросим эмоции и попробуем порассуждать: почему? Прошло больше пятисот программ. Сбрендить можно! Зачем люди едут на передачу? Чтобы по буквам угадать слово? Нет. Чтобы что-то выиграть? Может быть, но не всегда. Программу смотрят несколько десятков миллионов человек. По сегодняшним временам мы совершенно разорваны. Так вот, эта программа объединяет, чтобы вас увидели ваши знакомые, дальние и близкие, где-нибудь во Владивостоке, в Израиле, в Австралии. Увидят и скажут: «Вот! Он!» Ради этого стоит появляться на экране. Поэтому я никогда не против «приветов». Уверен: только потому, что кто-то кого-то увидел в моем «Поле...», полдеревни где-нибудь веселиться будет. Это самое главное. Основополагающее.

       Беседовала Анна ПОЛИТКОВСКАЯ
       25.09.2000