 |
 |
 |
 |
 |
 |
АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)
•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•
|
|
СВОБОДА НАВЕДЕНИЯ
ПОРЯДКА И ПЛЕН ЛЮБВИ
Настоящая жизнь в
декорациях войны
«Босяк ты, Сашка! Ну
босяк...» — приговаривает Вика, пытаясь
дотянуться выкрученной рукой в один ей ведомый
темный проем, напоминающий открытый холодильник.
Наконец нащупала и
тянется: «Вот тебе расческа. Все-таки мы должны,
как люди... Пригладь локоны...»
Локоны? Ну пусть... Мы виделись
накануне. За ночь в окошке — еще пулевые
«ранения». Впрочем, оба не обращают никакого
внимания на эти предательские дырки: место
действия — Грозный. Оба реагируют равнодушно,
как в старом кино: «Стреляли...» И тут же смеются, и
ласкаются, и нянчатся друг с другом.
Растипичнейшие молодожены по утрам. Раскованные,
одухотворенные недавней ночью и полностью
свободные от любого вчера, каким бы оно ни было.
Заметно: наука жить сиюминутным счастьем освоена
виртуозно — и действительно, ведь это еще
нескоро, только часа через три, наступит день, и
тогда навалится гора проблем, и придут злость, и
обида, и осознание клетки, и, в конце концов, даст
о себе знать хроническое отсутствие обеда...
А пока — завтрак. Значит,
можно обойтись утренним чаем и делать вид, что
все, как у всех в стране. И не вспоминать, что,
кроме чая, в доме — ничего и что сидим мы прямо
посередке этой страшной войны.
Вика и Саша — грозненские
молодожены. Из городка Иванова — так называется
один из микрорайонов, где нет улиц, а лишь номера
домов.
Точнее, Александр
Георгиевич и Виктория Александровна Джура
вступили в законный брак 6 апреля сего года.
— Вика, все, хватит ерунды!
Читай же! — приказывает причесавшийся «босяк».
Минуты две Вика ломается,
как и положено творческой личности. Она строит
всяческие неимоверные глазки мужу, напустившему
на себя суровость. На третьей минуте игры, лишь
только Саша реагирует на «глазки», Вика опять
куда-то в сторону запускает руку и достает
тетрадь.
Понять — поймешь.
Почувствовать —
не сможешь:
Чужая боль — горька, но не
болит.
До самоистязания,
до дрожи
Сознание того, что
инвалид...
Вот и сидишь, подкошенный
узнечик.
Пройдешь пять метров —
и опять садись...
И только ветер обнимает
плечи,
Но все равно душа
стремится ввысь.
Как больно насмехается
природа,
Какое испытание в судьбе,
Когда идешь походкою
урода
И взоры все прикованы
к тебе.
— Ну вот, заголосила... А
что-нибудь веселенькое есть? — просит муж. Но
видно, что и это стихотворение ему очень
нравится. Он просто не хочет показаться слабым
при гостях.
Саша и Вика — инвалиды
первой группы. С детства. В десятилетнем возрасте
Вику сбил мотоцикл, и все, что с ней сейчас, —
последствия тяжелейшей черепно-мозговой травмы.
А Саша родился таким. Без посторонней помощи —
почти никак, смерть. Их опорно-двигательные
аппараты на пару бастуют. Бывают, конечно,
светлые дни — особенно у Вики, которая еще
кое-как передвигается. Но большую часть долгих
месяцев оба проводят на площади в два квадратных
метра, на кухоньке, сидя за столом, стоящим у окна,
через которое в глубь квартиры пролетают пули.
А вослед слова:
— Бедная, несчастная. —
Кругом голова,
Но я — безучастная.
А вослед — смешки:
— Посмотри, как ходит!..
— Говорят, стишки
Сочиняет вроде...
И опять — босиком по
лезвию.
Не озлобиться.
Не отчаяться —
И в невзгодах жизнь
продолжается.
Год за годом — как речка
быстрая.
Плакать — просто. Труднее
— выстоять.
Вика Джура — поэтесса.
Это ее главное занятие в
жизни. Помимо Сашки, конечно. Она пишет стихи в
старых школьных тетрадках — своих и чужих, много
работает над словом, часто переписывает. И
поэтому плохо спит по ночам. Как и полагается
поэту.
— Когда вчера стреляли
нам в окно, я как раз спала. И почему-то не
проснулась, хотя трусиха ужасная.
— А как же война? Почему не
уходили? Как вы ее пережили?
— Тогда мы уже были
вместе, просто еще не расписались, —
рассказывает Александр. — Сидели тут, в подвал не
спускались — не было физической возможности. Я
был спокоен, готов к смерти. А Вика очень кричала
в самые страшные моменты.
Дальше он молчит. Я
уговариваю продолжать. Александр отрицательно
машет головой — не хочет:
— Пусть Вика почитает. У
нее есть удачные стихи о войне.
И тут уж Вика не строит
никаких глазок и сразу читает:
Девять вечера. Зима.
Школьный двор молчит.
Посмотри: луна сама
С нами говорит.
Полнолунья яркий свет —
Будто сходят сны.
...Будто не было и нет
Горя и войны.
Мы перекидываемся
парой незначащих фраз. Это как глоток воздуха
между нырками на глубину. И опять — стихи.
Что происходит?
Происходит — что?
Как спится вам, приказы
отдающим?
Ведь достается больше —
здесь живущим
От тех — и тех. Неведомо
за что...
Одним — нужна свобода
позарез.
Другим же — наведение
порядка.
И вот — бомбят...
Вика грустит, но на то и
муж, чтобы грусть женину разгонять. Это Сашина
твердая позиция. И он знает, как «вылечить» свою
любимую поэтессу.
— Думаете, Вика — такая?
Ничего подобного! Она — настоящая хулиганка. —
Саша ласково подтрунивает над Викой. — Давай про
печень...
— Ну нет. Она же — из
Москвы, ей нужно о войне, серьезное.
— Опять ломаешься? Такая
кокетка...
— Ладно! Надоел! —
впрочем, «надоел» — тоже с любовью.
Заявила как-то Печень:
— Вы мне давите на плечи!
Мне теперь угодно
Жить от всех свободно!.. —
Тут подпрыгнула Ступня:
— Правильно! Брависсимо!
Заявляю, что и я
Буду независима!..
Хватит мной руководить —
Буду я сама ходить!
И девчонка-Селезенка
Запищала тонко-тонко:
— Надоел мне ваш паштет —
Дайте суверенитет!..
От такого беспорядка
Организм пришел к упадку...
Ощетинились Микробы:
— Мы — ребята высшей
пробы!
Мы теперь главнее всех!
Хаос — это наш успех!
Дочитав, Вика довольна
произведенным на Сашку впечатлением — тот
заливается смехом:
— Согласитесь, как тонко о
микробах.
Осознать и слепить эти
осколки (жесточайшая война, пятый месяц со дня
свадьбы — и все медовый месяц, глубокая
инвалидность, поэзия) в единое целое очень трудно
— слишком уж несоединимо и неправдоподобно. Надо
отменить все свои представления о
действительности, разворачивающейся перед
глазами, стереть накопленный за войну опыт — и
только тогда получится планета по имени Джура...
Ведь как все получилось:
шла себе по грозненской улице, где спасу нет от
руин, пожарищ и воронок. О чем думаешь в таком-то
интерьере? О зачистках и минах, о типах
примененного оружия, об оторванных конечностях.
А тебе вдруг: «У нас тут хорошие стихи пишут!
Отведем — послушаете».
И ведут — в очередную
грозненскую преисподнюю, где жизнь с позиций
нормального мироощущения даже не
подразумевается — и, пожалуйста: «Плакать —
просто. Труднее — выстоять». И тут же следует
доказательство — дни, проживаемые именно по этим
сформулированным законам...
— Да, действительно, так и
есть. Вика не плакала в самые беспросветные
бомбежки. Она кричала: «Я не выдержу!» Пока
кричала, я знал, что выдержит, — подтверждает
Сашка.
Всю свою дорогу каждый из нас бегает
от суетного за настоящей жизнью. Вон, там,
кажется, за поворотом — уж точно будет истина...
Ах, не повезло опять, то был мираж... А если
пересечь три улицы и пять проспектов — там
настоящее? Наверняка? Но опять — не то. Когда
ищешь ВОВНЕ — победа настигает крайне редко. И ты
уже сознаешь: копайся ВНУТРИ, обретешь...
Здесь же, в разваленном,
заживо гниющем Грозном, где ВОВНЕ ничего не
найти, на чем глаз остановить, именно здесь
жизнь-то, оказалось, настоящая!
Да, почти в пещере.
Да, на пятачке метр на метр
— в кухне, производящей стойкое впечатление
декорации. Помните тот самый холодильник? Из
которого Вика почему-то вынула расческу для
своего «босяка»?
Холодильник у молодоженов
действительно имеется. Как положено. Но без
электричества — в городке Иванова его просто нет
— и холодильник, сами понимаете, всего лишь
вертикально стоящий шкаф, пригодный для хранения
расчесок.
Плита? Она в семье тоже
наличествует. Правда, нет газа. И поэтому
кастрюли, на ней выстроенные, играют роль
символов борьбы за лучшее будущее: будет газ —
будет пища не с уличного костра. Вот и вся плита.
Мойка? Конечно! Какая же
кухня без мойки. Увы, при полном отсутствии воды в
трубах. И плафон над головой — любуйся формами.
Только без света.
А Вика, на радость Сашке,
все читает.
...Мы здесь еще. Пока что
—
уцелели.
Как говорится, миловал
Господь.
Иль просто, может быть,
не долетели
Снаряды, разрывающие
плоть?..
Мы здесь живем без света
и воды.
На бреге моря крови
и беды...
— А можно еще одно?
— Конечно.
...Мы взываем: будьте к нам
бережны —
Мы в заложниках у
безденежья.
Точно пленники
безысходности...
А снаряды в воздухе
кружатся.
Куда целится тот
осколочек?..
...Пробирает волной до
косточек!
Лечь бы спать, чтоб как в
реку броситься, —
И проснуться, когда все
кончится!
Итак, на этой
грозненской кухне все — бутафорское. Все, кроме
чувств. На московских кухнях сегодня все —
настоящее. Плиты. Газ. Вода из крана — горячая и
холодная. Все. Кроме чувств. Они — точно
бутафорские. Слишком сытно едим — для страны, в
которой идет такая война.
... — Все-таки босяк ты,
Сашка! — Вика опять сердится. — Утро ведь только.
Сколько раз тебе говорить: не кури натощак.
Вредно!
— Не могу я, Викуля! С семи
лет курю.
— С семи? Вы слышите? Знала
бы, не пошла за тебя...
А дальше был ее смех.
Заливистый, утренний, свежий. Ничем дневным еще
не испорченный. И Сашкин вечно подтрунивающий
басок.
Немного о послевкусии. О
том, что ты обязательно знаешь, покидая чей-то
дом: хочешь ты или нет еще раз в нем оказаться. Так
вот, очень хочется опять в городок Иванова, в дом
115. Твои беды рядом с их бедами на фоне их
счастливых улыбок — тьфу на постном масле.
Придуманный пшик.
Анна ПОЛИТКОВСКАЯ,
Грозный — Москва
07.09.2000
|
|
|
