ПРЕИСПОДНЯЯ

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

ПРЕИСПОДНЯЯ

Рисунок С. Аруханова

       В начале этой войны было много споров: случилась ли в беженских лагерях гуманитарная катастрофа? Перепалки доходили до оскорблений. Если кто изрекал: «Гуманитарная катастрофа есть», — его тут же обвиняли в отсутствии патриотизма. Теперь, когда срок войне почти год, можно констатировать: гуманитарная катастрофа осталась в лагерях как воспоминание о лучшей доле. Зато в нынешнем Грозном, куда из лагерей всеми силами гонят людей, — вот там сущий ад. Преисподняя.
       Городские руины — как новые Кавказские горы. Голодуха по-африкански. Тощие дети. И никакого тебе МЧС, раздающего кашу (тут не турецкое землетрясение!). Отсутствие всего — света (привет Чубайсу!), газа (салют Вяхиреву!), воды, канализации. Пекло — душевное и физическое. Неуемная жара — 50 градусов.
       Очень много мертвых глаз на живых лицах. Везде сумасшедшие или полусумасшедшие. Тьма бесхозного оружия. Повсюду мины. Перманентные взрывы. Отчаяние. Обреченность. Глухая безнадега в каждом слове грозненцев. Они уверены, что брошены всеми, что выжили совершенно случайно и это лишь отсрочка.
       Как прослушать сердце чужого города? Предлагаю привычную схему. Пусть будет типичный грозненский двор. Грозненская больница. Школа. Соседи. Завод.

       Двор
       Слепая грозненская старуха Клавдия Васильевна Ануфриева, 73 лет, обитательница 85-й квартиры полуразрушенного дома № 46 по улице Интернациональной, давным-давно немытая и нечесаная, рассказывает, что у нее сегодня очень счастливый день. На обед было два кусочка хлеба.
       — А куда вас водят помыться?
       Бабушка больше не хочет говорить — ее никуда не водят помыться. А туалет — среди мин-растяжек. Несколько раз в день оправиться — как сыграть в рулетку.
       — Почему вас не забирают родственники? Где они?
       Клавдия Васильевна пытается по памяти продиктовать столичный телефон своего единственного сына, который оказывается начальником пожарной охраны в подмосковных Мытищах:
       — Только обязательно скажите, что у меня все хорошо.
       — Скажу, что увидела.
       — Ни в коем случае. Он расстроится. А он большой руководитель, все время на работе, поэтому не может за мной приехать.
       Судьба Клавдии Васильевны типична для нынешнего Грозного. Здесь остались десятки тысяч людей, которых никто никуда не берет и не зовет. Да и живет бабушка в самом что ни на есть ныне типичном грозненском дворе.
       В двух шагах — знаменитая Минутка, бывшая центральная грозненская площадь, превращенная в полигон. Часами люди в очереди за тем, чего нет. Они опускают на веревке ведро в технический колодец, куда сливается все, что в принципе может еще сливаться в такую жару, кое-как там отстаивается и потом используется как вода.
       Посредине двора очень большая яма — рукотворная. Несколько дней назад неизвестные люди тут кого-то эксгумировали. Сейчас на краю разрытой могилы копошатся дети. Для них могила как песочница. Они лепят куличики. Родителей это не шокирует.
       Неожиданно Клавдия Васильевна ожесточается: «Да замолчи ж ты, Володя! Надоел! Хватит выть!»
       Владимир Георгиевич Смола, иссушенный человечек на негнущихся ногах-тростинках, восседает на холме строительного мусора. Над ним — небо. Под ним — мама. А сам холм еще семь месяцев назад был его квартирой № 24. Владимир Георгиевич кричит: «Не стреляйте! Мне 51! Я жить хочу!» Он смотрит в небо над Грозным и теми самыми движениями, которыми мы обычно отгоняем назойливых мух от варенья, борется с пролетающими мимо боевыми вертолетами. Туда-сюда, энергично — вправо-влево...
       Сумасшедший? Да. Владимир Георгиевич навсегда забыл, что вертолеты — не мухи. Бывший электрик Смола сходил с ума постепенно начиная с 15 января 2000 года — в этот день было прямое попадание в его третий подъезд. Он остался жив, а вот мать Володи завалило вместе с двумя ее подружками-бабушками. С тех пор Володя живет на этом братском холме.
       Сначала он все искал экскаватор, чтобы откопать трупы. А потом сошел с ума.
       — Вы не подумайте, до этой войны наш Володя был совсем нормальным, — это говорит Марьям Барзаева из 55-го дома по улице Ленина. — Пойдемте, помянем тетю Амину, тетю Катю, тетю Розу.
       Мы идем. За нами бежит толпа дворовых детей. Они слушают эти могильные разговоры и абсолютно никак на них не реагируют. Будто бы так и надо, чтобы три старушки лежали в двух шагах от нас, никто бы их оттуда не доставал, а запах при 50-градусной жаре был соответственный... Дети перешептываются: «Позовите Юру».
       Вот и он. Юрий Николаевич Козеродов. Опухший от голода человек неопределяемого возраста и почти неясного пола, если бы не паспорт, который он несет перед собой уже раскрытым, — привычка каждого, кто тут хотел остаться живым. Чтобы не сойти с ума, в начале осады Грозного Юрий Николаевич придумал себе сказку, что охраняет грозненский «Макдоналдс».
       — И где же он, «Макдоналдс»? — Трудно представить, что на этом развороченном куске планеты может найтись место для лакированного фаст-фуда.
       — Вон, — Юрий показывает рукой на дверь. Он даже не спускался в подвалы, сидел и охранял выбранную им дверь. Дверь осталась, но теперь она никуда не ведет. Зато Юра — еще один дворовый сумасшедший.
       — Вы не подумайте, Юра был совершенно нормальным до войны. Очень хороший человек. Но у нас был ад, — объясняет Зинаида Мингабиева, заслуженный животновод СССР, тоже из этого двора. Зина уверена, что ее-то психика уж точно не пострадала от войны, и раза три подряд рассказывает одно и то же: какие надои у нее были в колхозе, сколько раз ее посылали за границу перенимать опыт телятниц ГДР, Чехословакии, Венгрии... — Я ненавидела тогда есть мясо. А теперь не помню, когда его ела. Очень хочется есть. Все время.
       — Юра, у вас родные есть?
       — Под Тихорецком, но они называют меня «русским чеченцем» и не хотят забирать.
       — А у вас, Володя?
       — Под Смоленском. Меня тоже не берут.
       — А у вас, Зина?
       — Меня тем более.
       Только один грозненский двор. Единственный. Наугад завернула. Случайно. Двор, ради спокойствия которого и началась «контртеррористическая операция».

       Завод
       До войны в Грозном было 34 крупных промышленных предприятия. Часть из них вполне прилично работала, давая места тысячам людей. Что с этим хозяйством теперь? Где рабочие?
       — Я хочу варить сталь. Как делал это двадцать пять лет подряд. Передайте это Москве. Я не бандит. Я больше ничего не хочу, кроме как когда-нибудь опять варить сталь. И уставшим возвращаться домой.
       Саид Магомедов — председатель профкома машиностроительного завода «Красный молот», одного из тех тридцати четырех, из которых не работает ни одно. «Красный молот», даром что госсобственность, держится как предприятие только потому, что это инициатива рабочих — сохранить во что бы то ни стало.
       Сегодня по заводу дежурит как раз Саид. Вместе с двумя веселыми старичками — Меди Сайдаевым и Селимом Токаевым, токарем и фрезеровщиком. У каждого по 50 лет стажа на «Красном молоте».
       — Барышня! — кокетничает 70-летний Меди, сдвигая набекрень голубую тюбетейку. — Куда честному чечену податься? Власти у нас никакой, кроме воровской! Вот и охраняем. Сами.
       Саид показывает график, из которого следует, что 80 рабочих из прежних пяти тысяч каждый день начиная с 3 апреля выходят сторожить от мародеров то, что осталось от 11 цехов, еще прошлым летом выпускавших тяжелое нефтепромысловое оборудование. На улицу Стахановцев в Ленинском районе, где находится «Красный молот», боевики пришли 1 ноября, рабочие разошлись по подвалам, а по цехам несколько месяцев военные лупили бомбами. Результат понятен.
       — Вам кто-то из властей говорил о перспективах восстановления предприятия?
       — Нет, конечно. Никому ничего не надо. — Саид кипятится. — Завод принадлежит Москве, но оттуда носа не кажут. Мы сами требовали: скажите да или нет. Бесполезно. Ноль внимания. Наверху только делят власть и деньги на восстановление. А мы хотим ясного ближайшего будущего. Пока же впечатление такое, что власти не понимают главного: без рабочих мест Чечню не спасти. Завод должен работать — это лучшее лекарство от бандитизма.
       Саид — правдолюб и правдоискатель. Но кто сегодня все еще уверен, что происходящее — лечение от бандитизма? Прогулки по нынешнему Грозному быстро убеждают в обратном: делается все, чтобы бандиту было в городе комфортно, остальным — невыносимо.
       У литейщика Саида походка настоящего рабочего: гордая, крепкая, вразвалку, какой ее изображали в советских фильмах про добрый и сильный класс пролетариат. Каждое утро он обходит остовы всех одиннадцати цехов. Но первым делом все-таки идет в родной, сталелитейный — сердце завода.
       — Смотрите и запомните на всю вашу жизнь, — если бы Саид умел плакать, наверное, зарыдал бы. — Здесь были километровые промзоны, набитые оборудованием... Рабочие династии. Ордена, медали, жизнь. Теперь — ничего. Мы разгребаем руками завалы и делаем инвентаризацию того, что осталось.
       — Зачем? Вас кто-то просил об этом?
       — Нет. Мы знаем — так положено.
       История с «Красным молотом» тоже типичная. В Грозном сейчас не восстанавливается НИЧЕГО! Абсолютно. Город замер в разрухе. А все московские разговоры о восстановлении — не более как грандиозный, в масштабах страны, пиар. Воображаемая реальность, не данная никому в ощущениях. «Работы идут», — ублажают страну по телевизору... А их нет! Или же происходят только в тех объемах, которые необходимы для проведения телесъемки, которая убедила бы «кого следует» в Москве, что «все путем»... И никак иначе!
       Помните, как на Пасху нам всем показали генералов на фоне «восстанавливаемого ударными темпами» грозненского храма? А вы бы видели сегодня этот храм! «Ремонт» закончился вместе со съемками. И если, проезжая мимо бесконечных грозненских руин, тебе не скажут: «Вот та самая церковь, которую генералы обещали восстановить», то ты и не поймешь, что это — церковь. А припоминаете те бравурные кадры, когда 9 Мая на грозненском стадионе был устроен парад? Стране сказали: стадион восстановлен! На трибунах полно гостей! Ура!
       Но вот они, те трибуны. А вот они — мы вместе с бывшим прорабом Магомедом Хамбиевым, который сегодня, как все, побирается по Грозному:
       — Нас сюда согнали в спешном порядке накануне 9 Мая. Сказали: работайте — заплатим. Начать велели с трибун. Потом подкрасили главное здание. Приехали телекамеры — сняли. И на следующий после парада день белое стало черным. Строители пришли к стадиону, думая, что восстановление продолжится, но никто уже ничем не интересовался. Военные не появлялись. Работы прекратились. Нам, которых еще за несколько дней до этого просили трудиться ударно, не заплатили ни рубля.
       Сейчас трудно представить, что стадион недавно подвергался ремонту. Скорее — набегу. После парада его разобрали на стройматериалы те жители Грозного, которые в отсутствие какой-либо посторонней помощи пытаются сами восстановить свои жилища к зиме. Прораб Магомед — один из них. В его ведре железяки, втулки, кронштейны, гайки. Он их наворовал там, куда ввинчивал. Сила воздействия всегда равна силе противодействия. Как вы к нам, так и мы к вам.

       Больница
       Впрочем, ничто не в состоянии соперничать с тем мощным пиаром, который несет на себе 9-я грозненская горбольница. О возрождении ее после штурма и оснащении самым современным оборудованием в Москве давали многочисленные пресс-конференции все высокие чиновники от здравоохранения.
       9-я — единственная скоропомощная больница в Грозном. Это место, куда привозят или спасать, или умирать. Все экстренные случаи — тут. И аппендицит, и ножевое ранение в сердце. Однако основной контингент — люди, подорвавшиеся на минах. Ни дня без ампутаций, поскольку главный бич города — противопехотные мины — раскиданы повсюду и появляются сегодня там, где вчера их еще не было. 41 ампутация только за июнь, не считая погибших. 17-летний Ильяс Талхадов из палаты № 3 подорвался, едучи за сеном в колхоз «60 лет Октября», на том маршруте, по которому двигался накануне вечером. Шестерых соседей, ехавших с ним, разорвало на куски. У Ильяса разворочены тазобедренные суставы и переломаны ноги. Для него свет клином — 9-я больница. Но тут сегодня нет ничего, кроме врачебных рук и душ. Ничего, что отличает больницу начала XXI века от сельской амбулатории конца XIX. Из современного оборудования — только рентген, работающий через сутки из-за малой мощности и старости.
       За окном ординаторской яростно взвывает дизель. Его дали военные, чтобы в больнице временами был свет. Заместитель главного врача хирург Абдула Исмаилов объясняет, почему дизель взвыл именно сейчас: это родственники больного достали наконец солярку и врачи приступили к операции. О другом способе быть прооперированным рассказывает Салман Яндаров, пожилой доктор, врач высшей категории, сейчас — главный травматолог-ортопед Чеченской Республики, по зову коллег недавно приехавший сюда работать из Санкт-Петербурга, где он имел все — кафедру, учеников, уважение и отличное место в знаменитой клинике. Не говоря уж о зарплате.
       — Но тут моя родина, и я все бросил. А что я могу предложить людям, которые каждый день рвутся на минах? Больница не работает, а существует, — говорит Салман Альбертович. — Часто бывает так: привозят человека с оторванными ногами, надо срочно ампутировать, чтобы не умер, я приношу аккумулятор из своей машины, подсоединяю к рентгеновскому аппарату — делаем снимок. И только потом оперируем... Когда у родственников нет денег купить солярку, я опять беру свой аккумулятор, подсоединяю к своей автолампе и режу. Мне стыдно...
       — Но ведь хоть какое-то оборудование вам привозили из Центра?
       — Да, — отвечает доктор, человек с руками пианиста и повадками потомственного барина. — Подарили три операционных стола. Могу свидетельствовать: они такого старого образца, что ни одна уважающая себя больница в России их просто не возьмет сегодня.
       Сначала я думала о бессмысленности происходящего: если встать на государственную точку зрения, согласитесь, зачем раскидывать по городу в большом количестве мины, получать в ответ растущее в геометрической прогрессии число инвалидов, возить тонны лекарств, работать на протезы... И снова раскидывать мины, и снова возить... Теперь позиция государства прояснилась: забота существует только виртуально. В реальности нет ничего, кроме раскиданных мин. Это значит — грозненцев приговорили, как бы нам ни хотелось верить в обратное или в наш вечный бардак, воровство как причину... А сверхзадача процесса очевидна — добиться, чтобы было как можно больше безногих жителей Грозного. И мертвых. Возможно, это и есть начало нового этапа «контртеррористической операции» — неспешной этнической карательной экспедиции, когда почти перестали тратиться даже на боеприпасы, а просто терпеливо ждут естественного финала... В такой концепции все выстраивается — действительно, зачем восстанавливать, ЕСЛИ ВОССТАНАВЛИВАТЬ В ПРИНЦИПЕ НЕ НАДО. Зачем кормить, если КОРМИТЬ В ПРИНЦИПЕ БЕССМЫСЛЕННО. Непрагматично. Вот и получается та «положительная» картинка: ЕДИНСТВЕННЫЕ РАБОТАЮЩИЕ ЭКСКАВАТОРЫ, которые удалось обнаружить в городе, были те, что грызут землю под новые, более мощные рвы вокруг блокпостов.

       P.S.
       За помощь в подготовке материала редакция благодарит бойцов Архангельского ОМОНа Дмитрия Макеева, Александра Сухарева и Петра Валейкина, а также руководителя аппарата временной администрации Чечни Аюба Тарамова

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ
       27.07.2000