ПУСТЫРЬ

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

ПУСТЫРЬ
Тут не встретишь ни надежд, ни любви, ни веры. Здесь уживаются только отчаяние и страх

       Прошли осень, зима, весна. Военные объявили «освобожденной» почти всю Чечню, а число поселенцев в беженских лагерях ни на йоту не сокращается. Больше 200 тысяч — в Ингушетии. Около 200 тысяч — в переселенческих зонах на территории самой Чечни. Люди упорно не возвращаются в те места, где перед войной были их дома. Очередь на контрольно-пропускном пункте из Чечни в Ингушетию опять ежедневно растягивается на несколько километров, как если бы это было начало войны.
       Что же происходит? Почему никто из беженцев вопреки логике жизни не желает сегодня пахать и сеять и тем самым заведомо обрекает себя на то, чтобы будущей зимой опять просить милостыню у гуманитарных организаций со всего света?
       Как бы самые разные люди ни пытались ответить на эти вопросы, их рассуждения и мнения в итоге сводятся к одной-единственной простой формуле: «Мы панически боимся. Пока там федералы — мы туда НЕ ПОЙДЕМ». А что же военные? Их позиции тоже просты и прямо противоположны: «Оттуда мы больше никогда НЕ УЙДЕМ».
       Значит, противостояние. Стенка на стенку. И это что угодно, только не мир. Так возможно ли взаимное смягчение нравов? Как его себе представляют беженцы?

       41,5 — температура возвращения
       Милана Джабраилова — давняя знакомая из лагеря со странным названием «Карьер» на окраине ингушского городка Карабулак. Милана — стойкий человек и считает себя настоящей грозненкой. Образованна, мила, приветлива, гостеприимна. Ее семья вот уже девять месяцев обитает в крошечной, всегда темной — без окон и форточек — бывшей рабочей душевой-помывочной также бывшего местного завода стройматериалов.
       — Я не знаю, что делать дальше. Наша семья попала в тяжелейшую ситуацию, — говорит Милана. — Деверь умер. Свекровь надо срочно везти на тяжелую операцию в Ростов. А делать это мы боимся — арестуют, обвинят в пособничестве бандитам. В Россию хода нет. Мы же видим, как чеченцы со всей страны собираются сейчас в Ингушетии — их гонят отовсюду. Но и в Чечню возвращение невозможно! Единственное место, где теперь я чувствую себя в безопасности, — это Ингушетия, этот страшный лагерь, наша вечно сырая помывочная, где мы гнием заживо.
       Дальше Милана рассказывает леденящую душу историю — в подтверждение своего категорического нежелания ехать домой, в Грозный. Для нее причина «отказничества» одна: ехать предстоит вместе с мужем «террористического» возраста. Это — новояз времен нынешней войны. Так сами чеченцы именуют своих мужчин старше десяти и младше шестидесяти лет. Как известно, любой блокпост, солдат, контрактник, офицер — человек в форме, не демонстрируя собственных документов и погон, может беспрепятственно задержать представителя этой возрастной группы, растянувшейся на целую эпоху в пятьдесят лет. Задержать и, не предъявляя никаких бумаг и обвинений, препроводить в неизвестном направлении для «разбора полетов». Семья в результате остается в лучшем случае в многомесячном неведении, в худшем... У Миланы есть все основания бояться таких репрессий.
       Ибрагим Джабраилов, брат ее мужа, всю войну также просидел в беженском лагере. Не воевал, нигде в «плохих» списках не значился, по горам не бегал. Сидел себе и сидел. Единственное — это злился. От безработицы и бессмыслицы существования. А весной стало ему совсем невмоготу: все-таки 27 лет, а дел совершенно никаких. Стыдоба для молодого мужчины с руками и ногами! В общем, хоть кричи от унижения.
       Итак, в начале апреля, несмотря на бурные протесты родственников, Ибрагим принял свое мужское решение — ехать домой и там хоть чем-то, да заняться. Ибрагим придумал так: хозяйство будет восстанавливать. Хотя, по правде говоря, восстанавливать было, собственно, уже нечего.
       Особо заметим: Ибрагиму предстояло вернуться в Урус-Мартан, где якобы давным-давно установилась новая чеченская власть, куда назначенная администрация усиленно созывала народ, агитируя за переход к нормальной мирной жизни. В тот же вечер, когда Ибрагим расположился на собственном подворье, его забрали в фильтрационный лагерь районного масштаба, расположенный сейчас в урус-мартановском интернате в самом центре поселка.
       Утром следующего дня из «фильтра» раздался первый клич. Он был банален для этих мест и наших дней. Охранники запросили за освобождение денег, причем сумму весьма приличную. О пунктах обвинения, предъявленного Ибрагиму, об адвокате, о будущем суде даже не было речи. Все — только о деньгах и вокруг денег.
       Заметим по ходу: от начала до конца, от деталей до финала история с Джабраиловым — абсолютно тривиальна. Подобное происходит в Чечне на каждом шагу. Люди в форме, продолжающие уверять всю страну, что в Чечне они заняты установлением порядка и искоренением мирового терроризма, а точнее, борьбой с заложничеством и средневековой куплей-продажей людей, ЕЖЕДНЕВНО, собственноручно практикуют именно эти самые купли-продажи живого товара. Причем средневековый процесс силами военнослужащих налажен бесперебойно.
       Итак, семья Ибрагима, к его несчастью, вовсе не богата. И окружение у них такое же. Поэтому на сбор затребованного выкупа среди знакомых и друзей ушло девять суток, которые оказались роковыми для заключенного. Именно на исходе девятых суток заключения стало ясно, что к Ибрагиму нужно срочно звать врача, иначе он умрет. Температура в тот день у него была 41,5.
       Надо сказать, врача охранники позвали, смилостивились — надо думать, тоже по финансовой причине. Ибрагим казался им неплохим товаром, который вот-вот должен превратиться в реальные купюры. Об этом охранникам сообщали сами родственники жертвы, ежедневно приходя под стены интерната, чтобы сообщить: сбор средств идет полным ходом и вот-вот закончится успешно. Таким образом они мечтали смягчить участь родного человека.
       Приглашенный в камеру врач застал тяжелую картину. Как рассказали ему соседи Ибрагима по подвальному бетонному полу (даже не по нарам), действительно, парню не так уж много досталось — ВСЕГО ТРИ РАЗА его забирали «на обработку». Избивали то бишь.
       Однако это «всего» лично для Ибрагима стало «всем». Подточенный многомесячным недоеданием, сыростью, вшами организм сдался, не выдержав экзекуций. Врач сказал охранникам: «Отдайте его родным, иначе он умрет здесь». Тогда те забрали деньги, и состоялся вынос Ибрагима из фильтрационного лагеря.
       Шли 10-е сутки заточения. На 16-е сутки свободы он умер в муках. Что с ним случилось? Кто знает... Ибрагим молчал. Лежал и молчал. У него постоянно шла горлом кровь, хотя ни намека на туберкулез еще в начале апреля не наблюдалось. У него постепенно, друг за другом отказывали печень, селезенка, кишечник. Врача звали? Да, но редко (денег уже не было). И он говорил: «Все внутренние органы отбиты». И еще: ему не помочь силами урус-мартановской больницы. Он угасает.
       Милана Джабраилова теперь говорит так:
       — До последней возможности будем сидеть в «Карьере». В семье уже нет Ибрагима, и мы теперь не хотим остаться и без моего мужа.
       — А кто ваш муж?
       — Главное сейчас, что он не старик, что ему меньше 60. А вообще — танцор бывшего ансамбля национального танца.
       Действительно, в их «помывочной», где дети спят на бетонном полу, укрытом досками, где никогда не бывает солнца из-за отсутствия окон, где как таковых нет «своих вещей» (пришли, в чем стояли, уйдут, что дали) — так вот, главное, что забрали при бегстве из дома, был большой рекламный плакат ансамбля национального танца. Горец и горянка в пламенном танце — это и есть нынешний хозяин «помывочной». Часто под плакатом ночевал, пристроившись калачиком на сколоченных нарах, и Ибрагим. И теперь эта выцветающая от сырости бумага — единственная реликвия семьи Джабраиловых, символизирующая навсегда ушедшую от них жизнь, где не думали о войне и был спрос на ансамбли национального танца.
       Не думайте, что такая история существует в недрах одной семьи Джабраиловых. Так не принято в Чечне и Ингушетии. Все тут обсуждают все. И именно в связи с подобными трагедиями беженцы принимают сегодня решение: возвращаться домой или сидеть в лагере — в Ингушетии или северных районах Чечни.

       Кто бьет зеркала?
       В начале апреля мать троих маленьких детей из Урус-Мартана Замани Гелагаева, жившая с начала октября в Ингушетии, твердо решила возвращаться. Несмотря на все циркулирующие разговоры о невозможности спокойно жить.
       — Я поехала через границу 17 апреля. Вместе с детьми. Пробыть в Урус-Мартане смогла только полторы недели. Очень страшно! То и дело вертолеты крутили над нами низко-низко. Мы видели спущенные в «расстрельный» люк ноги пулеметчика, хоть хватай за них. И, конечно, автоматные дула, направленные на нас. Мои дети все это видели. Не смогла я! У соседей на минах прямо за нашими домами подорвался ребенок. У других — молодой бычок. А другого бычка солдаты привязали к забору, запрещая хозяевам трогать, подносить питье, — и требовали выкуп. Выкупа не заплатили, и бычка расстреляли... Мы ушли обратно в Карабулак.
       Черты нынешнего чеченского быта — немыслимые для сознания нормального человека. Согласитесь, таким образом действительно можно вести войну бесконечно. И всегда будут беженцы, лагеря, кошмары... Бесприютность сотен тысяч наших граждан превратится в хроническое бесперспективное заболевание страны.
       — Я вернулась в лагерь. Каждую ночь мне снятся вертолеты и расстрелянный бычок, — досказывает Замани. — Дети нервные, все время кричат и плачут.
       Изахат Борзигова, мать четверых детей, сначала сама пошла посмотреть, как выглядит ее домик в Грозном. Было это в середине мая.
       — Пришла. Стены сохранились. Я обрадовалась — крышу как-нибудь сооружу. Но тут заглянули солдаты. Спрашивают: «Где муж? Дети?» Объяснила, что в Ингушетии. Они страшно разозлились, что некого забрать, и стали крушить автоматами мои стены. У одной из них стояло наше зеркало от трельяжа, почему-то чудом сохранившееся. Так солдаты особенно старались именно над этим зеркалом, раскрошив его в пыль.
       Резюме Изахат простое: «Поеду домой, только когда у Руслана Аушева закончится терпение и он нас отсюда выгонит».

       Палатка имени Хаббарда
       Не поверите, конечно, но особая примета беженских лагерей образца мая-2000 — это сектантство. Такого не было тут ни осенью, ни зимой, ни ранней весной. Теперь люди склонны бросаться в лоно любой идеи, которая сулит им хотя бы краткосрочное освобождение от их неподъемного внутреннего морального камнепада.
       Бывшие молочнотоварные фермы (местное название — лагерь «МТФ») расположены также на окраине ингушского Карабулака — без преувеличения, самой беженски перенаселенной административной единицы современной России. Три тысячи человек живут в старых кошарах, пропахших навозом, десятилетиями тут копившимся. Сейчас, в жару, это — мухи, вонь, бледные лица. Чуть в сторонке от полуразвалившихся коровников — красивая чистая палатка военного образца. Что бы вы думали? Врач-психиатр тут из Москвы? Реабилитацией занимается?
       Нет, это палатка в честь некоего Хаббарда, которую купили на хаббардовские же деньги у организаций, распределяющих помощь ООН (это видно по палатке). В ней сидят теперь шесть странных господ и дам из Москвы и Санкт-Петербурга и ПРОПОВЕДУЮТ. Раздают книги народу, морально растоптанному от отсутствия добрых слов в свой адрес и перманентного присутствия злых — книги и рабочие тетради для подготовки домашнего задания по сайентологической теории. О чем? О какой-то там энергии то ли «ку», то ли «му», которая переполняет человека, уверовавшего в эти конкретные идеалы, а когда переполнишься, должен, естественно, слушать своего гуру и т.д. и т.п. В общем, даже пересказывать скучно — до того на одно лицо сектантские замашки любой масти.
       И чеченцы толпой идут в сайентологи. Кем оказались новообращенные чеченцы-хаббардовцы? Выглядят они так: это худющая, с синими губами 12-летняя Роза Халаева из Аргуна, обладательница запущенного порока сердца, и ее 16-летний тяжелобольной брат Артур, который выглядит не более чем на 10. В последний беженский год он перенес 29 (!) переломов — у него, как думает мама Зура, акушерка по профессии, развилось так называемое «несовершенное костеобразование», а также имеются тяжкие последствия детского церебрального паралича, парапарез и т.д. и т.п. Их отчаявшаяся хотя бы подлечить и поддержать мама Зура мечтает уехать в Голландию и там осесть. Но почему именно в Голландию?
       Пожимает плечами: «Среди наших говорят, что там не считают чеченцев бандитами». Зура говорит, что они всей семьей дружно ходят в палатку имени Хаббарда и им всем становится тепло и хорошо на душе от того, что хоть кто-то на свете их жалеет.
       — И вам, наверное, хаббардовцы уже пообещали протекцию в Голландии?
       — Да.
       — И вас не смущает, что поклонение сайентологическому гуру ничем не отличается от ваххабитского эмира?
       — Нам бы в Голландию. И чтобы нас пожалели.
       Постепенно подходят и другие новообращенные: мужчины, старики, женщины. А вот восьмилетняя Зайнаб Цокаева, девочка, которой давным-давно должна быть сделана операция по поводу тяжелого врожденного порока сердца. Но началась война, выбраться в Москву они уже не в состоянии — все имущество сгорело в Грозном. Все деньги потрачены в первые месяцы скитаний — на то, чтобы снять комнатку для больной девочки. С весны же, когда деньги кончились, — они здесь, в бывших коровниках, в навозе, грязи, среди туч мух и слепней. Ее измученная мама говорит так:
       — Сделайте что-нибудь, чтобы Зайнаб выжила. Я уже приготовилась к худшему.
       — И вам пообещали хаббардовцы излечение?
       — Да, они накладывают на голову Зайнаб руки и говорят, что порок пройдет.
       Уф! Средневековье. Мы так спешили, начиная войну, обвинить в абсолютной отсталости чеченцев — а сами им ее и насаждаем. Вдобавок ко всем бедам.
       В который раз с начала войны приходится прокричать в окружающее безвоздушное пространство страны, ведущей изнурительную для нее войну: где же наши отечественные волонтеры? Специалисты в области душ человеческих? И не сектанты при этом? Где психиатры, психологи? Их ассоциации и организации? В конце концов, где молятся своим богам наши славные правозащитники?
       Да где угодно. Но только не под Карабулаком. Там сегодня правит бал сатана. Там сегодня — голод и большой непорядок в душах тысяч людей, которые так и не дождались нашей помощи.

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, Ингушетия
       05.06.2000