ТИХАЯ ВОЙНА

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

ТИХАЯ ВОЙНА
Она идет каждый день, час, минуту.
За закрытыми дверями чужих домов.
Война за право жить ПОСЛЕ ЧЕРНОБЫЛЯ

       По убогой гостиничной лестнице с трудом движется человек-скелет. Высохшее тело, палочка, раздутые суставы венчают истонченные кости. У человека — десять диагнозов. На любой вкус и цвет, на самый придирчивый выбор, как в пасьянсе. Сегодня — ревматоидный артрит дает себе волю, завтра щитовидка «гуляет», в конце недели — обе язвы одновременно... Карэну всего-то ничего — каких-то 46. А тянет — на все 60. И перспектив выбраться из болячек, сбросить с плеч панцирь-инвалидность — ноль

Рисунок С. Аруханова

       Напасть эта называется просто — Чернобыль. Четырнадцать лет назад хватил рентген — и все отмеренные потом годы расплачиваешься. Что интересно — в одиночку. Исключительно сам с собой ведешь тихую беседу о своей верности долгу, о Родине, которой наплевать, о хороших в принципе людях вокруг, но очень уставших от тебя, вечно больного.
       Естественно, сначала судьба Карэна Погосяна была похожа на миллионы других рожденных в 1954 году в СССР мальчиков. Школа, друзья, вечно шумный и праздничный родной Баку, любимая работа, открытый дом, гости, песни...
       В конце 80-х все обрушилось. Сначала Карэна, тридцати трех лет, сотрудника Миннефтегазпрома Азербайджана, как строителя по профессии неожиданно призвали на военные сборы — и он оказался в Чернобыле, на объекте «Укрытие». Верный воинскому долгу и военной присяге семь месяцев безропотно возводил Карэн проклятый саркофаг над четвертым блоком взбунтовавшейся АЭС в составе знаменитой в/ч 55237. Один из тысяч ему подобных ликвидаторов ежедневно «принимал на грудь» невидимые глазу радионуклиды, чтобы миллионы других были избавлены от этой участи. И тем самым подарил свою собственную жизнь и здоровье человечеству. Объект и субъект широкомасштабного биологического эксперимента. Маленький человек, попавший под колесо мировой истории и попытавшийся вставить палки между теми зараженными спицами.
       Однако осознание трагедии придет куда позже, и будет это уже в холодной бездомной для Карэна Москве. А после Чернобыля вернулся он еще в родной Баку — внешне таким же, как раньше. Ну кто тогда думал, что жизнь изменилась полностью и бесповоротно? Баку встретил своего любимого сына, как положено, любовью. Друзья, шашлыки, вечный пляж... Красивая жизнь на берегу ласкового моря!
       Голова что-то кружится у тебя, Карэн, дорогой? Так это от количества выпитого вина! Поташнивает тебя, Карэн? Мутит? Коньяк, наверное, дурной попался!
       Подкатил 89-й год. Карэн уже понимал, что со здоровьем происходят вещи неприятные и пока малообъяснимые. Но врачи только пожимали плечами и, будучи выдрессированы советской школой умолчания, упорно не связывали состояние Карэна с его ликвидаторством. А тут и новая беда пришла — равновеликая Чернобылю.
       Это там, на Припяти, было все равно — армянин ты или азербайджанец, татарин или ингуш. Работай на Отечество, которое в опасности, и никаких лишних слов в придачу. Саркофаг перемалывал народ, невзирая ни на что, тем более на «пятый пункт», форму и размер носа. Но уже в 89-м в Баку оказалось, что нет хуже людей, чем азербайджанские армяне. А значит, нет хуже и Карэна Погосяна. Разгулом бакинских националистических погромов стал утверждаться стиль новых, наступавших в стране времен.
       В марте 89-го Карэн был вынужден уволиться с работы: армян там больше не хотели держать. И вскоре вся семья Погосянов рванула от смерти в Армению, бросив в Баку все нажитое десятилетиями и поколениями. Сначала они осели в Ереване — на беженском положении, в гостинице. Мать, отец, братья. Все были нервные и нездоровые. А какими могут быть армяне, увидевшие пролитую армянскую кровь, страдания своего народа, насильственное его выселение... Всем было плохо тогда, а Карэну хуже других. Стресс изгнания наслоился на полученные рентгены, и организм Карэна стал превращаться в полигон для бесконечной лекарственной обработки. Ликвидатор задыхался, терял сознание, падал в обмороки. Наконец стало ясно, что его облученным клеткам специфический ереванский климат откровенно не подходит. Карэн уехал в Москву, куда к тому времени самолетами уже перевезли несколько тысяч азербайджанских армян. Таким образом он влился в «стройные ряды» беженцев, расселенных по московским общежитиям и гостиницам.
       Конечно, все они думали, что это временно, страна обязательно придумает, как им быть дальше. Никто из армянско-бакинских беженцев и в кошмарном сне не предполагал, ЧТО вот-вот рухнет СССР, что Горбачев, подписавший бумаги об их переселении в Москву, перестанет быть главой государства, а на его подписи новые власти будут плевать с высокой колокольни, ЧТО люди с пропиской в Баку станут иностранцами, ЧТО вскоре в столице напрочь забудут, как сами пригласили бакинцев пожить у себя.
       В дни, когда болезни отпускали Карэна, он шел по инстанциям с важной, как ему казалось, бумагой в руках. Вот она: «В ходе выполнения работ в сложной радиационной обстановке тов. Погосян проявил высокую политическую сознательность, мужество и личную дисциплинированность. В соответствии с постановлением ЦК КПСС, президиума Верховного Совета СССР, Совета Министров и ВЦСПС № 524-156 от 7.05.1986 «Об условиях обеспечения льготами военнослужащих, принимающих участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС» и приказа министра обороны № 147 от 12.06.1986...»
       Карэну смеялись в лицо. ВЦСПС — это где? ЦК КПСС — там же? Да и кто ты, собственно, такой? Иностранец!
       Не подумайте, что это журналистское преувеличение. Именно так, «иностранцем», кличут Карэна московские чинуши. Еще, как водится, «черным», из-за которого «гибнут наши солдаты»... Ну как объяснить необъяснимое? Как доказать, что ты не верблюд? Что защищал Родину наряду со всеми? Что орден Мужества на груди? Что к боевикам Хаттаба не имеешь ни малейшего отношения?
       Карэн не из тех, кто сносит оскорбления молча. Он начинает кричать, доказывать, кипятиться. Его прямо из присутственных мест отправляют в «обезьянники». Там — новый крик, разборы, споры. Карэна, конечно, потом отпускают. Но доколе терпеть нестерпимое? Регистрацию приходится выбивать чуть ли не через суд. Медпомощь — тем же путем. А эти бесконечные и бесплодные войны с префектурой округа «Ломоносовский», с Московской миграционной службой... Не списать в архив ничем не затираемое осознание того, что тебя, человека, чернобыльца, с заслугами и наградами, акционировали — а попросту продали, как раба, как вещь, как стол, новым хозяевам гостиницы вместе со стенами, ковриками, мебелью, лифтами.
       Итог карьеры ликвидатора Погосяна на этот день и час печален. Одиннадцать лет (!) он ютится в совершенно не приемлемых для его здоровья условиях в гостинице «Южная». В конуре — крошечном номере без удобств. Не дай Бог так кому-нибудь жить! Примитивный быт, гонимость, неуют, бездомность. Колкости со всех сторон. Приезд в Москву в 1989 году был для него спасением от физического уничтожения. Но тот же приезд стал пыткой при жизни. Карэн превратился в гостиничного, а значит, бездомного старика с палочкой, на инвалидности — в 46 лет. Одиннадцать лет от переселения из Баку, и никаких видимых перспектив обрести хотя бы крошечный, но свой постоянный угол на земле.
       У нас есть склонность к пусканию пыли в глаза — тогда мы острее что-то понимаем. Так вот, даже уникальность положения в Москве Карэна — он единственный в столице беженец-ликвидатор — ничуть ему не помогла. Он тихо погибает за плотно закрытой гостиничной дверью.
       Самое фантастичное в этой истории, что не мир помогает Карэну, а Карэн — миру. Это кажется невероятным, но... Родители ликвидатора, как вы помните, остались в Ереване. Так вот, в прошлом году при странных обстоятельствах в бытовой драке там убили его 70-летнего отца, работавшего до последнего дня своей жизни. Теперь Карэн должен помогать маме, у которой на плечах забота о младшем брате Степане. Когда-то давно, во время службы в армии, Степана жестоко избили «деды», и на этой почве у него развилась шизофрения. Неизлечимое, как известно, заболевание. Поэтому теперь Карэн живет так: он себя почти приговорил, тратит из пенсии минимум миниморум, остальное копит, чтобы отослать, во-первых, маме и брату, во-вторых, еще по одному — украинскому — адресу. Там, в городке Бровары (том самом, который прославился недавним падением тактической ракеты аккурат в многоэтажный дом), живут его племянник и первая жена среднего брата Владимира, оказавшегося не вполне достойным человеком. Владимир забыл мать, Степана, Карэна, бросил жену и ребенка, отказался всем помогать — и теперь именно инвалид Карэн, больше просто некому, вытягивает и племянника.
       Карэн — человек принципиальный не только по понедельникам, как многие из нас, а всегда. Как бы тяжело ему ни было расставание с Владимиром, как бы ни невыносимо было выполнять данные единожды обещания, он категорически отказался поддерживать связи со средним братом.

       Мы сидим с Карэном в «Южной», и он искренне недоумевает, почему столичный мир к нему не слишком благосклонен.
       — Я же вас защитил! — говорит он. — А вы не хотите мне даже угла дать!
       Карэн нервничает, заводится, задыхается. Он показывает свои фотографии — до и после Чернобыля. «До» — здоровяк, круглолицый армянин со жгучими глазами. «После» — скелет, обтянутый кожей, и с этого портрета на мир смотрят огромные, в половину иссушенного страданиями лица глаза затравленного болезнью и людьми человека.
       И ведь не выйдешь на улицу с плакатом: «Я — чернобылец! Мне плохо!» Нет... Карэн выползает из гостиницы проводить меня до автобусной остановки и тихо, скромно, опираясь на палочку, идет, незаметный, вдоль Ленинского проспекта. Никто не обращает внимания на человека, закрывшего собою саркофаг. Никто, кроме наших доблестных милиционеров. Для них Карэн — в единственном качестве. «Черного». С понятными последствиями. И требуется немало усилий, чтобы Карэна опять отпустили из дежурной части без мзды, и надо доказывать, что он куда лучше многих из нас, рязанских, тамбовских, воронежских. Хотя бы потому, что так пострадал за наше будущее.
       На тумбочке у кровати Карэна — телефон приемной Путина.
       — Ну зачем вам это?
       — Хочу донести до него, как живут чернобыльцы.
       — И?
       — Он вроде бы благоволит ко всем людям в форме. Бывшим и нынешним. — Серьезно говорит. С надеждой. С верой, что так и есть, как о том говорят по телевизору.
       Неужели опять обманут?
       Мерзость Чернобыля спустя четырнадцать лет от рождества его — в отсутствии каких-либо взрывов, внешних катаклизмов, на которые соответственным образом реагировало бы наше население, мало предрасположенное к состраданию. Чернобыль расползся по квартирам, притаился за дверями домов — и именно там, тихо, въедливо, но верно продолжает варить свое поганое варево. Добивает тех, кто еще жив. Сшибает с ног тех, кто еще ходит.
       И мы, здоровые и сильные, ему — Чернобылю — в этом отлично помогаем. Тем, что не замечаем мук ликвидаторов — теперь даже к очередной годовщине взрыва.

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ
       29.05.2000