АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)
  
Анна Степановна Политковская

  
•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

Скачать книгу «Путинская Россия»

Скачать специальный выпуск

ПАРИЖСКОЕ СЧАСТЬЕ
       
       О Париже говорено столько, что стыдно присоединяться. Но ничего не поделаешь: очень хочется. У этого города такая сильнейшая магия, что язык твой, проклятый инструмент выдачи тайных порывов, сам собой развязывается, усыпляя упорствующий разум. И тянет прокричать — о том, как и ты был там счастлив. Пусть даже банально, многажды повторенными штампами, пусть вслед за всеми, в том числе самыми великими и гениальными на планете — все равно прокричать, осознавая заведомую проигрышность мероприятия.
       Итак, Париж. Конец мая. Цветение каштанов. Пять суток — мои. И только мои
       
       Причина пребывания — выход книги, представляющей из себя сборник репортажей из Чечни и Ингушетии, опубликованных в «Новой газете» с сентября 1999 года по апрель 2000-го. Заметим по ходу: это приятно. Потому, что заведомо ставит наших постоянных читателей от Чукотки до Калининграда в приоритетное по сравнению с самими парижанами, законодателями всех и всяческих мод в рамках планеты, положение. Издательство, обратившее столь ласковое внимание именно на «Новую газету» (конечно, не само по себе, а с подачи Александра Гинзбурга, бывшего отсидента и диссидента, ныне парижанина, правозащитника и товарища Александра Солженицына), — так вот, издательство мало того что очень известное в Париже, популярное, крупное, но даже и именуется эстетично и игриво, настраивая уши на красоту. «Робер Ляфон», и все тут. Пара слов, четыре перетекающих друг в друга слога — и слухом осязаешь Францию. И двойное грассирующее «эр» присутствует. И лилейно-нежнейшее «ля», где «эль» летит в мир слабо и воздушно, сливаясь в поцелуе тактично движущихся губ с особым «я» — фонетически близким скорее к беззубой детской песенке «ля-ля-ля», чем к взрослому воплю с претензией на закомплексованное самоутверждающее «яканье».
       Впрочем, импозантный «Робер Ляфон» пришел лишь утром. Первая парижская ночь прошла в кафе. А где же еще?
       
       Но как выбрать лучший перл в бриллиантовой россыпи? Никак. В Париже, городе свободы и легкого безрассудства, в ходу один путь — вперед и наугад. Итак, первое же парижское кафе, в которое по совершенно случайному совпадению («Может, сюда зайдем?» — «Ой, нет, много народу!» — «Хорошо. Тогда правее по улице.» — «Нравится?» — «Садимся».) удалось окунуться, называлось «Избранный». По-французски — «Le Select».
       Наугад вышло наотмашь. Оказалось — это и есть сердце знаменитого Монпарнаса. И района Монпарнаса, и бульвара Монпарнаса. А значит, приют и отдохновение вперемешку с вдохновением — художественной элиты со всего света. Что быстро обнаружилось.
       Кабы знать, где упасть, соломку бы подстелил. Развеселая компашка разбитных хрестоматийных парижан — полуартистов, полухудожников, разновозрастных, с налетом вечного студенчества на висках — вовсю веселилась за соседним столиком, не замечая веселья и грусти всех остальных. Проходы в залах узенькие, мебель старая — интерьеры законсервированы, как если бы очутиться в начале 20-х. (Вносить изменения в исторический облик парижских кафе категорически запрещено — они музеи парижского духа.)
       Но, однако, законсервировалась и атмосфера. Девушка-художница, гордячка, как все парижанки, и одномоментно навеселе, желая немедленно обрести счастье с сидящим поодаль юношей-художником, а посему истово двигаясь к нему сквозь исторически узкие проходы, к черту перевернула на наш столик бутылку с водой. И все потекло — в сумку, на одежду, в туфли... А что же эта вольная птаха Монпарнаса? Эта избранная?
       Собственно, ничего. Женщины в Париже такие гордые, задирают головы выше крыш — и одновременно вполне доступные. «Наша» художественная барышня любезно, но не слишком, проворковала «пардон» и быстро обрела счастье, за которым прилетела сюда, воссоединившись со своим Пьером. А может, новоиспеченным Дереном, Матиссом etc.
       Вы поняли, что выбор имен не случаен? Что Дерен, Матисс, а также Пикассо, Кокто, Макс Жакоб, Генри Миллер, Скотт Фицджеральд и сам Хемингуэй сиживали за теми же столиками, за которыми нас облили водой монпарнасские авангардисты начала двадцать первого века.
       Ну что еще нужно бывшему советскому человеку, чтобы почувствовать себя счастливым? В эту минуту жизни — ничего, кроме соприкосновения «пятой точки» с драным креслом, которое обтирали бедные брюки раннего Хемингуэя, не расстававшегося с тем же самым коктейлем, который способен заказать и ты! Избранный — он, и избранный — ты.
       
       Официанты «Избранного» — кстати, все мужчины очень даже в летах. Есть прямо старики. А уж какие гордецы! Даже из парижских гордецов. Зови — не дозовешься, раз ты еще не Пикассо. Но вот оказия — совсем не хочется гневно вскакивать с места и удаляться, не дождавшись надменного гарсона. Почему-то все прощаешь и понимаешь, почему он получился такой элитный, а ты еще только на подступах.
       Наконец гарсон снисходит и до тебя, впервые заблудшего и еще не победившего Монпарнас. И наконец приносит испить давным-давно спрошенной воды. Естественно, в бокале образца 20-х годов. Толстостенном, простецком, где аристократией и не пахнет, исповедующем один-единственный принцип бытия: «чтобы не сразу бился». Слишком уж народ тут резкий собирался. Приобретали бы тонкое стекло — из долгов не вылезали бы по причине буйного нрава завсегдатаев, часть из которых позже становилась нобелевскими лауреатами, лучшими из лучших, триумфаторами мира.
       Но стаканы тоже жалко.
       Короче, грохая стаканом об стол, «избранный» официант даже глазом на непостоянного клиента не косит. Компашка по соседству — вот это «его». Они — свои люди, громко хохочут, кокетничают, увиваются друг за другом, хотя один приносит кофе, а другой за него платит. До меня же он только лишь снисходит.
       Впрочем, высокомерно, но не зло, даже отчасти прощая, что я на Монпарнасе никто. И странное чувство от немого созерцания игры этого старого парижского гарсона-профи: ты стыдишь себя за то, что ловишь его взгляд, поверхностный для тебя, и радуешься, когда замечаешь, что он прощает тебя, и очень хочется тут же вскочить и бежать за «синей птицей», выделиться из толпы, пусть на час, но обязательно в герои. Таковы, говорят, проделки Монпарнаса. Не мы первые, не мы последние на нем.
       Но прощай, «Le Select», уж больно ты гордый! Но ведь и мы не промах. Наступающим утром и у нас — завоевание Парижа. Это начиналась предпродажная подготовка книги, или раскрутка по-нашему.
       
       Как все было? Зверски. Отечественным службам паблик рилейшнс и не снилось: с раннего завтрака до позднего ужина включительно — пресс-конференции, интервью, званые вечера, презентации, разговоры. Вечером голоса уже нет. А с утра — все то же. Круговерть почему-то заинтересованных в книге журналистов, часть из которых даже успела прочесть ее перед интервью. Расписание жесточайшее: с одного интервью переезд на другое — и никаких отклонений от заранее утвержденной издательством программы. Между встречами с журналистами — установочный разговор с издательницей Малси Озонна (она готовила книгу) о том, чего ни в коем случае нельзя забыть сказать представителю того или иного СМИ... Мари Жиго из «Le Моnde» — одно. Тьерри Брандту из франкоязычной швейцарской «Le Matin» — другое. Журналу «Elle» — третье...
       Однако заданный бешеный ритм не уничтожил эмоционального вектора. Всюду — добрые слова водопадами, любовь, тепло, обожание, уважение. Положительное цунами. Жизнь, вдруг понятая как счастье, а ты оказался ему доступен — давно позабытые ощущения на родной земле. Что касается работы — у нас за статьи не любят, за них в основном ненавидят.
       
       Французские интеллектуалы, участвующие в раскрутке книги, явно не понимают, почему чем дальше, тем очевиднее мое смущение от всей этой карусели добра. «А разве у вас не так бывает, когда кто-то что-то написал и издает?» — «У нас никак не бывает». — «То есть? Разве книга по-русски не вышла?» — «Конечно, нет».
       Удивлены. Пожимают плечами. Впервые недоверчиво косятся — не верят. А я не расшифровываю. Зачем? Это мелочи. И смотрю вокруг во все глаза на главное — как же одеты парижанки?
       Нужно всего-то десять минут где-нибудь на площади Мадлен — постоять, потолкаться, — и поймешь, что ответа на этот вопрос просто нет. Суть Парижа в том, что женщины одеты, как хотят. (Мужчины — тоже.) И думают, как пожелают. И красятся, как заблагорассудится с утра.
       Такая жизнь называется свободой. Волей. Живешь, как поёшь: как нравится.
       Есть одна деталь: так вышло, что перед Парижем автор этих строк была лишь проездом в Москве. А первой точкой на транзитном маршруте, финишировавшем во французской столице, стали Ингушетия и Чечня, лагеря беженцев, предгорья, леса, очень хотящие домой солдаты, плачущие голодные люди, ужас отечественного бытия. Где все живут как придется. Как выживут. Отсюда и «мой» Париж получился — сладким нездешним блюдом. Так бывает во рту после полыни — и одна конфетка кажется килограммом меда на фоне укоренившегося горького послевкусия.
       «Что же ты не спишь? Мешает спать Париж...» Ведь именно так мы иногда мурлычем себе под нос, пробиваясь к свету сквозь строгие российские будни.
       Знаете ли, не подтвердилось. Очень здорово спалось в Париже. Впервые за все месяцы войны. Без снотворного и озноба. Потому что никто не орал, не понукал, не говорил, что предательница. Все — любили. Все — обожали. Чего и вам желаю.
       Так получилось парижское счастье. Принадлежащее на правах частной собственности одной русской журналистке, которая еще и осмеливается свидетельствовать. О нем. Счастье вдвойне острое, потому что до этого пришлось осмеливаться совсем в других вещах. А книжка, о которой речь, 4 июня поступает в парижские магазины. Издатели ее так и назвали: «ПУТЕШЕСТВИЕ В АД. Чеченский дневник. Русская журналистка осмеливается свидетельствовать».
       
       ЛЕГКИЙ ПОСТСКРИПТУМ.
       Одновременно со сборником статей из «Новой газеты» о России времен войны в Чечне — во Франции в начале июня выходит еще одна книжка на ту же тему. Называется она громко: «Сучья война». Некоторые говорят, что можно перевести даже еще более вызывающе: «Ссученная война». Ее автор — парижская журналистка Анн Нива. Считается, что наши книжки не слишком похожи друг на друга, хотя и повествуют об одном. Однако сейчас о другом — о параллелях. Случайно ли книжки выходят одновременно? Французы эмоционально уверяли: совершенно случайно. Трудно поверить. В подтверждение этого выслушайте одну историю.
       Анн Нива — не просто храбрая французская журналистка. Анн Нива — дочка своего папы, Жоржа Нива, ныне профессора Женевского университета, очень известного во Франции слависта. А Жорж Нива — не просто известный славист, а тот самый человек, который, приехав в начале 60-х годов стажироваться в Москву, быстренько оказался в доме именно Ольги Ивинской, последней любви Бориса Пастернака. Жорж в ее доме не просто чаи гонял, а влюбился в дочку Ивинской — Ирину. И даже переехал к ним жить, а их надвигавшийся брак благословил сам Пастернак. Более того, Пастернак и Жорж много времени проводили вместе, беседовали, Пастернак помогал Жоржу вникать в русскую жизнь, столь богатую на испытания. Потом Жоржа зверски вытурили из нашей страны силами соответствующих органов. А Ирина? Она оказалась в одной из мордовских зон.
       Постепенно у Жоржа и Ирины все распалось. Сначала женился он. Во Франции. И стал воспитывать народившихся детей в духе сурового протестантизма и аскезы. Маленькая Анн Нива ползала с папой по горам — ее так учили жить, стиснув зубы. (Пройдет менее тридцати лет, и в горящей Чечне Анн очень пригодятся уроки папы Жоржа. Она будет ползать по чеченским горам, отлично умея стискивать зубы.) Но вернемся к истории той одной любви середины прошлого века. Узнав о женитьбе Жоржа во Франции, и Ирина влюбилась в одного из политзаключенных соседней мужской зоны.
       Таким образом, союз Жоржа и Ирины, осененный Пастернаком, не состоялся. Но любовь эта, пестуемая уже больным тогда поэтом, имела место быть... Где бы вы думали? В одном из домов в Потаповском переулке в Москве. Том же самом переулке, где находится наша редакция. И сейчас тот дом стоит, и квартира цела.
       И мы все рядом.
       Наш мир странен и объединен в единое целое даже больше, чем мы себе это воображаем в самых смелых снах. Париж и Москва — почти одно и то же.
       
       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, наш спец. корр. Париж — Москва
       01.06.2000

2006 © «НОВАЯ ГАЗЕТА»