НИЩИЕ

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

НИЩИЕ
Трагедия всех времен и народов: люди без денег ищут справедливости у людей без совести

       Три истории о том, что же получили, повзрослев, дети нашей «перестройки»
       Всякий обвал начинается с камешка, рядового, ничем не примечательного, летящего вниз. Крушение социумов — так же: с безнаказанного уничтожения «песчинки». Отдельно взятого, простого человечка.
       Люди — герои сегодняшних трех историй — никогда не были знакомы друг с другом, и их пути не сплетались. Мы сами их тут соединили. Конечно, не просто так, а по принципу схожести судеб. Все трое — совсем маленькие люди нашей большой страны, но когда понимаешь, что им выпало, — вот тут-то всю-то ее и видишь-понимаешь.
       Итак, три трагедии, три молодых жизни, принадлежавших «новой России». Они так хотели быть ей полезны! Но в ответ, даже не поперхнувшись, страна проехалась по ним мегатонным катком своей разнузданной демократии. И тем самым подписала приговор и себе?..

Фото Владимира Павленко

       Ангелина
       В комнату, двигаясь боком на первый взгляд от смущения, вплыла милая хрупкая московская старшеклассница, девушка-ребенок. Она осторожно осмотрелась вокруг, наивно и приветливо скосила глаза. «Я и есть Ангелина», — сказала, полыхнув взором по углам, и быстренько ринулась к стулу-спасителю. Обаятельная барышня, увы, хромала. И так это было обидно и некстати.
       В объемистой папке документов, которая передо мной, Ангелина звалась сухо и отталкивающе: «несовершеннолетняя Шевченко». Эти бумаги — продукт семилетних взаимоотношений девчушки с внешним миром, и из них следует, что жизнь к Ангелине совсем не так добра, как Ангелина — к ней.
       Стартовала же эта дисгармония 27 ноября 1993 года.
       10-летняя тогда девочка переходила дорогу, как положено, по «зебре», на родной улице Волгина в Москве. Когда Ангелина одной ногой уже вступила на тротуар, ее зацепили и потащили вперед «Жигули». За рулем был врач местной районной поликлиники № 78 Виктор Тренин, муж и отец.
       «Ничего особенного!» — скажет каждый. И будет прав. С Ангелиной тогда стряслось то, что может запросто случиться с каждым из нас. Однако главное в любых событиях, сваливающихся на наши головы, — то, как из них выходить.
       Врач Тренин бросил девочку в бессознательном состоянии на месте происшествия. Ни первой помощи, ни вызова «скорой» — ничего. Милиция вычислила его лишь спустя сутки, когда переломанная Ангелина уже была в реанимации детской клинической больницы № 13.
       — Позже он сказал мне так: «Да, я подлец, я испугался тюрьмы», — рассказывает Светлана Алишеровна Чикаленко, бабушка и опекун Ангелины. Пенсионерка. Внучка живет у нее с восьми лет. Именно тогда мама сказала девочке: «Мы завтра уезжаем, и на этом все». У мамы появился новый муж... За полтора месяца, которые после аварии девочка провела в больнице, мама посетила ее однажды. Столько же — испугавшийся тюрьмы врач Тренин.
       В дальнейшем всю свою судьбу Виктор Анатольевич построил, как защиту от Ангелины. Быстро уразумев, что у девочки нет влиятельных родителей, врач активизировал свои связи. В результате Черемушкинская районная прокуратура три года вообще не возбуждала уголовного дела против Тренина. А когда все-таки сподобилась и завела его — то скоренько прекратила, так и не доведя до судебного разбирательства. Следователи не уставали повторять бабушке: «Даже не ходите. Все, что нужно в таких случаях, ваш обидчик уже задействовал».
       В принципе ясна платформа Тренина. Задевает только, что он до сих пор — практикующий доктор. Однако каковы следователи? В лицо потерпевшему объяснять, что инвалидность — инвалидностью, а связи — связями. А где профессиональная принципиальность как основное следовательское качество? Там же, где закон. Спят оба.
       И вот, Ангелина выросла, превратившись в прелестную, но совершенно больную девушку — авария сделала ее калекой. Ей нельзя ни бегать, ни танцевать, ни долго ходить. Тяжелейшие головные боли, изнурительные носовые кровотечения — ежедневный быт. Непрекращающийся воспалительный процесс внутренних органов. Анемия. Все семь прошедших лет — лекарства, больницы, манипуляции. Ангелина лишена той нормальной жизни, какая бывает у шестнадцатилетних девушек, полных надежд на светлое будущее. А недавно выяснилось: последствие множественных переломов бедренных костей — невозможность иметь детей. Девушке объявлен вердикт: нужна новая операция.
       Уму непостижимо! Когда-то некто Тренин зазевался — и теперь еще и вся женская жизнь под откос. Светлана Алишеровна собственноручно отнесла многократно закрытое дело о ДТП на улице Волгина в Генеральную прокуратуру, и там ей сказали так: теперь, в 2000 году, оно подлежит списанию в архив по главной причине — ЗА ДАВНОСТЬЮ СОБЫТИЯ...
       Бабушка еще спорила: ведь это для Тренина — «давность», а для Ангелины — сиюминутность. Да и к тому же «давность»-то устроена намеренно, самими же правоохранительными органами! Должен же кто-то ответить за весь этот клубок!
       Сотрудники Генпрокуратуры были неумолимы. Великая способность в нашем государстве: не защитить беззащитного, тем самым переломать судьбу человеку, лишить будущего, а потом хладнокровно назвать трагедию архивной!
       Мы говорим с Ангелиной о Тренине. А лично она чего бы хотела от своего обидчика? Какое он должен понести наказание?
       — Самое строгое, — отвечает Ангелина коротко.
       — Но все же — какое? Конкретнее, — настаиваю.
       И вот ее приговор, он потряс: «Я хочу знать, что он обо всем этом думает».
       Она не сказала: «Пятьдесят тысяч долларов». Хотя и могла. Она не сказала: «Моего мучителя — в тюрьму на двадцать лет. А там — поломать косточки, как мне. Чтобы знал». Она, шестнадцатилетняя, сказала главное: чтобы искоренить зло, необходим мыслительный процесс — осознание. И никак иначе. Если ты не виновен — докажи. Если виноват — честно признай и моли о снисхождении. А в нашей атмосфере оскорбительно равнодушного болота зло лишь многократно пухнет в объеме, и это та подушка, которая затыкает любой следующий крик о помощи.

       Андрей
       Андрей Ермаков, рядовой в/ч 3747 МВД РФ (Москва), родом из Нижегородской области, был найден в ночь с 14 на 15 декабря 1997 года в казарме с перерезанным горлом на собственной койке. Об этой трагедии наша газета писала почти год назад, но обстоятельства требуют возврата к теме. После публикации Московская городская военная прокуратура была вынуждена вновь открыть дело. Однако это привело не к выяснению правды, а только лишь к новому витку измывательств над матерью погибшего Галиной Ермаковой.
       Передо мной — письмо погибшему Андрею Ермакову от временно исполняющего обязанности московского городского военного прокурора майора юстиции Коновалова. Вы не ослышались, а мы не ошиблись. Мертвому рядовому майор сообщает следующее: «Уважаемый Андрей Юрьевич! Уголовное дело по факту гибели рядового в/ч 3747 Ермакова Андрея Юрьевича (его самого! — А. П.) прекращено».
       Это — письмо на тот свет. В полном смысле этого слова. Финальный аккорд бессердечия госмашины, якобы расследующей дело о смерти солдата, а на самом деле не предпринимающей ни единого шага в этом направлении. Следователи вообще ничего не желают делать. Протоколы допросов свидетелей даже на первый, неюридический, взгляд — поверхностны, ничтожны. В показаниях концы с концами не сходятся. Читая всю эту стряпню, так и хочется подтолкнуть, расшевелить следователя: ну спроси же у человека элементарное! Оно способно пролить хоть какой-то свет!..
       Но — ничего. Бумага фиксирует отсутствие какого-либо стремления военной юстиции к правде.
       Когда Галина Ермакова, мать, вскрыла письмо «на тот свет» — она два дня плакала, не переставая и не прерываясь на какую-либо иную деятельность. Вы думаете, это письмо — случайность? Конечно, нет. Прокурорский врио Коновалов знал, на что идет, — он хотел нанести ей еще одну моральную травму, только чтобы перестала, надоедливая, требовать, ходить, писать, возмущаться. Чтобы ему, Коновалову, спокойно дали подполковника, чтобы этому не помешали отношения с командованием внутренних войск, не заинтересованным в истине о трагической смерти Андрея... Пошлятина.
       Сегодня Галина в одиночку бьется со всей прокурорской системой России. И не может добиться НИЧЕГО. Она искренне удивляется: «Камуфлируя все и вся, армия лишь воспроизводит беззаконие, возводит в квадрат, в куб, в геометрическую прогрессию... Всей своей деятельностью они плодят новых убийц...»
       Да, возводят. Да, плодят. А собираются с мыслями, лишь когда это касается их лично. Ну нет в стране ни малейшего общего стремления к правде. Нет энергии жить не по лжи — всюду безволие и апатия к тому, что не ты, не твое, не о тебе. Следователям проще назвать убийство самоубийством — и списать в архив. Изнасилование именовать не иначе, как «сама дала», и надо милиционеру, изначально цинично настроенному к жертве, а не к преступнику, доказывать, что «не сама». Что будет с нацией, упершейся в предельно допустимую норму аморальности?
       Вся семья Ермаковых со смертью Андрея пошла под откос. Муж хоть и живет дома — но не живет, обособился. Бабушку Андрея два раза подряд парализовало — и она умерла. Дедушка перенес инфаркт, почти ничего не видит. Младший брат Андрея Денис на год ушел в академический отпуск из техникума: долго лечил нервную систему в больнице после похорон. А сама Галина на себя махнула рукой — вся, как струна натянутая, ни о чем говорить не может, только о юридических тонкостях дела Андрея, о допросах, следователях, очных ставках... Разве это жизнь? Разве может государство позволить ТАК существовать матери и семье погибшего в армии солдата? Как разбить тенденцию, когда всем все до фонаря?
       Предложение Галины — самосуд. Но не надо хвататься за голову. Мать не хочет стрелять из-за угла в вычисленных ею убийц сына. Под самосудом она понимает одно — сбор собственными силами неопровержимых доказательств против виновников ее горя. Для этого Галина работает, как вол. Выколачивает отгулы. Колесит по стране в поисках свидетелей. Выслеживает их. Допрашивает. Умоляет, в конце концов...
       Госмашина способна смириться с таким поворотом событий? Пока похоже — да. Но зачем тогда вообще нужно государство, которое можно заменить собой?

       Роман
       Роман Владимирович Глебов, гражданин РФ 1980 года рождения, подмосковный житель, пошел служить в армию по убеждениям. Мать настаивала «откосить» — сын сказал «нет», хотел, чтобы все было, как положено.
       «Положенного» хватило на 2 месяца и 10 дней службы. 10 сентября 1998 года Роман погиб при пошлейших обстоятельствах. Его мотострелковый полк был отправлен на ночные учения по огневой подготовке. Впереди ехал БМП, в котором был Роман. За ним — другой. Вечер, зябко — офицеры источали запах свежепоглощенного алкоголя. Один из них, капитан Половников, спьяну приняв огни впереди ползущей БМП за цель, стал давать солдатам команды к стрельбе. Рядовой Демчишин все пытался доказать ему, что это — БМП... Но офицер уперся — стреляй!
       Когда Демчишин осознал, что смалодушничал и собственными руками убил товарища, он надолго угодил в психиатрическое отделение Подольского военного госпиталя.
       «Извините за почерк. Пишу сломанной рукой, одним глазом и контуженной головой. Роман был рядом со мной, в 20 сантиметрах, до последней секунды, и он не мучился», — написал родителям Глебовым Максим Вострухин. Это второй солдат, находившийся в ту ночь в пострадавшем БМП. Он получил тяжелейшие ранения, но был чудом вытащен врачами с того света, перенес серию операций.
       Все это — в/ч 73864 под командованием гвардии полковника Лунева. Нет сомнений, что если бы в том БМП сидел собственный сын полковника Лунева, он бы тридцать раз подумал, стоит ли пускать нетрезвых офицеров к командованию ночными учениями с применением боевых снарядов. Это ясно, как любовь к жизни.
       Дело о смерти Романа Глебова принял следователь военной прокуратуры Мулинского гарнизона (по месту расположения полигона) Эдуард Григоров. И снова, как в историях о гибели Андрея Ермакова, об изувеченной Ангелине, — никто никуда ровным счетом не торопился. У Григорова не оказалось ни малейшего стремления собрать данные о настоящей роли офицеров в трех загубленных солдатских жизнях. Следователь «не замечает» очевидного: хотя тут уж все, как на ладони, — Роман был расстрелян прямо на полигоне, на глазах у множества свидетелей... Но! Даже тут прокурорская машина умудряется не ставить точку.
       Главное — Эдуарду Григорову, будто он из вражеского стана, глубоко наплевать, что семья Глебовых буквально раздавлена трагедией, что Лидия Николаевна, мать Романа, тихо сходит с ума. Вот фраза, недавно брошенная ею:
       — Мне было бы легче, если бы он погиб в Чечне.
       — Неужели? Правда, легче? Почему? Бывает ли вообще легче, когда погиб?
       — Потому что — как герой. А не по чужой пьянке. И всем было бы дело до героя.
       Пожалейте, Григоров, Лидию Николаевну — вот до чего можно дойти. Единственная жалость, которая ей поможет, — это установление истины. Точка в деле сына.
       Страна инфицирована незавершенкой. Там, где обязана быть поставлена ТОЧКА, — ее НЕТ. Трагедии барахтаются без финалов. Мы нигде не доходим до конца — мы не принципиальны. Прокуратура многолетне и хронически бездействует, если дело касается «просто людей». Мы позволяем незавершенку даже там, где это преступление и вопрос чести. Как в делах Шевченко, Ермакова и Глебова, оскорбительно повисших в воздухе. Именно поэтому число маленьких трагедий, которые происходят в нашей большой стране, упорно стремится к бесконечности. И зло продолжает воспроизводиться. И поэтому журналисты не успевают писать, газеты отказываются публиковать из-за массовости трагедийного потока. Люди страдают, умирают, исчезают. Мы все это глотаем и топаем дальше по широкой дороге жизни. Нет социальной активности. Исчезла публичная сила. Истощились мускулы действенного добра. Общество трансформировалось в коллективного труса. Боятся всего и всегда, открыть рот для громкого крика в чью-то защиту. Смелость города берет только при очень особых обстоятельствах и состоянии души — как подвиг. В обычной жизни она — раритет. Неужели все это опять переродится в исключительно кухонные пересуды о фатальном несовершенстве государства, в котором угораздило родиться? И всем захочется в Америку, какой мы ее видим по телевизору, — где люди чувствуют себя защищенными? Долго ли протянет такая нация?
       Итак, подведем черту: Ангелина жива, но калека. Андрей и Роман мертвы. Это молодое поколение страны, объявившей курс именно на молодое поколение.

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ
       24.04.2000