«ВЫ — НЕДОБРЫЕ К НАМ»

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

«ВЫ — НЕДОБРЫЕ К НАМ»
Почему даже русские беженцы не стремятся уехать дальше Ингушетии?

Фото Олега Смирнова

       Тихой сапой в страну вползло время, когда требуется доказывать аксиомы и говорить банальности — ведь большинство перестало их считать таковыми.
       Например: ВСЕ ЛЮДИ РАВНЫ — а многие уже и не верят, что это истина в последней инстанции.
       Или: получив пулю, мы умираем независимо от национальности, проставленной в паспортах, — а большинство твердит, что для некоторых национальностей пуля — лучшая гуманитарная помощь.
       Страна топорщится в объятиях навязанной ей идеологии и не желает знать главного: в беженских лагерях Чечни и Ингушетии, под обстрелами и перед зачистками, в скорбных очередях за «гуманитаркой» сегодня ни для кого нет никаких исключений. ВСЕ РАВНЫ перед «укреплением российской государственности» путем жестокой войны на Северном Кавказе. Чеченцы, русские, украинцы, грузины и прочие — равнозначные изгои. В том случае, если являются «лицами, имеющими регистрацию на территории Чеченской Республики» (формулировка МВД РФ).
       Это — клеймо, не позволяющее никому выйти из общего строя, в том числе и русским «чеченцам». С начала войны они разделили все муки, выпавшие на долю гражданского населения. А сегодня подавляющее их число категорически не желает ехать дальше в Россию, к нам — они упорно ждут возвращения домой, в разрушенную Чечню

       Ну что такое Катар?
       Татьяна Кулинушкина, завернув себя с головы до пят в уйму чужих платков, сидит на бревнышке у лаза в палатку № 114. Сгорбившись и скрючившись в три погибели, она пытается сохранить тепло, исчезающее под пронизывающими и пыльными кавказскими весенними ветрами. Со стороны можно подумать, что там, внутри платочного вороха, женщина плачет. На самом деле Таня просто тихо поскуливает: лагерная жизнь у нее несладкая, а долагерная вышла и того хуже.
       — У меня и слез-то нет, все израсходовала за войну, — говорит она. И требуется усилие, чтобы дорисовать ее портрет, наверное, еще в недавнем будущем. Настоящая русская красавица была — высокая, статная, русоволосая, шумная. Сейчас же — печальная развалина. — У меня не только слез — и дома теперь своего нет, и угла, и постели, и кастрюли... Ничего. А было все, как у вас!
       Татьянина жизнь последних месяцев — это история превращения постоянной человеческой величины во временную. Кто знает — может, даже и в единовременную?
       Таня просидела в Грозном почти всю войну. Вместе с мужем, Виктором Васильевичем, сторожила квадратные метры на пятом этаже в доме № 33 по улице Новаторов. Героизм не спас: в январе в дом случилось прямое попадание. Кулинушкины двинулись в сторону Ингушетии. «Чтобы жить», так называет Таня процесс перебегания от одного блокпоста к другому.
       Что было на них — то и осталось им. Плюс по две сетки в руках. В город Карабулак, самое населенное беженцами место в Ингушетии, пришли с пятью рублями в кармане. Кто там помог семье? Кто подставил плечо? ФМС? МЧС? Российское правительство? Патриархия (Таня — крещеная, православная)?
       Прости, Господи, никто из вышеперечисленных. На Северном Кавказе времен войны есть только один верный спасательный круг — это самопомощь обездоленных. Ты теперь мне чаю нальешь, я — завтра. Кулинушкины не исключение. Они только потому еще живы, что в лагере «Барт» на окраине Карабулака их приютили бывшие грозненские соседи. Это большая дружная семья Исраиловых-Айдаевых из 25 человек. Они потеснились в той самой палатке
       № 114, разломили хлеб, поделили чай. С тех пор живут общим столом и котлом.
       — Таня, а когда вы мясо ели в последний раз?
       — В Грозном. Когда-то до войны. Точнее не помню... — Мы продолжаем сидеть на бревнышке на ветру. Над нами на палатке табличка: «Подарок благотворительного общества Государства Катар». На русском и английском языках.
       — Подумайте, что такое Катар? И что — Россия? — Танины вопросы, конечно, риторические. Она сама же на них и отвечает. — Хотя лично я должна быть благодарна Государству Катар, однако мне скорее стыдно. Вот потому и ехать нам никуда нельзя отсюда — в России нас никто не ждет. Боятся. Считают получеченцами, оскорбляют. Я знаю, что говорю: пробовала. У меня родственники в поселке Прохладном в Кабарде. В прошлую войну отправила им детей, так одна мука вышла. Лишние рты, понятно, никому не нужны, а от государства никакой помощи. Одни только хлопоты — милиция, регистрация, в школу нельзя, в поликлинике от ворот поворот... Поэтому я и сидела в Грозном до последнего, и теперь мои планы — только возвращение в Грозный. Там наш дом. А ближе родственников — Зарган Исраилова, потому что она меня не оттолкнет. Мы уже с ней решили: будем вместе рыть землянки рядом с разбомбленным домом — там нас никто не посмеет попрекать, что мы люди второго сорта.
       — А вас лично попрекали?
       — Конечно. Постоянно. Везде, куда бы ни обращалась. Первое такое дурное место — миграционная служба.
       — А то, что вы русская, вашего положения не спасало?
       — Усугубляло. Мне говорили (и военные, и миграционщики), что я продалась чеченцам, предательница своих... А какая же я предательница, если родилась и выросла в станице Карагалинской Шелковского района! Замуж вышла за русского!

       Продавать больше нечего
       На узкой пионерлагерной кровати в палате № 1 Галашкинской районной больницы (Галашки — отдаленное предгорное ингушское село) сидит, покачиваясь на пружинах, Елена Пронина. Она, грозненка, выздоравливает тут после тяжелого осколочного ранения, полученного при обстреле ее родной улицы Заветы Ильича в Старопромысловском районе. Лена уж давно бы выписалась, но раны на ногах сильно инфицированы и упорно не заживают.
       — Да и с чего им заживать? — говорит Лена. — Есть мне нечего — лишь подкармливают соседки по палате. Нами, ранеными, вообще ни одна душа не интересуется, не помогает, будто это произошло по моей вине...
       Лену привезли сюда на «скорой» прямо из Чечни. Вся одежда была, конечно, в крови — и ее выбросили. А дальше что? Лена осталась в одном халате, в нем всю зиму в больнице и пролежала. Да еще соседки по палате поделились теплым бельем — иначе примерзла бы к простыням.
       — Слава Богу, в момент ранения на мне хотя бы золотые сережки были, — продолжает Лена, можно сказать, даже с энтузиазмом. Человек она светлый, оптимистичный, во всем ищет пусть и крошечный, но солнечный лучик. — Сережки — все мое богатство. Я их продала, надо покупать лекарства, бинты, зеленку... Я абсолютно одна. Мне некому помочь из близких. Прошлым летом муж скоропостижно умер от инфаркта. Родители остались в Грозном, и я ничего не знаю об их судьбе. Вы не знаете, в какую организацию, по какому адресу надо написать (сама я никуда ехать не в состоянии), чтобы мне оказали хоть какую-то помощь?
       Уф, это уже десятый подобный вопрос за двое суток. И ответ будет отрицательным. Я уже точно выучила, что за время войны власть так и не справилась с собственной неразворотливостью и нелюбовью к людям, которым поставлена помогать: государство не родило системы поддержки своих граждан в экстремальных ситуациях, подобных той, в которой оказалась Лена Пронина. Социальный патронаж жертв войны остался красивой, но лишь бумажной проповедью о благих намерениях соответствующего ведомства — отчетность Министерства социального развития РФ продолжает измеряться лишь количеством проведенных на эту тему совещаний, а не конечным результатом. А реальная жизнь? Как до войны, так и сейчас все происходит случайно и спонтанно: объявился некий добрый человек — помог, не объявился — значит тебе не повезло... И если чеченские семьи хотя бы традиционно велики и почти всегда найдутся родственники, которые будут круглосуточно дежурить у постели «своего» раненого, а семья из кожи вон вылезет, но поможет материально, — то все это совершенно не касается русских «чеченцев». Большинству из тех, кто попал в трудное положение и в беженском состоянии находится в Чечне и Ингушетии, во-первых, совершенно не помогают их семьи — по разным причинам, но все-таки не помогают. А во-вторых, от них отреклось и родное государство.
       — Что вы будете делать после больницы?
       — Поеду в Грозный, конечно. Только там буду устраиваться. — Ответ категоричен.

       Телеграмма маме
       Тут самое время вернуться к Тане — патриотке и «противнице» Государства Катар. Она долго отказывается «выдать» координаты родственников в Прохладном. Танина позиция («если бы хотели помочь, то уже нашли бы, а навязываться не стоит»), с одной стороны, верна... Но с другой — не исключен ведь и воспитательный процесс, который, как известно, беспрерывен.
       В конце концов удается уломать Таню лишь в одном — она делится адресом мамы.
       К сожалению, пока и эти хлопоты напрасны. В Москве таких телеграмм не принимают. Поэтому для связи придется воспользоваться газетной полосой. Если кто-то из читателей сможет — передайте по адресу: Чечня, Шелковской район, станица Карагалинская, ул. Грозненская, 10, Шишковой Федосье Константиновне (Феечке) следующий текст: «Мы живы. Находимся в Ингушетии. Таня».
       — И больше ничего?
       — Больше — нечего. Главное, что живы. Мы тут привыкли понимать все из подтекста. И мама поймет, о чем я.
       — Так о чем? Переведите с военного на обычный.
       — Что после всего я к ней обязательно приеду, а пока не могу.
       Прошу объяснить: как это — Феечка? Фея? И — бабушка?
       — Мама такая добрая, что всю жизнь ее Феечкой звали — Феечкой из Карагалинской. И каждый знал, о ком речь. Все время думаю об одном и том же: неужели у кого-то поднялась рука и ее убить?
       И тут второй вопрос: зачем мучиться неизвестностью? Почему Таня не может взять да и поехать сама в давным-давно освобожденный Шелковской район? Мы же в свободной стране? Не поражены ведь в правах?
       Не в свободной. И поражены. Произошло с Таней следующее: у нее украли паспорт. А это — настоящая трагедия для каждого, кто из Чечни. Потеря удостоверения личности в прифронтовой зоне равнозначна концу света — ты перестаешь быть кем-то. Тебя не примут в больницу. Ты утрачиваешь возможность вернуться в Чечню — через блокпосты не пустят. Волей МВД РФ на Северном Кавказе действует его инструктивное письмо, запрещающее «в целях пресечения бегства террористов» оформлять новые документы «лицам, имеющим регистрацию на территории Чеченской Республики».
       Но ведь Конституция еще не отменена! А значит, подобной дискриминационной «инструкции» и в помине быть не может! Так скажет всякий понимающий человек. Однако в том-то и беда, что в нашей РФ и Конституция, и письмо МВД — живут и здравствуют, не пиная друг друга. Вопреки логике. Служа делу облегчения жизни сотрудников МВД. Ведь куда как проще отказывать ВСЕМ поголовно, нежели работать извилинами, проводить расследования и выявлять бандитов в потоке людей.

       «Братство» от слова «брать»
       Таких, как Таня, беспаспортных — тьма в лагерях. Многие, спасаясь от обстрелов, в панике хватали из дома, например, не ту сумку (так случилось с Зарган Исраиловой). Кто-то терял документы по дороге в Ингушетию, влетая в непредсказуемые военные ситуации. В чеченской станице Ассиновской, например, где скопилось несколько тысяч беженцев, — сотни людей без удостоверений личности. Они и в Ингушетию двинуться теперь не имеют права, и на месте выправить паспорта не в состоянии. Причина примитивна: Ассиновская относится к вновь организованному Ачхой-Мартанскому РОВД, где теперь заправляют гантамировские «милиционеры», которые получили право вопреки инструкции МВД распоряжаться бланками новых паспортов (федеральная власть так с ними заигрывает). И что? Выдают гантамировцы их только за мзду, без денег и не суйся, кто мог — давно купил, а кто без средств — те и без паспортов... «Все точно, как до войны. Жизнь в Чечне — это взятка, только теперь другие берут. Зачем была нужна война?» — комментируют ассиновские беженцы.
       Напоследок одна картинка. Война — это всегда абсурд. Тут спору нет. Понять логику поступков сложно. В душах смятение. Среди тех беженцев, которые нашли пристанище в Ассиновской, — в основном грозненцы. Большинству некуда возвращаться. Среди них, как и среди собственно станичников, достаточно русских. И вот вам вопрос на засыпку: какая принципиальная разница между русскими станичниками и русскими беженцами-грозненцами? Ответ здравого человека ясен: никакой.
       А вот вердикт Московской Патриархии. Когда в православный храм, расположенный в Ассиновской, изредка привозят гуманитарную помощь от РПЦ, ее раздают ТОЛЬКО ПРАВОСЛАВНЫМ станичникам с ПОСТОЯННОЙ РЕГИСТРАЦИЕЙ в Ассиновской. А православные беженцы? Не положено: нет регистрации!
       Протянем цепочку: но регистрации нет, потому что нет паспортов. А паспортов нет, потому что в Ачхой-Мартанском РОВД засели гантамировцы, склонные к «братству» от слова «брать»... (Единственное «кстати»: регулярная, уже на протяжении нескольких месяцев раздача гуманитарных продуктов от имени короля Саудовской Аравии проходит, невзирая на национальность, вероисповедание. И очень многих русских беженцев спасла от голода именно аравийская крупа, как от холода — катарские палатки.)
       Татьяна Кулинушкина не снимает с головы повязанного по-чеченски платка. Вообще. И говорит, что намеренно — иначе могут быть неприятности: люди в лагерях неважно воспринимают все русское, не исключены эксцессы, особенно непредсказуема в чувствах молодежь. «Здесь мне лучше ничего не демонстрировать, — объясняет. — Но и туда, к вам, лучше не ехать. Вы — недобрые к нам».

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, Чечня — Ингушетия
       17.04.2000