ПРИГОВОР

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

ПРИГОВОР
Привести в исполнение самостоятельно. Так дешевле?

       Подумала: а может, не писать всего того, что видела? Может, пощадить вас? Чтобы и дальше вы продолжали веселиться и думать, что на Северном Кавказе армия вместе с новой властью делают доброе дело, сулящее оптимистический прогноз?.. Может. Знаю лишь одно: когда мы очнемся от психотерапии политической целесообразности, к нам примененной (а это обязательно произойдет), то будет уже поздно. Жизни десятков и сотен людей, преданных нами людей, которые хотели жить, радоваться, воспитывать детей, их жизни перестанут существовать, они погибнут, не дождавшись нашего милосердия. Только не надо думать, что нам всем это сойдет с рук, и мы сможем продолжить жизнь собственную — веселую и счастливую

       Серноводский кошмар
       По узкому вонючему коридорчику, запруженному толпой в обносках, на безобразно отекших ногах еле-еле ползет грузная старуха в грязном тряпье. Она рыдает, умоляя о смерти каждого, кто попадается в поле ее зрения.
       — Больше сил нет жить... Есть нечего. Жить негде. Умирать даже негде.
       — А кто вы?
       — Я — никто. Валентина Ефимовна Силова из Грозного. Всю жизнь была учительницей младших классов в селении Чешки. За что?..
       Старуха падает на бок. Люди расступаются, но ни у кого нет сил поднять ее и донести до койки. Единственное, что делает толпа, — это начинает плакать над телом Валентины Ефимовны. А она, равнодушная ко всему, кроме своей боли, голода и холода, вскарабкивается по стенке и продолжает свое движение неизвестно куда. Густые всклокоченные бомжовые волосы отбивают дробь в такт трясущейся спине, обтянутой пальто с чужого плеча. У Валентины Ефимовны, жительницы палаты № 6 (с ума сойти от этих совпадений!), бывшего общежития Серноводского сельхозтехникума, температура под 40, ее колотит и швыряет от одной стены узкого коридорчика до другой...
       Серноводск — это чеченский поселок. Считается, что тут давным-давно установлена «зона безопасности», и поэтому в это самое общежитие поселены тысячи людей, ушедших от боев и погромов. Всем им запрещен проход в соседнюю Ингушетию. Ни у кого нет денег. Свирепствуют голод, грипп, вши, инфаркты, туберкулез, психопатии...
       — А дети у вас есть, Валентина Ефимовна, чтобы увезти вас отсюда?
       — Не скажу. Я хочу сгинуть.
       В конце концов выясняется, что два сына действительно есть — один живет в Брянске, другой — в Ростове-на-Дону. Валентина Ефимовна, как партизанка на допросе, скрывает их имена, чтобы только не оказаться им в тягость...
       — Но вы же умираете?
       — Да. И слава Богу.
       Это и есть самая жуткая реальность сегодняшних беженских лагерей в России — доведенные до крайней черты люди сами выносят себе последний приговор.
       (Вопреки желанию Валентины Ефимовны Силовой, безымянные ее сыновья, откликнитесь же!)
       ...Подбегает старичок с ноготок. Безумный взгляд. Треух. Грязный. Опустившийся. Нет, он не алкоголик — тут давно пить не на что и нечего. Он — тоже просто не в себе.
       — Валь, я нашел! — Не обращая ни на что внимания, в экзальтации он тычет в равнодушное тело Валентины Ефимовны, оказавшейся его женой, какой-то книжицей. Искал и нашел в библиотеке техникума кое-что о сталинизме. Мужа зовут Николаем Семеновичем Сапуновым, но ему бессмысленно задавать вопросы — он на них не отвечает, даже не смотрит в твою сторону. Многомесячным голодом, неустройством, бомбежками и обстрелами его стариковская психика угнетена настолько, что лучше даже не приставать, не будоражить. Единственное, что волнует сейчас Николая Семеновича, — это сопоставление деталей нынешнего истребления людей, имеющих прописку в Чеченской Республике, с аналогичными опытами Сталина в 40-е годы...
       Вдруг Николая Семеновича прорывает — из своего, придуманного, мира он возвращается в наш, реальный. И говорит так:
       — Я хочу есть. И больше ничего. Ни о чем не хочу слышать, знать, никого не хочу видеть. Только хочу есть! Если ты не можешь накормить меня — пошла вон!
       И я пошла. Нищее государство, затеявшее войну, которое представляю в том числе и я, не в состоянии накормить стариков, которые всю жизнь на это государство вкалывали. Поэтому, безответственно затеяв войну, оно приговорило и Валентину Ефимовну, и Николая Семеновича. Они ДОЛЖНЫ умереть. Так распорядился Кремль. Быть может, вы не обратили внимания на одну деталь: бывшая учительница младших классов и ее муж — люди русские. Быть может, хоть эта деталь вам поможет раскупорить ваши сердца.

       Пятая палата
       Перемещаюсь из коридора в палаты, где десятками семей, рядом, понатыканы беженцы. Наконец палата № 5. Тут толпа лежачих и еле ходячих. 39 человек вповалку — без всякой скидки на интимность и инфекции. 20 взрослых. 19 детей — от младенцев до мрачных подростков с тяжелыми взглядами. Над всем этим пейзажем возвышается очень красивый мужчина.
       — Я — Сайхан Вазаев. Мне 44 года. С семьей. С четырьмя детьми. Из Шатойского района. У меня туберкулез. Отнято левое легкое. Во втором — активный процесс. Лекарств нет. Да если бы и были... В моем состоянии, чтобы выжить, надо правильно питаться шесть раз в сутки. А тут у меня на день — полбанки тушенки и два куска хлеба.
       Сайхан совершенно не нервничает. Он очень спокоен и рассудителен — никакой экзальтации. Он не зовет смерть, как Валентина Ефимовна, он просто знает, что она не за горами, что он уже ничего не успеет в жизни, что дети его останутся ни с чем — дом и хозяйство Вазаевых уничтожены войной. А значит, даже если вырваться из серноводского кошмара, — идти им некуда.
       — Знаете, мне даже жаловаться неприлично, — продолжает Сайхан, подергивая плечами в горячке, не покидающей его ни на секунду. — Только очень жаль окружающих. Условия обитания здесь таковы, что изолировать меня некуда. Детей я заражаю все время... Даже если они выживут после лагерей и вернутся в какие-нибудь дома в Чечне, у них мало шансов — я им подписал приговор... Например, очень просил себе отдельный тазик — сотрудники миграционной службы сказали, что не положено.
       Рядом рыдает его жена Малика и говорит: «Вот мы и есть террористы».
       — На что вы надеетесь в жизни? Ведь каждый, чтобы жить, должен на что-то надеяться?
       — Ни на что.
       Когда вам в который раз покажется, что вы, продолжая поддерживать эту войну, имеете право выносить приговор другому человеку, когда вам опять привидится, что ценой чужой жизни вы завоюете себе если не обязательно счастье, то хотя бы спокойствие, помните: вы трагически ошибаетесь. Ничье спокойствие не стоит чьей-то жизни. Возмездие подкатит непременно. Оно настигнет не всех вместе, что всегда легче, а каждого по отдельности. И тут только два варианта: или мы прекратим войну, или она поставит крест на нас.

       По вагонам!
       На самой окраине Серноводска есть сегодня еще одно отвратительное местечко. Справа от железнодорожного полотна — военная часть, слева — тоже. Это значит — непременные ночные перестрелки, подвыпившие солдатики, заварухи, непредсказуемость. Как, например, в ночь отречения Ельцина: пули радости летели прямо по вагонам, и все лежали на полу, боясь пошевелиться. Между двумя этими огнями — состав из 47 вагонов с 2250 беженцами. Его сюда перетянули из Ингушетии, повинуясь мощному напору вице-премьера Николая Кошмана. Напомним, его «государственная» точка зрения (а он сумел убедить в ней Владимира Путина и Сергея Шойгу) состоит в том, что переселенцы из Чечни в Ингушетию должны как можно скорее быть вытеснены обратно из Ингушетии в Чечню — с тем, чтобы «беженское» финансирование имело лишь один вектор движения: из Москвы — в Гудермес, к Кошману. Главное — без лишних заходов в Ингушетию.
       Что из всего этого получилось? И чего совсем не видно из столичных кабинетов?
       Грозненки Роза Джабраилова из вагона 16 и Яхита Дудаева из вагона 15 говорят, что им всего по 40 лет. Выглядят же они на все 60. Женщины, под напором обстоятельств плюнувшие на себя, умоляют ради детей и стариков упросить хоть кого-то «наверху», чтобы их забрали обратно в Ингушетию. В вагонах — голод, вши, грязь, отсутствие воды, отчаянный холод. С начала января топить эти убогие пристанища совершенно нечем. Роза хватается за мой рукав и просит не уходить как можно дольше, и ее нетрудно понять. Как только вагоны перетащили под Серноводск, журналистам сюда въезд запрещен — чтобы физическое уничтожение беженцев происходило еще и в глубокой тайне от мира. Так распорядились штаб объединенной группировки в Моздоке, генералы, наводящие порядок путем массовой ликвидации мирного населения.
       Однако работать все равно надо, даже когда доступ к информации полностью перекрыт. Журналисты пробираются к вагонам тайком, выстраивая операции, достойные партизанской войны, — с переодеваниями, по колено во лжи, кое-кто раздает разнообразные взятки на федеральных блокпостах... Все это очень противно, но люди молят о помощи. Соответствует ли это положение многочисленным утверждениям из Москвы, что Чечня — часть России, и Россия якобы хочет строить тут мирную жизнь? Думайте сами.
       Под разговор с Розой Джабраиловой из вагона выползает молодая женщина Дина Салдалиева. Неделю назад прямо в холодном вагоне, на грязных полках она родила дочку Иман. Дина уверена, что им с ребенком не выжить. В широком кругу, ничуть не стесняясь, Дина и Роза рассказывают о своих женских болезнях — о непрекращающихся кровотечениях, о болях, воспалениях. Спрашиваю: почему не говорите об этом хотя бы тихо, на ушко, как обычно принято, — уж какое-то невероятное смещение ценностей получается. Они смотрят непонимающе и говорят о своих ощущениях так: «Перед смертью уже нечего бояться».
       Вспоминаю общежитие Серноводского сельхозтехникума — там была та же картина. О миомах и опухолях матки, о воспалениях придатков и гинекологических креслах, которых нет, ничуть не снижая голоса, женщины рассказывали мне, стоя прямо посреди многонаселенных палат, рядом со своими безучастными мужьями и, что самое жуткое, рядом с чужими мужчинами.
       ...К нам подползает, держась за живот, Лиза Эльбиева из Грозного. Ей 42 года. Она сидела дома до последнего — до того, как даже подвал оказался разрушен. В начале января пришли солдаты и сказали: «Вам — 40 минут, бегите туда. После 40 минут тут начнут сильно бомбить».
       — А кто не успеет?
       — Тот опоздает, — сказали солдаты. На улице Питомника, например, в доме 1б остались отец и сын Вагаповы. Сын — потому, что отец инвалид, на коляске. С ним за 40 минут все равно бы не успел никуда добежать.
       От испытанных шоков и стрессов у Лизы сейчас сильнейшее кровотечение, и это заметно (а обращаю внимание на пятна крови на пальто сзади только я — больше никто). Увидел эти пятна и солдат-узбек по имени Урал на блокпосту у поселка им. Кирова в Грозном — а ведь бегущих людей с улицы Питомника не хотели пропускать дальше, хоть и велели бежать из дому (это к вопросу о виртуальных гуманитарных коридорах). Узбек подошел и тихо сказал: «Я тоже мусульманин. Помогу».
       И помог, сумел вывести с блокпоста. Добравшись до Серноводска, Лиза пошла в местную больничку — маломощную, конечно. А гинеколог отказался даже ее посмотреть, сказал равнодушно: «Пойди на рынок, купи перчатки — тогда посмотрю. Но лекарств все равно нет». Да и купить Лизе не на что...
       Даю ей денег, прошу потратить на себя — купить перчатки и потом лекарства. Она их хватает, как в горячке. Забыла о собственной боли, и говорит, что ее детям теперь хватит надолго, если на всю сумму купить пшена и тянуть по 100 граммов в сутки...
       Вдоль вагонов навстречу собравшейся толпе идут четверо — русские по виду. Они оказываются проводниками вагонов, которых также без их ведома и желания взяли и перетащили в Чечню вместе с вагонами и беженцами. Теперь проводники тут на положении заложников. МПС о них откровенно забыло. Миграционной службе, другому ведомству до них дела, конечно, нет. Даже выйти в Ингушетию и позвонить домой им запрещено — блокпосты не пропускают, точно так же, как и беженцев. Челябинцы Лиля Баязитова, Лариса Гаврилова и Женя Кукушкин просят: «Напомните там о нас. Мы уж теряемся в догадках: кто мы здесь? На работе? Или участвуем в эксперименте на выживание вместе с чеченцами? За что? Нам также нечего есть... Те лекарства, которые у нас были, отдали детям по вагонам».
       Руслан Колоев, первый заместитель министра по чрезвычайным ситуациям Ингушетии, — человек малоэмоциональный. Он обладает сугубо прагматическим умом и циничным подходом к окружающей действительности. Руслан не склонен падать в обморок от ужасов беженского выживания, но спокойно наблюдать происходящее тоже не в состоянии. Руслан говорит так:
       — Серноводск — это территория Чеченской Республики, а не наша. Кто там должен все делать? Кто должен заботиться о людях? Ответ понятен: правительство ЧР, вице-премьер Кошман и его люди! Я не понимаю, почему они НИЧЕГО не делают! Почему мы каждый день возим в Серноводск хоть какую-то пищу, по сути идя на нарушения! Мне стыдно сказать, но сухое молоко и детское питание, урезав интересы беженцев, находящихся на территории Ингушетии, мы отправляем в Серноводск! Потому что видим, что творится. В Чечне сейчас якобы воссоздали — так нам сказали — свою миграционную службу, поставили во главе некоего господина Капланова, вменили ему в обязанности кормить «своих» беженцев. И что? Ничего. Где этот Капланов? Что он делает? Нам — неизвестно. Мы видим лишь результаты его «деятельности». В следующем виде: те банки тушенки, которые изредка привозят в Серноводск беженцам «от Капланова», приобретены по сверхдорогим ценам. Вместо 8 рублей — по 20! Идет откровенное разбазаривание средств! И тут надо понимать тонкость: из госбюджета на одного беженца выделяется по 15 рублей в сутки на питание. Если банка куплена по 20 рублей, очевидно, что ничего остального, кроме двух третей банки, у человека не будет... Никаких регулярных проплат, естественно, не существует в помине, и на практике все происходит трагично.
       Голодный человек, давным-давно не имеющий никаких средств к существованию, ждет-ждет помощи от властей и дожидается... Одной банки тушенки — на неделю. Вы это понимаете?..

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, Чечня — Ингушетия
       03.01.2000