ИЗЛЕЧИСЯ, ХАМ

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

ИЗЛЕЧИСЯ, ХАМ
В реанимации московской больницы Святителя Алексия жестоко избит человек — за то, что попросил к своей постели врача

Рисунок С. Аруханова

       Конечно, мы все не идеальны. Более того — очень капризны, когда болеем. А к тому же занудны, раздражительны, противны для окружающих, слезливы, требовательны сверх всякой меры. И главное — совсем не похожи на самих же себя в здоровом состоянии. Но разве все это повод, чтобы лупить нас только за то, что мы не всегда успешно боремся со своей хворью?
       Каждый нормальный человек ответит категорическим «нет». А вот подонок — тот засомневается и примется искать оправдания садизму здорового человека, опустившегося до рукоприкладства в общении с больным.
       Шестого декабря минувшего года на теле пациента отделения реанимации центральной клинической больницы Святителя Алексия, Митрополита Московского (бывшей 5-й градской) — столичного пенсионера Михаила Перчанкина, постоянно проживающего в пансионате ветеранов труда № 6 (красивое название богадельни), были зафиксированы следующие повреждения:
       1. Гематома за левым ухом, надрыв мочки.
       2. Рваные раны полости рта (с внутренней стороны).
       3. Левостороннее повреждение мошонки.
       4. Обширный синяк на кисти правой руки.
       5. Синяк на переносице.
       6. Царапина на носу.
       Было это тривиально: 2 декабря «скорая» привезла Михаила Перчанкина прямо из богадельни на операционный стол. Как каждого из нас. Диагноз — перитонит. Какой может случиться тоже с каждым из нас. Пациента успешно прооперировали, и 3 декабря он пришел в сознание в отделении реанимации. И вот когда Михаил Константинович стал хорошо ориентироваться в окружающем пространстве и времени, он заметил, что обстановка вокруг весьма далека не то что от благостной, а даже от нормальной.
       О чем речь? Конечно, о мелочах, о самой что ни на есть пошлой больничной рутине — ведь всякий большой скандал имеет тенденцию начинаться с мелких коммунальных страстишек. Пофантазируйте: ну какие беды могут быть у больного, прикованного к реанимационной каталке? Конечно, судно, его больничное превосходительство. Просишь судно, а его не несут. Часами... Что делаешь по истечении допустимого организмом времени? Конечно, пытаешься помочь себе сам, чтобы не оконфузиться. Как? Правильно — потихоньку, неуклюже сползаешь со своего реанимационного постамента и ищешь главную в твоей жизни на тот исторический момент вещь... И вот когда под равнодушные взгляды обслуживающего персонала, бесконечно пьющего чай, ты ползешь в нужном тебе направлении, тут-то и начинается самое главное: от твоего измученного тела начинают отстреливать всяческие катетеры и проводочки, ведущие к мониторам. И доселе меланхолические, с глазами рыб, медсестры быстренько вскакивают с насиженных мест и принимаются кричать на тебя почем зря.
       Тебе дают, конечно, оправиться, но крепко журят за содеянное и опять пристегивают к катетерам. И тут вы с сестрами даже заключаете перемирие: вы просите их впредь подавать судно по первому требованию, они снисходительно соглашаются и вновь заваривают свой чай...
       Наконец приходит вечер. Те, кому приходилось куковать в реанимации, знают: это святое время клизмы. Есть клизма — есть сон. Нет клизмы — нет сна. Итак, ждал-ждал Михаил Константинович своего, положенного, да и поднял голос в защиту собственных прав пациента реанимации. В категорической форме Перчанкин потребовал клизму. И — дежурного врача, не скрывая намерения пожаловаться на ленивых сестер. Вот рассказ пациента о дальнейших событиях:
       — Они стали на меня кричать: «Как же ты нам надоел, старик!» Матом... И принялись ставить клизму — нарочито болезненно, измываясь. Кошмар! Конечно, я воспротивился. А что я должен был делать — лежать смирно, когда мне специально делают больно? Слышу: «Давай его уколем, он успокоится». И уже идут ко мне со шприцем. Я говорю: «Не дам себя колоть неизвестно чем, требую врача...» И вот тут сестра начинает валтузить меня грелкой, царапать, наваливаться всем телом с воплем: «Я тебе сейчас все откушу!» Она не была ни пьяна, ни трезва — показалось мне, что просто не в себе. Подумал: может, наркотики? А медсестра уже вовсю кусает мои гениталии... На этой сцене в палату и вошел дежурный врач! Ну что я ему мог сказать, кроме того, что меня убивают... Он собственноручно взял в руки тампон и обмыл кровь с моих ран. А медсестра как ни в чем не бывало, слышу, докладывает: «Он упал с койки». «А как здесь он упал?» — спрашивает врач и показывает на гениталии.
       Перчанкин, почувствовав, что хоть кто-то проявил к нему внимание, тут же попросил у врача разрешения позвонить. Тот среагировал мило: «Вот сделаем укол. Успокоитесь. И дадим телефон».
       Так и случилось. Но, как вы догадываетесь, ничего вразумительного Михаил Константинович уже объяснить жене не смог и повторял ей в трубку, как заведенный, одну и ту же фразу: «Галя, забери меня отсюда. Галя, забери меня отсюда...» Конечно, утром Перчанкин проснулся связанным. А обеспокоенной Галине Ивановне, прибежавшей на зов больного мужа, дежурный врач, представившийся Романом Сергеевичем, объяснил все так: у Михаила Константиновича случился послеоперационный психоз, если и дальше будет нечто подобное, его отправят в психиатрическую больницу... Вам это ничего не напоминает?
       Впрочем, если кто не в курсе, то послеоперационный психоз — вещь обычная и даже элементарная. С людьми, перенесшими операции под общей анестезией, подобное случается так же часто, как, например, занозы у столяров. И если бы всех пациентов с послеоперационными психозами из столичных клиник прямиком везли в психбольницы, тамошним врачам просто некогда было бы заниматься своими «профильными» больными. А потому каждый работающий в реанимации обучен, как следует поступать: прежде всего попытаться успокоить больного, ДОБРЫМ СЛОВОМ снять беспокоящие его страхи, накапать валерьянки, в конце концов позвать дежурного психиатра для консультации... Стоит ли говорить, что ничего этого в бывшей 5-й градской не случилось. А избиение, садизм, глумление над беззащитным человеком, распластанным на койке, — этот метод «лечения» не значится ни в клятве Гиппократа, ни в последующих врачебных инструкциях всех времен, народов и континентов.
       Надо сказать, что мы с Михаилом Константиновичем знакомы не первый день. Он может быть очень резок и требователен, особенно, когда дело касается защиты прав человека. Перчанкин — личность сложная, ершистая и уникальная. Несколько лет назад, выйдя на пенсию, продал в Москве квартиру и уехал фермерствовать в Нижегородскую область. Там, как водится, начались неприятности с дележом земли — с властями и бандитами. Одни фермеры тогда отступили, другие ринулись под «крыши», а Перчанкин подошел к делу методологически — он организовал в селе Степаньково Павловского района приемную по самозащите прав граждан. Цель — добиться выполнения Конституции, как сам он об этом говорит.
       Добился ли? Трудно сказать. Но в районной администрации Павлова-на-Оке его знают все и побаиваются — он не уступит ни за что, если дело касается соблюдения конституционных норм. Одни считают его за это сумасшедшим. Другие, и я в том числе, — совершенно нормальным, более нормальным, чем молчаливое большинство: Перчанкин истово борется только с теми безобразиями, когда конформизм действительно до добра не доводит, как бы нас ни убеждали в обратном. Позже, когда приемная развернулась и Перчанкин истово стал добиваться поддержки защищаемых им людей, он столкнулся лоб в лоб с аппаратом уполномоченного по правам человека Олега Миронова и включился в войну с ним. Зачем? Он пытался доказать, что господин Миронов бесполезен, тратит государственные средства на что угодно, только не на правозащиту.
       Теперь Перчанкин занят тем, чтобы найти ответ на вопрос: а есть ли они, права, у больного отделения реанимации? Кто и как их соблюдает? Или человек, оказавшийся подключенным к мониторам и капельницам, перестает быть полноправным гражданином под защитой Конституции? Как всякий, попавший в России в закрытую для общественности зону — тюрьму, детдом для умственно отсталых, колонию... И как добиться, чтобы кто-нибудь ответил за изощренный садизм и избиения в закрытой зоне? Михаилом Константиновичем написаны соответствующие обращения — на имя руководителя столичного здравоохранения Андрея Сельцовского, в адрес Патриарха Алексия Второго. Вы, конечно, обратили внимание на новомодное название больницы — Святителя Алексия, Митрополита Московского. Да, это заведение теперь существует под покровительством Патриархии. И именно этим обстоятельством успокоились близкие к Михаилу Константиновичу люди, когда «скорая» примчала его именно в бывшую 5-ю градскую на Ленинский проспект. Наталья Генерозова, друг Михаила Константиновича, а теперь еще и общественный защитник, говорит так:
       — Мы считали, что ему повезло — в православной больнице отношение к больным должно быть соответствующим. Мягким, теплым, душевным. Мы были просто шокированы, когда узнали обо всем случившемся. А когда стали разбираться, поняли, что от православия в этой клинике — только больничная церковь да имя на фасаде.
       Идеология, короче, которая превыше всего, когда жизнь людская всегда вторична. Последней была беседа с главврачом «патриархатной» больницы Татьяной Агасарян. Она была категорична: никакой вины у персонала, все медсестры — хорошие, пациент — плох, потому что рот открыл. Татьяна Самвеловна поведала, что по факту возмущения Перчанкина проведено служебное расследование, и никакого избиения не было.
       — Как не было? А что, собственно, было?
       — Все ему показалось. Психоз был.
       — А зафиксированные побои?
       — Это показалось тем, кто фиксировал.
       Железная ЛЕДи бросила трубку на рычаг — гвозди бы делать из этих ЛЕДей. Ни облачка раскаяния. Ни тени сострадания. Ни намека на то, что пациент прав хотя бы потому, что он болен. Равнодушие бетонной болванки.
       Выводы печальны. Только не надо думать, что история с Перчанкиным — плевая частность, и лично вас минет чаша сия. Методы, примененные к нему, — из недавнего прошлого, которое на наших глазах стремительно возвращается в наш и без того не отягощенный правами быт. Помните, психом назывался каждый, кто «отклонялся от нормы»? А те, от кого мы зависели, любили нас, только когда мы были безгласными. Вспомнили? Так вот, те, от кого мы сейчас зависим, намерены пламенно любить нас только в той же самой позиции — когда мы на рот вешаем замок. Открыл рот — значит, психоз. Значит, милосердия не заслужил. Значит, в расход.

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ
       24.01.2000