АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)
  
Анна Степановна Политковская

  
•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

Скачать книгу «Путинская Россия»

Скачать специальный выпуск

СЕЛО-КОНЦЛАГЕРЬ
Новый тип российского госустройства
       
       На освобожденных территориях в Чечне люди выживают вопреки предложенным им обстоятельствам.       
       Что творится в селениях, через которые уже прошел фронт? В каких условиях существуют там люди? Кто им помогает? На что они надеются? Какой власти хотят в будущем? К чему склоняются их сердца? На вопросы «Новой газеты» отвечает один из тех, в чьих руках сегодня находится пусть небольшая, но все-таки реальная власть в Чечне. Иса Мадаев — глава администрации и военный комендант одного из самых крупных селений Чири-Юрт Шалинского района, расположенного в предгорьях знаменитого Аргунского ущелья
       
       История Исы и его родного Чири-Юрта типична для современной Чечни. Иса — бывший заместитель директора местного цементного завода, инженер-строитель, полковник запаса. Провоевал всю первую чеченскую войну на стороне Джохара Дудаева, но в эту — вставать под знамена Масхадова отказался. Однако свой отряд самообороны, костяк которого составляют рабочие того же завода, в начале войны все-таки возродил. В конце ноября 52-летний Иса был избран главой администрации (довоенный глава сбежал) на сельском сходе — прежде всего для ведения переговоров с командирами наступающих федеральных частей. Это произошло после первой большой бомбежки Чири-Юрта 28 ноября, повлекшей человеческие жертвы, когда стало ясно: новая война не обойдет селение стороной, даже несмотря на то, что в нем нет боевиков (их не пустили сами жители).
       Что же теперь? Да, переговоры прошли успешно, и разрушения в селе невелики. Чири-Юрт считается официально «освобожденным» уже месяц — с 12 декабря. Но тем не менее жизнь здесь нормальной никак не назовешь — нет ни мира, ни войны, ни еды, ни пенсий, ни света, ни покоя. Ни старая власть от Масхадова, ни новая из Гудермеса никак себя не проявляют. Части МВД и МО стоят вокруг плотным кольцом, не входя в селение и запрещая кому-либо из местных жителей покидать очерченную их блокпостами территорию. Тем временем в Чири-Юрте скопилось несколько тысяч беженцев из горных районов, и каждый день их число увеличивается. Людей надо кормить, поить, одевать и лечить. Больница разгромлена, в школу поселили беженцев. И вот, перестав надеяться на внимание со стороны хоть какой-либо власти, после Нового года Иса всеми правдами и неправдами сумел выбраться в Москву — искать денег на гуманитарную помощь.
       — Не совсем понятно, почему вы все-таки отправились в Москву, а не в Гудермес — ведь там находится постоянное представительство президента РФ в Чечне, возглавляемое Николаем Кошманом?
       — Мне кажется, это так называемое новое правительство из Гудермеса боится нос высунуть. Три недели через военных, которые стоят вокруг нашего села, я вызывал хоть кого-то из сотрудников Кошмана. Говорил командирам: если мне запрещено ездить через ваши блокпосты, то сами привезите новую власть в Чири-Юрт, пусть посмотрят, как мы живем! В конце концов пригласите нового префекта Шалинского района Шерипа Алихаджиева, которого вы назначили!
       Все мои просьбы оказались бесполезны. Префект не приехал — я так и не знаю, что это за человек. Потом появился Муса Джамалханов, помощник Кошмана — что характерно, на бронетранспортере. И вместе с Мусой — какие-то полковники. Я их спросил: «Мужики, вы считаете себя новой властью?» Они ответили: «Да». Тогда я сказал: «Так сделайте же для беженцев хоть что-то! Посмотрите, как трудно им приходится!»
       Джамалханов в ответ почему-то поблагодарил меня, что я остался в селе и не ушел в горы. А потом укатил на своем бронетранспортере прочь — с тех пор ни ответа от него, ни привета. Разве гражданское правительство может ездить на бронетранспортерах?! О Кошмане и его представительстве люди у нас в селе говорят так: «Как деньги крутить — они тут как тут. А надо помочь — их нет». Кстати, уже после визита Джамалханова в Чири-Юрт я несколько раз посылал в Гудермес к Кошману своих людей с теми же просьбами — и все безрезультатно. Там продолжается дележка портфелей, ни от кого даже не добиться, кто за что отвечает. А ведь голодные-холодные люди не могут ждать...
       — Но хотя бы раз в Чири-Юрт привозили гуманитарную помощь? Новая власть помогала мукой? Сахаром? Деньгами?
       — Ничего не было. Абсолютно. Ни пенсий. Ни пособий. Ни риса. Ни хлеба. Выживаем как можем. Единственное, что радостного произошло за прошедший после «освобождения» месяц, так это командир СОБРа Юра (свою фамилию он нам не говорит, хотя человек хороший оказался) куда-то съездил и добился, чтобы в село газ пустили — ведь жителям запрещено выходить за околицу и рубить близлежащий лес, чтобы топить печки.
       — А как вам объясняют, почему запрещено?
       — Никак. Просто солдаты говорят: у нас приказ никого не выпускать. И все, от ворот поворот. Мы там настоящие заложники. Когда таким образом прошло три недели, я понял, что надо ехать в Москву просить о помощи — мы просто не выживем.
       — Если бы все-таки добрались до Кошмана, что бы вы ему сказали?
       — Я бы сказал так: «Ваши действия привели к тому, что в трех селах — Новых Атагах, Старых Атагах и нашем Чири-Юрте скопилось уже порядка 40 тысяч беженцев. Для нас это настоящая гуманитарная катастрофа». В Чири-Юрте сейчас — примерно 12 тысяч человек. Около 7 тысяч — свои, сельчане, остальные — беженцы. Мы делимся с ними последним, но нынешняя война — не прошлая, наше село очень обеднело за прошедшие годы.
       — Чири-Юрт сегодня — в самой жаркой прифронтовой зоне. Беженцы, спасающиеся из горных селений, идут через вас. Кто их встречает? Работают ли там сотрудники МЧС и ФМС? Каков сейчас порядок приема беженцев? Существует ли он вообще? Кто, например, объясняет беженцам, куда им идти дальше, где их ждут?
       — Ничего этого не существует. Никакого порядка нет. Никто беженцев не ждет и ничего не объясняет — ни им, ни мне как главе администрации того населенного пункта, где они вынуждены скапливаться. Думаю, власти только потому отреагировали на крик вокруг ультиматума Грозному и вынуждены были демонстрировать палаточные лагеря для гражданского населения, что выборы подкатывали. Теперь 19 декабря позади, Путин превратился в и.о. президента — и в южных районах Чечни ни о каких лагерях и цивилизованной встрече беженцев речи нет. Люди просто приходят в Чири-Юрт, потому что хотят спастись — горы ведь жгут напалмом. Я распорядился селить их в нашу школу. Говорю жителям: несите им еду. Вот так и живем.
       — Как вам кажется, а у военных на блокпостах вокруг вашего села есть информация о том, куда направлять потоки беженцев из горных селений, чем их кормить, где обустраивать?
       — Нет, конечно. Они в таком же вакууме — выживают подручными средствами. Военные приходят ко мне за тем же самым, что и беженцы: хлеба дай, воды дай, помоги... Подвозят провиант им очень плохо. Мы солдатам хлеб печем на нашей сельской пекарне! Правда, договорились, что муку военные приносят свою — по-другому невозможно.
       Еще пример: у ОМОНа не оказалось емкостей для воды — и я дал им цистерны. Правда, попросил оставить их, не забирать с собой, когда будут сниматься с места. Или у владивостокских милиционеров не оказалось ни одной машины для передвижения, они у нас воюют пешими. И мы сели за стол и договорились так. Когда их командир просит меня: «Иса, дай машину», — я ее даю, еще и с сопровождением. Я всегда готов помочь, если в ответ не будут трогать чириюртовцев. Так я спасаю свое село, это моя цель сейчас, а не сказать свое слово о геополитике на Северном Кавказе. Отсюда и точка отсчета в общении с военными, но только с теми, которые стоят вокруг Чири-Юрта: во всех вопросах мы стараемся по-хорошему договориться с офицерами. Смысл один — в ответ за наши добрые дела в адрес солдат армия ведет себя прилично по отношению к селу.
       Допустим, из батальона МВД как-то ночью убежали два солдата — сказали, что на блокпосту произошла драка с «дедами», и они боятся возвращаться. Спасаясь, солдаты пришли в нашу школу, где жили беженцы. Те их напоили чаем, обогрели, а утром — ко мне: «Иса, двое солдатиков у нас. Как быть?» Я велел привести их в администрацию, и десятки людей видели это. Как положено, все случившееся зарегистрировал, написал депешу в отделение Красного Креста, чтобы оттуда в соответствии с международными конвенциями сообщили о случившемся семьям беглецов. Дальше позвал командира СОБРа, который стоит у села, сказал ему: в батальоне — ЧП, вот солдатики, давай расписку, что из моих рук ты их получил живыми и здоровыми, проведи расследование... Так все и обошлось миром.
       Кстати, по ночам наш отряд самообороны поквартально патрулирует улицы села. Установлена очередь на дежурства — точно так же, как было в Москве после взрывов.
       — Но ведь ночами передвижение запрещено? Не боитесь, что солдаты начнут стрелять по вашим дежурным?
       — Я откровенно предупредил командиров, что у нас должны быть свои собственные блокпосты, нам так спокойней — мы хотим уберечься и от боевиков, и от военных, и от возможных провокаций, и от предательств. И сказал так: «Пусть ваши люди не стреляют по ним, а наши не будут стрелять по вашим позициям».
       — Подействовало? Неприятных инцидентов не было?
       — Ни разу. Когда военные только пришли на наши окраины, той же ночью двое солдат с оружием — село грабить. Я их задержал. Честно говоря, они несли только съестное — хлеб домашний, сыр. Сказали мне: «Мы проголодались». На следующее утро я пошел к их командиру, попросил: «Если вам что-нибудь надо, лучше днем говорите, чтобы ночью с оружием в село никто не заходил». Хотя наши жители в целом терпеливо ждут политической развязки всего происходящего, но не все же в селе разумные люди... Бойцы моего отряда самообороны, конечно, контролируют обстановку, но на кого ночью солдаты нарвутся — неизвестно. Так как они с оружием, кое-кто может убить только из-за него — автомат сейчас продается в Чечне за 300–350 долларов.
       — И командир, с которым вы говорили, вас понял?
       — Да. Они же взяли мое село не с боем, так почему бы не понять? На местном уровне всегда можно договориться... Я считаю, только высшие генералы типа Шаманова кровожадные. А за солдатиков отвечают ротные и комбаты, и им не хочется терять своих людей.
       — Что вы делаете в Москве?
       — Моя задача — найти денег у гуманитарных фондов и добрых людей, на них в Ингушетии закупить сахар, муку, рис, масло, крупы и потом, договорившись с Русланом Аушевым, машинами МЧС перевезти все это в наше село, чтобы прокормить беженцев. Они сейчас интересны только мне и больше никому в государстве. Кстати, вот уж кому я хочу дать в морду по-мужски, по-чеченски — это представителям так называемой новой власти в Чечне, новому шалинскому префекту! Если с военными еще можно о чем-то говорить, то с этими бесполезно!
       — Чего хотят люди в Чири-Юрте? Чьей победы? Какого будущего?
       — Люди сейчас в таком отчаянном положении, что хотят одного: чтобы их не убивали. Подумайте сами, ну о чем мечтали в концлагерях?
       — О том, чтобы выжить.
       — И у нас точно так же. Каждое село теперь — концлагерь. Внутри перемещение более или менее свободное, но за околицу сунуться нельзя. Проход в село с 12 до 16 — таков приказ откуда-то сверху. Чей конкретно, нам не говорят. Если беженцы пришли раньше 12 или позже 16, им лучше не соваться. Я спрашиваю военных: «А почему «нельзя?» Они ничего не отвечают.
       — И все-таки в конечном счете: что хочет Чири-Юрт? Чтобы сняли блокпосты, было свободное перемещение?
       — Пока я добиваюсь одного: гуманитарного коридора из Назрани в наш Чири-Юрт. Больше ничего не хочу — только накормить беженцев. В Чечне сейчас нет никакой единой власти, и я должен помочь выжить своему селу и тем, кто в нем в силу обстоятельств оказался. Я должен продержаться.
       — Так в Чири-Юрте какая власть — федеральная или чеченская?
       — Чеченская. Я подчиняюсь только своим сельчанам, больше никому. Ни Моздоку, ни Москве, ни Масхадову. Это произошло потому, что мнение чириюртовцев мне дороже всех: когда я умру, они придут на мои похороны, и там не будет ни Кошмана, ни Масхадова, ни Путина.
       — В ваших словах есть противоречие: вы же сами говорите, что живете в концлагере — значит, полностью под властью военных?
       — Нет, мы просто приспосабливаемся в целях выживания. Офицеры, с которыми село вынуждено жить бок о бок, все прекрасно понимают, что у нас власть только чеченская, что мы их не любим, терпим до поры. Военные знают: реальная наша власть — не они. Иногда офицеры лишь нам говорят, что охраняют нас от боевиков.
       — А вы разве так не считаете?
       — Я считаю, что боевики — бандиты, а федералы — каратели. Машины из села в село едут — их расстреливают. Автобусы с беженцами — тоже расстреливают! Бойцы шамановской группировки поступают по отношению к мирным жителям по-садистски, а трошевской — нормально себя ведут. Значит, все зависит не от политики, а от чьих-то генеральских настроений.
       
       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ
       10.01.2000
       

2006 © «НОВАЯ ГАЗЕТА»