Руслан АУШЕВ: ЕСЛИ МНЕ ОБЪЯВЯТ ВОЙНУ, Я ТОЖЕ БУДУ ВОЕВАТЬ

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

Руслан АУШЕВ:
ЕСЛИ МНЕ ОБЪЯВЯТ ВОЙНУ, Я ТОЖЕ БУДУ ВОЕВАТЬ
Кто в ушах Путина? Что будет с Масхадовым? Почему в чеченской армии не будет дезертиров? Об этом в интервью президента Ингушетии

       Чиновно-политическая Москва живет, как известно, модой да стадом. Даром что вокруг столица. То все рядились в реформаторов, то в демократов, то в ельцинистов. И вот дотопали до ручки: слыть авангардистом сейчас — значит голосовать за войну и усмирение Чечни самыми жесткими методами. Но в чем же ожидается победа? И во что все это выльется? Как быть дальше? Мы говорим с Русланом Аушевым, президентом Ингушетии. За окном — Магас, столица его республики, захлебнувшейся в потоках беженцев. Аушев мрачен, измучен, пессимистичен. Он очень осунулся, и в глаза ему лучше не смотреть — в них полная безысходность, ранее совершенно не свойственная этому человеку.

       – Москва держит Чечню, как палочку-выручалочку, на все случаи жизни, возникающие при такой дурацкой политической системе, как у нас в РФ. В этом суть происходящего. В любое нужное Москве время Чечню можно распалить, завертеть, закрутить — и поехало. Ситуация на Северном Кавказе — находка для политиков. Вот сейчас, под шумок борьбы с терроризмом центр мечтает поставить точку в отношениях с Чечней. Но ради чего? Ради спокойствия? Измученного народа? Нет, считаю, цель одна: кто поставит эту точку — тот и герой, того можно вкатывать в Кремль. Нормально сработано? Понадобилось сделать из Путина победителя — вот и стараются! Не считаясь с жертвами и последствиями. А после выборов, думают эти деятели, как-нибудь разберемся, авось пронесет, причем заведомо зная, что у этой проблемы нет военного решения! Ведь все точно так же было и в 96-м году. Тогда поняли: ну не сможет Ельцин переизбираться, если не остановить войну! Остановили. И зависли на три года — точь-в-точь до следующих выборов. И вот 99-й год — опять понадобилась Чечня.
       — Вы явно не в ладах с Москвой?
       — В Ингушетии — 340 тысяч человек. Теперь население увеличилось наполовину. Представьте, если бы Москва за короткий период выросла с 10 миллионов до 15. Для Москвы это конец? Да? А для нас, говорит центр, оказывается, еще нет — терпите! И упрекают — вы, мол, там цифру завышаете. Но кто вам мешает приехать и пересчитать? Мы в Ингушетии стали уже чемпионами мира по беженцам.
       — Как вы относитесь к идее, что сами боевики провоцируют исход беженцев?
       — Глупости! Ну как сегодня можно заставить кого-то взять на руки грудных детей, минимум одежды, бросить дом, хозяйство и уйти, чтобы жить неизвестно где, впроголодь, на голой земле? Бред. Да вы послушайте людей! Они спрашивают: почему ни с одного террориста и волос пока не упал, а сколько мирных жителей уже погибло?!

       Учительница первая моя
       В тот день пункт перехода беженцев у станицы Орджоникидзевской на границе с Чечней неожиданно перекрыли — какой-то идиот-провокатор заминировал бурьян вокруг милицейского поста. Многокилометровая очередь в Ингушетию встала. Капитан Рашид Беков, ответственный от республиканского МВД, запер шлагбаум. Измотанные люди повисли на нем тяжелыми гроздьями. Делать нечего — ожидая саперов, стали говорить о войне, громыхающей за спиной.
       — Сколько мы сюда добирались от бомбежек, но и здесь — мины! — сказал пекарь из Грозного Саидмагомед Молочаев. — Знаете, как у нас сейчас шутят? Самое безопасное место — рядом с ваххабитами. Увы, это так.
       С трудом передвигая отекшие ноги, на шлагбаум падает очень немолодая женщина.
       — Я расскажу вам только о том, что было лично со мной. — Она просит хоть немного воды и представляется: — Бекаева Тамара Исмаиловна. Первая учительница-чеченка. Стаж — полвека. Заслуженный учитель РСФСР. Отличник народного просвещения. Депутат Верховного Совета СССР многих созывов. Имею орден Ленина. Лауреат Госпремии СССР. Из селения Алхан-Юрт Урус-Мартановского района. Когда несколько дней назад Басаев был у нас, мы, группа алханюртовских старух, пошли к нему. Сказали: «Уходи. Нам надо спасать село от войны». А он нам отвечает: «Пока я здесь — ничего с вами не будет. Бомбить не начнут». И точно! Басаев ушел через ночь, а наутро нас стали бомбить. Теперь я — беженка. Что же творится такое? И это — наша борьба с террористами?
       Заметили, как говорит Тамара Исмаиловна? «Наша борьба»! Такое сейчас в Чечне не часто услышишь. Эта старая учительница начальных классов — откровенно пророссийски настроенный человек, воспитанный в лояльности к Москве образом всей предыдущей своей жизни. И какой же ее вывод получился в 99-м году? Приговор «нашей борьбе»?
       — Новая война — продажная. Мы сами себе врагов растим.
       Она вся съеживается, горбится, утыкается глазами в пыль под ногами, опускает вперед руки, как после тяжкой работы на поле, и, не попрощавшись, медленно уходит прочь от шлагбаума куда-то в середину этой очереди за спасением.

       Руслан Аушев:
       — Дальше ничего путного не будет. Смотрите — уже все хотят воевать. И федеральный центр. И Басаев. И Хаттаб. И молодежь. Начинается партизанщина, мужчины уйдут в горы. И если убьют Басаева с Хаттабом — появятся новые басаевы и хаттабы...
       — Вы по-прежнему считаете, что нужны переговоры с Масхадовым?
       — Все — уже поздно. Масхадов ввел военное положение, теперь не отступит от своего. А он ждал до последнего, надеялся, думал.
       — Но Москва тоже многого от него ждала. Например, что порядок наведет у себя, с бандитами расстанется, заложников отдаст.
       — Он был бессилен, сам заложник ситуации. А центр, видя это бессилие, Масхадова бросил. Вот он, например, просит о переговорах. Ему отвечают: нам надо подготовиться. Но если Путин утверждает, что Чечня — субъект РФ, то разве премьер по полгода готовится к встрече с Шаймиевым? Да я сам был за это время у Путина уже раз пять!
       — Так и сказали бы ему обо всем этом!
       — Он меня не слышит. И никто не слышит в Москве. Не хотят слышать. Им этого не надо — им надо то, что сейчас есть. У каждого своя выгода на этой войне.

       Контакт? Есть контакт! Бензиновый
       Все тот же интерьер. Главный в Ингушетии пункт перехода беженцев у станицы Орджоникидзевской. На этот раз проверено, мин — нет. Слева топает колонна несчастных с тюками, подушками, одеялами и живыми курами, кудахчущими в сумках. Справа — шеренга бензовозов. Между прочим, военного образца, хотя никакого санитарного кордона тут и в помине нет. Откуда дровишки? Вестимо — из Чечни. И это, надо сказать, впечатляет. Особенно если вспомнить пламенные речи наших военачальников — что-де все до одного вражеские нефтезаводы и нефтескважины, финансово подпитывающие боевиков, давным-давно разбиты...
       Выходит: кое-что кое для кого сохранили.
       — Куда везете? — кричу водителю-чеченцу.
       — В Ставропольский край.
       — Но ведь граница с ним полностью перекрыта для всех выходящих из Чечни?
       Смеются. Подмигивают. И не отвечают. А что тут действительно объяснять? Это беженцев закупорили в Ингушетии, как в камере предварительного заключения. Живым людям — «красный» свет. А миру «живых» денег за «живой» бензин — «зеленый». Баррель — это тебе не хомо сапиенс, настырно повторяет каждый, кто по роду своей деятельности причастен и к тем, и к другим.
       Далее мы встречаемся с человеком в элегантном пиджаке модных европейских линий и ботинках крокодиловой кожи. Он — совершенная душка. Источает умопомрачительный парфюм, а также сопровождает официально «разбомбленные» нефтепродукты. Ну а вокруг уже расстилается Чечня — нищая, грязная, несчастная.
       — Да кто же вы?
       — Вице-премьер правительства Ичкерии и одновременно президент ЧНК (Чеченской нефтяной компании) Хасмагомед Хасаев.
       Интервью наше вышло коротким (почему — чуть позже), но любопытным. Вице-премьер доказывал, что война войной, кордоны кордонами, а контракты на поставку нефтепродуктов надо соблюдать. И посетовал: непростые времена настали, самому вице-премьеру приходится сопровождать бензовозы.
       — А как ваша семья? Вы ее вывезли из Грозного? — Эти вопросы тут задают всем.
       Вице-премьерский ответ многое расставил по местам — и парфюм, и пиджак, и туфли из крокодила: с семьей у него все хорошо, живет она во Франции, да и сам он — прямиком оттуда. И скоро — обратно.
       А дальше запахло «жареным». Постепенно нас окружила толпа людей с явно озверевшими лицами и прямо в присутствии представителя высшей ичкерийской власти принялась живо обсуждать местное, насущное — как взять в заложники журналиста...
       От «француза» уходили по-английски. Добежали до машины, смогли на скорости укатить — а вот попрощаться не успели, и в спину гвоздил вице-премьер, совершенно не управляющий вверенным ему народом. Впрочем, вскоре этикет был соблюден. Утром следующего дня нежданно-негаданно удалось-таки нарисовать последнюю точку в разговоре с месье Хасаевым. Поскольку наблюдать его можно было уже прямо в столице Ингушетии, на ступенях президентского дворца.
       — Что же это вы? Даже не остановили своих бандитов, не предприняли ни малейшего действия? Ведь слышали и понимали, о чем они договариваются?
       Французско-чеченский нефтяной король промямлил нечто невнятное в известном духе — мол, в любом народе бывают «нехорошие люди». Ну а вы-то на что?
       А спустя еще час все тот же господин по-дружески обнимался-целовался с заместителем министра топлива и энергетики России Сергеем Новиковым (министр, напомним, — Виктор Калюжный), залетевшим в Ингушетию категорически отказать терпящей бедствие республике в дополнительных лимитах на энергоносители. Новиков и Хасаев мило ворковали, хохотали, что-то обсуждали — никаких тебе принципиальных расхождений. Контакт? Есть контакт!
       Так кто же у нас с кем воюет? И кто кому враги? Простые нищие чеченцы — женщины, дети, старики? Бомбы — им? А объятия — бензину с чеченской пропиской? Вот такая она — новая война. Ну совсем как старая.

       Руслан Аушев:
       — Вам понятно, что будет после взятия Грозного?
       — Ну, опять войска всех задавят и рассеют, повесят флаги, поставят укрепленные блокпосты. Но кто этим всем будет управлять? Должен же быть лидер!
       — Назначенный?
       — Такого в Чечне больше никто не примет. И даже если Малика Сайдуллаева посадят в Совет Федерации от Чечни и «выберут» — он будет держаться только на федеральных войсках. А значит — недолго.
       — В Москве сейчас поговаривают, что вас готовят на чеченский престол. Вроде бы вы можете стать лидером возрожденной Чечено-Ингушетии? Как вы относитесь к этой идее?
       — Никогда этого не будет. Тема для меня даже не обсуждаема. У Ингушетии свой путь развития, потому что у каждого народа в мире своя судьба. У нас — одна, у чеченцев — другая. К тому же я не могу отвечать за все ошибки, которые совершила в Чечне Москва. Мои проблемы — помочь беженцам, оказывать содействие в политическом диалоге, не допустить широкомасштабной войны.
       — А если чеченцы сами попросят? Об этом поговаривают люди в беженских лагерях.
       — Скажу: избирайте себе президента.
       — Но центр все-таки обсуждает это с вами?
       — Намеки дает в беседах — смешливые такие. Ужимки всякие. Вот, хорошо бы... Руслан, возглавь там... А я все думаю: почему они выращивают сами себе сейчас врагов и не делают из чеченцев союзников в борьбе с терроризмом? Ведь это главное!

       Медовый месяц
       Мимо прошелестело очаровательное юное создание в газовой зеленой косынке с золотистыми побрякушками на бахроме. Это было так неожиданно — в лагере-то беженцев, где норма — грязные лица, вонючая одежда и нечищеные зубы.
       — Наша Мадина, — сказали женщины, смягчив взгляды. — У нее медовый месяц.
       Мадина чуть заметно поигрывала плечами и затейливо изгибала шею в истоме. За нею шел Тимур, новоиспеченный муж двадцати лет. Кончался вечер, и наутро Тимур уходил в Чечню. Зачем? Воевать. Говорит: «До победы.»
       В лагерях сегодня настроения совсем неоднородны. Люди средних лет, как правило, умоляют о милосердии, просят прекратить бомбежки по мирным жителям и передать войскам, что надо искать боевиков в горах, а не в селах... Многие 35 — 45-летние настроены пророссийски. Однако движущая сила любой нации, конечно, — молодые мужчины. А вот они, как правило, только лишь привозят свои семьи в Ингушетию и быстро возвращаются в Чечню.
       — А что такое — ваша победа? — Мы долго, до темноты, говорим в лагере под городом Карабулаком с Тимуром и его двоюродным братом Хамзатом, которому 21 год. Оба — студенты англо-арабского отделения филологического факультета Грозненского пединститута. Умны, начитанны, рассудительны, спокойны. Ранним утром в Грозный уходят оба.
       — До бомбежек мне были дики взгляды Басаева — теперь понятны. — Это — Тимур. — Я поддерживаю джихад. Мы должны воевать, чтобы ни одного русского солдата не осталось на чеченской земле. Это и будет нашей победой. Или — смерть.
       Хамзат полностью его поддерживает и добавляет: «Я не хочу никакой России. С ней жить вместе нельзя».
       Наутро пришла проверить — может, и не уехали никуда? Увы — Мадина сидела на камнях одна, в своем красивом зеленом восточном платье, расшитом золотом, — платье, купленном специально для медового месяца.

       Руслан Аушев:
       — А что вы хотели? Народ назван бандитами. И загнан в угол. А ведь людей нельзя загонять в угол. Центр не оставил выхода ни для армии, ни для чеченцев. И сейчас эти две массы начинают воевать, а победителей не будет.
       — Какой будет судьба Масхадова?
       — Если все-таки не найдут компромисс, он будет сопротивляться до последнего. Он никуда не уйдет, если даже додавят.
       — А если бы вас подобным образом загнали в угол, что бы вы делали?
       — Воевал, конечно. Неужели Масхадов — перед всем миром, перед своим народом — убежит куда-то? Ему объявили войну. Если мне объявят, я тоже буду воевать.
       — Даже если будете знать, что победа мощной Российской армии неизбежна?
       — Конечно.
       — А если Масхадов попросит у вас убежища? Дадите?
       — Не попросит — исключено. Он будет биться до конца — у него нет выхода.
       — Но если бы от вас сейчас зависело принятие главного решения, что бы вы сделали?
       — Немедленно прекратил бы огонь. Остановил бы войска — и никакого движения дальше. Потребовал от спецслужб точных доказательств, какой террорист и где находится. И заставил бы их работать, но не артиллерию и не авиацию. А параллельно вел бы переговоры. Но ничего этого не будет! Значит, война — на уничтожение.
       По стране расползается мощная отрицательная энергетика. Мода этой осени — культ крайних решений, сжатые челюсти и лютая бескомпромиссность. Кожан, «калаш», мрак. Стадо ставит на жесткий кулак. Маленькая и глупая победоносная война на крошечном пятачке стремительно превращается в государственную идеологию силы. Опять без ума.

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ
       18.10.99, «Новая газета Понедельник» N 39