ДВА ДАГЕСТАНА

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

ДВА ДАГЕСТАНА
Махачкала давно стала государством в государстве

       Нечто странное, неправильное, глубоко бесчестное и лживое творится сегодня в Дагестане. Послевоенная республика стремительно распадается на две части. Первая — это административно-клановый Дагестан, высшее местное чиновничество, сосредоточенное в Махачкале, с откровенной опорой на бравых российских генералов. В этом стане — беззастенчивое и бесконечное празднование победы под аккомпанемент зажигательных рапортов в Москву о верности Конституции. Все оказалось перевернуто: будучи одним из главных виновников произошедшей трагедии, именно бюрократическая верхушка теперь самопровозгласилась единственным вдохновителем «народной войны за освобождение» и организует настоящие идеологические чистки в селах. Требования предельно жесткие — чтобы сосед стучал на соседа, брат на брата, чтобы все дружно выдавали ФСБ предателей и пособников. При этом «ведьмами», которых надо найти и обезвредить (официальная лексика именно такова), объявляются даже те, кто посмел дать перед московскими телекамерами интервью, идущие вразрез с нынешней идеологией «верхов».
       Второй Дагестан начинается сразу, как выезжаешь из Махачкалы. И чем дальше от столицы — тем яснее совсем другая реальность. Там нет места победным настроениям, люди пребывают в шоке и депрессии, не видят ни в чем и ни в ком опоры, не верят власти. Они признаются, что не знают — как же жить сейчас, как перезимовать, куда пристроить детей, чем питаться, как наладить добрые отношения с многотысячным все более настороженным военным контингентом. И главное — что делать с чеченской диаспорой, которую большинство называет уже не иначе как «пятой колонной».
       Итак, очередная пороховая бочка, установленная на постаменте двойного чиновничьего стандарта. Вот как все это происходит сегодня.
       Почему кричал Магомедали?
       Сзади будто взвизгивает пуля, нагло прошелестев за спиной по дороге. Тупой страх принуждает быстро обернуться — и тогда опять дышишь: никакая это не пуля, а всего лишь новорожденный котенок пытается совершать первые в своей жизни рейды по миру. Он странно, совсем не по-кошачьи, подвизгивает от боли. Бедная скотинка! Угораздило же топать по ковру именно этого сентября — он соткан не из желтых листьев и желудей, а из тысяч стреляных гильз, бывших в употреблении орудийных болванок и битого стекла. Поэтому-то из-под лап и выходит звук, какой бывает у полета снайперских пуль в американском кино.
       Вот так и живут сегодня в Новолакском — ежеминутно шарахаясь от пуль, мин и неразорвавшихся бомб. Новолакское — это развороченный, вдоль и поперек искореженный приграничный с Чечней райцентр, совсем недавно принявший на себя особо ожесточенные бои с бандитами. Нет света, воды, газа. Кругом холод, голод, мор. Свежие и даже еще не закопанные могилы: нельзя, трупы заминированы. И, конечно, вышеописанный «ковер». Трудно выдыхают взрывы тяжелых орудий, временами лают автоматные очереди. Но даже дети не пригибают голов. Лишь взрослые, стоящие рядом, прикрывают им глаза полами своих курток — можно подумать, это спасает от свинца. Нервы у всех не просто на пределе — их не осталось. Царит всеобщий шок. Каждый час — стихийный митинг. Лачки с полуоборота кричат на чеченок, чеченки — на лачек.
       — Уходите в свой Зандак! — Это лачки — чеченкам (тут много чеченских семей).
       — И вы — убирайтесь! — Это чеченки — лачкам.
       Но, кричи не кричи, у всех не осталось не то что домов, но и сменной пары теплых носков. К каждому новому человеку, появившемуся в Новолакском, кидается толпа. Одни хватают за одежду, другие за руки, не отпускают. Умоляют: дайте хоть муки. Или — пойдите, посмотрите, нашей улицы больше нет. И — «нашей, нашей, нашей!» — отражается эхом в толпе. Слова успокоения не касаются ничьих ушей. В такой обстановке людям нужно одно — поддержка и понимание.
       Старик с клюкой пробирается сквозь толпу и бросает в лицо приехавшему для инспекции района председателю Госсовета республики Магомедали Магомедову: «Ответьте перед народом: почему все это стало возможным?»
       Магомедали — в нескрываемом гневе. Он не желает отвечать старику. Он приехал говорить о героизме — вот и телекамеры рядом, наизготовку. А тут... Несколькими минутами раньше он уже распекал главу районной администрации Тимура Омаева за то, что оперативно не составил каких-то списков для махачкалинских чиновников, чтобы те отчитались перед Москвой... Бюрократия даже на войне на марше. Причем Магомедали был так увлечен разносом, что не заметил взгляда Тимура — остановившегося, неморгающего, бесконечно уставшего, одинокого. Тимур сам воевал начиная с 5 сентября, а теперь каждый день — один на один тут с людьми. Он, похоже, не очень хорошо знает, за что дальше хвататься, чтобы стать опорой своим людям. А что же Магомедали? Глава Дагестана, прикатив на «Мерседесе» из столицы, кричит на Тимура что есть мочи... А потом принимается воспитывать старика, задавшего на самом деле совершенно правильный, определяющий вопрос — об ответственности власти за случившуюся трагедию. Вот каким был ответ Магомедали: «А вам это надо? Зачем — сейчас?»
       Старик отпрянул и ушел. Молча, как и Тимур. Горцы ведь два раза не пристают.
       Разъяренный Магомедали скрывается в «Мерседесе», вельможный кортеж тащится еще выше в горы, в селение Чапаево. Там была одна из основных стратегических высот, и поэтому от селения осталось немногое. Еще один высокомерный, совершенно неуместный разнос, обещание отдать под суд председателя местного колхоза, а потом — быстро в «Мерседес», чтобы уже через пару десятков километров остановить кортеж у ресторана «Дворянское гнездо». Клевреты склоняются в поклоне: «Устал, разнервничался, надо расслабиться».
       Что это все такое? Где мы? Даже по непростым московским меркам — немыслимое поведение. Можно ли себе представить, чтобы, приехав на улицу Гурьянова или Каширское шоссе после теракта, мэр Лужков еще бы и кричал на его жертв? А потом, наоравшись вволю, отправился бы для снятия стресса на виду у всех в ближайший трактир?..
       В сегодняшнем Дагестане подобное возможно. Тут чуть повыше кресло — сплошь ханы да баи. А как же народ?.. Ему определено место внизу. Но почему все-таки кричал Магомедали? Потому что народ сейчас стремительно выходит из рамок, ему здесь предписанных. А кто желает лишаться ханства?

       Хинкал по-ваххабитски для Степашина
       Современная трагедия сел Карамахи и Чабанмахи — также целиком на совести тех, кто сегодня продолжает быть у власти. Магомед Гадисов, 50-летний карамахинец, дом которого теперь сожжен дотла, с отвращением произносит одну русскую фамилию — Степашина. Те же самые сильные эмоции — у сотен других людей, превращенных в беженцев. Они — не ваххабиты, хоть и из ваххабитских сел, и потому вот уже четвертую неделю подряд проводят дни и ночи на небольшом пятачке у Буйнакского шиноремонтного завода (это 30 километров от их сел и около 70 — от Махачкалы). Живут прямо в собственных трейлерах — машин на пятачке скопилось больше пятидесяти.
       В закрытом кузове у Магомеда — три семьи, девять человек. Здесь едят, спят, болеют, греются вокруг крошечной электроплитки. На семью из 7-8 человек от имени государства выдали по одному матрасу и подушке. Элементарные гигиенические условия полностью отсутствуют.
       Но почему же в трейлерах? И здесь снова — все то же самое. Такова политика властей и направленность специальной идеологической обработки населения, в результате которой карамахинцев и чабанмахинцев, выдавленных из своих сел, не слишком-то принимают в других аулах и поселках. Они — изгои, «меченые», как бы в сговоре с бандитами. Поэтому ничего не остается, кроме таборной жизни на колесах.
       Однако, если хорошо разобраться, «меченые» — не они, а сама «верхушка». Проведя экскурсию по беженскому стойбищу, Магомед говорит так: «Сколько раз, сколько лет подряд лично я по всем инстанциям ходил и говорил, писал: ваххабиты вооружаются, окапываются, укрепляются. Все бесполезно... Сколько раз случалось так: посылаем жалобу в Махачкалу — получаем ответ из рук наших же ваххабитов. Мы просили у власти защиты — не оставляйте нас один на один с ними. Нам отвечали: вы из мухи делаете слона. А вот теперь из мухи получился целый мамонт, и никого из властей рядом с нами нет».
       Продолжает рассказ Гаджи Магомедов, давний сосед Гадисова: «Мы не сидели сложа руки. Боролись, донимали ваххабитов, ограждали молодежь. Лично я собрал 60 алимов — ученых-богословов — из многих дагестанских сел, привез в Карамахи, чтобы они убедили односельчан: ваххабизм — страшная секта. Но перелом наступил в сентябре прошлого года. Ваххабиты нам сказали: по их приглашению в село приедет сам министр внутренних дел Степашин. Мы не поверили, но так и случилось — Степашин прямиком подъехал к дому амира Мухтара, духовного лидера ваххабитов. Покушал с амиром хинкал (покушать хинкал значит навек подружиться — местный обычай, о котором Степашина, видимо, забыли предупредить. — А. П.). Потом ваххабиты подарили ему белую бурку и кинжал. Бурку он взял, а кинжал — нет. Сказал: «Вам еще пригодится». К нам Степашин даже не подошел. Мы, возмущенные, устроили живую цепь и остановили его кортеж. И тогда сказали ему то же самое, что нашим махачкалинским властям: «Они вооружаются. Проверьте сейчас, пока вы здесь. Мы тут — их заложники, сидим на пороховой бочке». Степашин засмеялся и ответил: «Живите спокойно, отцы. Войны не будет. Они — мирные люди». Сел в машину и уехал. Спустя время в Карамахи пришел грузовик с подарками ваххабитам от Степашина. Не нам — им. С тех пор все покатилось. В Махачкале на наши жалобы отвечали уже так: «Москва ваххабитов поддержала, ничего не поделаешь». А те совсем обнаглели, ходили, обвешанные гранатометами, прямо по улицам. Перестали работать, отдали свои грузовики в аренду, а сами только тренировались... Дальше вы знаете. А что нам теперь делать? У нас не осталось ничего. Я сам — в чужих брюках. Село все испоганено. После боев туда вошли дагестанские милиционеры и вывезли все сохранившееся имущество — им разрешили мародерствовать у нас. В отместку».
       Мужчины заканчивают так: «Нам говорят: вот все и закончилось. А мы не верим. Если победа, то покажите нам трупы ваххабитов. Предъявите их убитыми. Только тогда мы успокоимся. А пока странная война продолжается — мы уже видели на улицах Буйнакска наших же односельчан-ваххабитов. Выходит, все заново».

       Четыре Сережи
       Как в подобной обстановке уцелеть нашим солдатам? Офицерам? Как стоять за правду? И что, с этой точки зрения, представляет из себя «санитарный кордон», о котором столько разговоров?..
       Военных группировок в Дагестане, естественно, тоже две. Первая — в Махачкале, она ждет орденов и, отложив в сторонку генеральские фуражки, кушает хинкал с правящим кланом. Другая же — в окопах, на передовой, на том самом «санитарном кордоне». С первой — примерно все ясно. Внимания достойна вторая — естественно, минуя кривое зеркало военных пресс-центров, на удочку которых, похоже, давно попались все ведущие телеканалы.
       «Санитарный кордон» мы нашли в далеких кукурузных полях, что в Казбековском районе. Впереди, через большой овраг с густым лесом, и без бинокля видны чеченские села. Справа, если встать спиной к Дагестану, — разбомбленный Новолакский район. Слева — путь на Ботлих, тот самый, что пострадал от Басаева и Хаттаба первым. Посреди кукурузных полей — огневые позиции. Техника довольно старая. При ней — группа абсолютно чумазых, как беспризорники гражданской войны, солдат 80-го года рождения. «Когда мылись, мальчики?» Они что-то мычат и ковыряют холодную перловку из банок. Представляются: «Мы — четыре Сережи из Камышина». То есть — рязанские десантники. Фамилии редакции известны, но называть их не стоит.
       Сережам — один простой вопрос: «За что воюете?» Ответ был кратким и исчерпывающим: «Не знаем». Присутствующие при разговоре дагестанцы-ополченцы тут же начинают кипятиться: «За нашу Родину, за южные рубежи! Ребята, разве вам об этом командиры не говорили?!» Сережи молчат и смотрят грустно — им никто ничего не говорил. И размышляют: «Если бы наш героизм был нужен стране, то, наверное, все было бы по-другому».
       А пока Сережи сидят на «кордоне» — нищие, голодные и холодные. По ночам им очень холодно, а теплой одежды нет. Из окрестных селений — кстати, очень небогатых — всем бойцам принесли резиновые сапоги и теплые шапочки. (Крестьяне купили их в складчину — на ребят, когда начались дожди, было больно смотреть.) А за спинами у Сереж — огромная, высотою с двухэтажный дом, гора болванок от артиллерийских снарядов. Они говорят, что очень тут страшно, особенно по ночам, и умирать совсем не хочется. Вот и палят от страха — успокаивая себя. И для острастки, конечно.
       — А чего боитесь?
       Об этом уже рассказывают ополченцы из селения Ленинаул. Именно они — начало многоступенчатого и разветвленного «кордона». Ополченцы ведомы лично главой сельской администрации Сирой Саиповым — розовощеким пятидесятилетним воякой, хоть и учителем по образованию. С раннего утра до позднего вечера Сира только и делает, что организует крепкую оборону собственного села. Ее цель — чтобы ни под каким видом никто чужой не вошел в Ленинаул. А там, между прочим, почти 30 процентов жителей — чеченцы. И в этом — весь страх: ополченцы и солдаты знают, что и впереди, и за спиной у них — чеченцы.

       «Пятая колонна»?
       В Казбековский район можно проехать только через Хасавюрт — это центр дагестанской чеченской диаспоры. Официальная точка зрения Махачкалы: «Они — с нами». Так любит сегодня говорить Магомедали — с трибун.
       Однако и тут реальность оказалась принципиально иной. Казбековские чеченцы, подстрекаемые из Хасавюрта (кстати, в том самом «Дворянском гнезде», ресторане, Магомедали кушал хинкал как раз с главой Хасавюртовской райадминистрации), медленно, но верно стараются вытеснить живущих тут же аварцев, а те никуда не уходят. Стычки стали постоянны и регулярны.
       А недавно случилось и вовсе немыслимое, принципиальное по местным меркам. Чеченцы не пустили одного из аварцев в мечеть только на том основании, что он — аварец, хотя человек шел туда не просто помолиться, а с дарами. Затем чеченцы объявили мечеть своей. Это — скандал и крушение многовековых устоев и исламских правил, последствия чего могут оказаться непредсказуемы. Что же Махачкала? Ничего — традиционно сглотнула. Но в ответ аварцы не взяли чеченцев в ополчение, тем самым прямо заподозрив их в предательстве, в том, что они могут ударить в спину. И это — не только еще один грандиозный скандал и крушение. Это — разлом.
       Сегодня на центральном пятачке Ленинаула находиться неприятно — холодок явственно продирает спину. Издалека тебя провожают десятки озлобленных и настороженных чеченских глаз. Но какая же твоя вина? Только одна — то, что ты гость аварцев. Солдатский страх — того же происхождения. Чеченцы считают их гостями аварцев. И никто не берется предсказать, что случится завтра. Какая диспозиция будет ждать бойцов на «кордоне» к утру следующего дня? Выстрелы в спину?..
       Четыре Сережи признаются, что обо всем этом они узнали только здесь, от сельчан. Ни один офицер, ни один генерал — прости, Господи — и не заикнулся о межнациональных раздорах, хоть и уготовил солдатам незавидную роль прокладки между двумя гремучими смесями. Нечестно. Преступно. Стыдно. Тут ведь до смерти — действительно только четыре шага.
       Но где же махачкалинское чиновничество? В конце концов, при правительстве республики есть полноценное министерство по национальной политике. Куда подевались его сотрудники? Почему ни одного не удалось обнаружить в том же Казбековском районе, хотя именно здесь им сейчас самое место — разговаривать с людьми весь рабочий день напролет, переубеждать, смягчать ситуацию и нравы...
       Эти вопросы — Саадат Абдуразаковой, заместителю министра по национальной политике. Увы, ей нечего ответить, и тогда она высокомерно парирует: «Об этом не надо ни писать, ни говорить. Все само собой уляжется. Не надо лезть».
       Отвратительно. Пока бездействуют те, кто за это деньги получает, их никчемность своей кровью оплачивают наши дети 80-го года рождения.
       И подобных примеров в Махачкале — на каждом шагу. Высшая дагестанская бюрократия под прикрытием громких фраз откровенно подставляет армию под удар, превращая ее в инструмент списания под шумок войны собственных политических ошибок. Под стать республиканской верхушке — наш генералитет. Ну а крайние во всем этом «милом братстве и единстве» — те, кто на передовой.
       Вот это все и есть Дагестан сегодня, после так называемой победы. Ни капли жалости к людям. А в фанфары трубят совсем не те. И еще — стремительное раздвоение Дагестана как самый короткий путь к гражданской войне.
       Так стоит ли без оглядки бежать прямиком навстречу все той же катастрофе? Ведь уже и сейчас цена победы — явно несоизмерима нападению.

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ.
       Махачкала — Новолакское — Буйнакск — Дылым
       27.09.99, «Новая газета Понедельник» N 36