АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ

(30.08.1958 – 07.10.2006)
  
Анна Степановна Политковская


  

БИОГРАФИЯ

ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»


СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…

АУДИО / ВИДЕО

СОБОЛЕЗНОВАНИЯ

ВАШЕ СЛОВО


Скачать книгу «Путинская Россия»

Скачать специальный выпуск

ЧЕЧЕНСКИЙ ВЫБОР: ОТ «КОВРА» ДО «КОНВЕЙЕРА»
Тактику ковровых бомбардировок сменила стратегия конвейерного уничтожения людей
       
Имран Джанбеков, 22 лет, высокого роста...       
На протяжении почти уже трех лет второй чеченской войны власти не раз намекали: мол, не станет Хаттаба с Басаевым — это и будет означать конец войне, именуемой «антитеррористической операцией», и тогда наконец огромный, никаким здравым смыслом не оправданный, почти 100-тысячный боевой контингент, противостоящий 600-тысячному населению Чечни и «2000 боевиков» (официально объявляемые цифры), сможет покинуть республику. А с этим сойдут на нет убийства, пытки, зверства и похищения людей силами господ в погонах, а также неизбежное при оккупационном положении армии массовое «военное» мародерство...
       Ждали-ждали и дождались... О кончине «в связи с долгой и продолжительной болезнью» и Хаттаба, и Басаева торжественно объявлено — войска же остаются на месте, да и в методах ведения войны никаких изменений не произошло: идут «зачистки», не прекратилась работорговля живым и мертвым товаром силами военнослужащих как главное «боевое мероприятие» в Чечне, тысячи семей ищут своих похищенных родственников и в лучшем случае выкупают их трупы у «защитников Родины от терроризма»...
       
       «ВЫС. РОС.»
       Имран Джанбеков из селения Гойты Урус-Мартановского района был очень высокого роста. И только 22 лет от роду. Эти обстоятельства, похоже, и решили его судьбу — в соответствии с традициями, укоренившимися в Чечне в последние почти три военных года. Его увезли ночью — и с концами. Как многих других.
       — Я теперь каждое утро встаю и отправляюсь искать сына, — говорит потухшая красавица Зайнап, мать Имрана. Она опустила голову, так что видны только высокий лоб и волосы, и вырисовывает безжизненными пальцами на скатерти бесконечные круги своей безнадеги.
       — Куда отправляетесь?
       — Куда глаза глядят. К Урус-Мартановской комендатуре, в МВД в Грозный, в республиканскую ФСБ... Показываю фотографию, прошу: может, хоть кто-то... И вот недавно в одной из этих структур мне показали протокол задержания другого парня... И я прочитала в графе «причина задержания» — просто «выс. рос.». То есть «высокий рост».
       — Не может быть!
       — Я тоже сначала так подумала, но... Куда деваться? Своими глазами видела. Моего Имрана тоже не за что было забирать, кроме как за этот «выс. рос.». Лучше бы я его не кормила хорошо, лучше бы не растила, не воспитывала, как подобает...
       
       В последние годы по большей части Имран сидел дома по требованию родителей. Всю войну сидел.
       — Почему? — спрашиваю.
       — Мы берегли его. От всех. — Зайнап начинает плакать. — Он был «выс. рос.»: 1 метр 92 сантиметра. И когда стало ясно, что первым делом федералы забирают физически крепких, хорошо сложенных парней, мы даже в институт перестали его пускать — очень уж придирались на блокпостах. А потом подумали и все-таки решили: надо учиться, и по очереди — то я, то отец — ездили с ним на занятия в Грозный, ждали там и сопровождали обратно.
       
       Кому-то из незнаек рассказ этот покажется странным, да еще и с преувеличениями: ну как так? Провожать 22-летнего подобно детсадовцу?.. Однако именно такова современная многострадальная чеченская жизнь, а сказанное Зайнап — типичная от безысходности происходящего вокруг история для матери молодого чеченца.
       — Но не уберегли мы нашего старшего. — Зайнап смотрит перед собой, как на похоронах. — Днем-то сопровождали, а они пришли ночью. Ровно в пять минут первого. Все — в масках. Были два БТРа и военный «уазик» на улице. Сына посадили в БТР. Я бежала за машинами и кричала: «Имран! Имран!». Так добежала до выездного, в сторону Грозного, блокпоста. Оттуда: «Стой! Стрелять будем!». А я кричу: «Стреляй! Убийцы! Сына моего похитили! Вон в тот БТР, который вы только что пропустили без проверки, его пихнули!..»
       
       Солдаты, охранявшие блокпост, опустили автоматы, не стали стрелять в мать. Единственное, что она увидела: «02» — так называемый «регион» — на заднике БТРа. В Чечне все знают, что это значит — бронемашина принадлежит внутренним войскам МВД.
       
       Тот блокпост был границей истории: никто теперь не знает, где похищенный Имран, ВСЕ силовые и военные структуры Урус-Мартановского и всех иных районов, а также соответствующие республиканские ведомства заявили, что не забирали... Джанбековы написали заявления во все прокуратуры и всем главам администраций — от Ясаева, главы Урус-Мартановского района, и Ахмата Кадырова, руководителя Чечни, до Путина. Письма, жалобы, петиции, заявления... Все оказалось бессмысленным. Ясаев заявил, что он «ничего не сможет», Кадыров традиционно не любит Урус-Мартановский район, как не лояльный Грозному, о чем прямо заявляет по местному телевидению, и поэтому бесполезно просить за урус-мартановского парня... А Путин? Похищение молодого чеченца силами военнослужащих — то, на что в Москве реагировать вообще не принято. Вроде это и не люди, которых украли. Вроде так и положено...
       
       Во всем мире матери живут надеждами: это их жизненное кредо, на котором стоит планета. Если ребенок болен — надеждами, что будет обязательно здоров. Если оступился — что выправится. Если пропал — что найдется. Такова и Зайнап.
       — Люди говорят, если через 5—7 дней не выбросили труп, значит, хорошо... — передает Зайнап один из устойчивых мифов сегодняшней Чечни. — Значит, он выдержал пытки первых дней и его отправили в Ханкалу. Он — крепкий. Только мне снится, что он стоять не может, били сильно... Таких, как мы, родителей, сегодня много по Чечне. Сотни, тысячи... Мы часто теперь стоим до комендантского часа на Ханкалинском повороте — оттуда дорога прямо к военной базе.
       — Зачем вы там стоите? Что ожидаете?
       — Информацию о своих. Иногда оттуда, от офицеров, подъезжают к нам посредники, объявляют цену на тех, кто еще содержится... Или кто уже мертв — на трупы.
       
       Так проходят световые дни Зайнап и Адлана Джанбековых. А по ночам родители Имрана перебирают, как ночами то же самое делают в тысячах других чеченских бессонных домов, пытаясь понять: что они сами сделали не так, в чем не угодили федералам, в чем мог быть виновен их сын?..
       
       Джанбековы находят лишь одно: Имран хорошо знал турецкий язык, два года отучился в стамбульском колледже. И может быть, кто-то донес об этом.
       — Но знать язык — хорошо?.. Это — достоинство.
       — У вас — да. Но не у нас. Федералы могли подумать, что в Турции он набрался чего-то плохого, — объясняют родители. — Когда я поняла про турецкий язык Имрана, то везде, куда хожу на его поиски, стала объяснять, что тогда в Турцию наших ребят отправляли учиться по решению российского правительства! Сам вице-премьер Лобов курировал этот обмен! И Имран, ему было лет 15—16 тогда, не может сейчас за это отвечать! Но нам некому это рассказать. Никто ни слушает. Сколько ни перебираю жизнь сына, ничего больше опасного не нахожу. Я в этом уверена, потому что он все время был при нас.
       
       КАКОВЫ ПРАВИЛА ИГРЫ?
       ...Наступает вечер и в другом гойтинском доме. Сюда недавно «выдали» труп тоже похищенного военными человека. А говорим мы с 20-летним Саламбеком, племянником погибшего, — о том, что делать дальше, о смысле всего происходящего, о том, что думают об этом молодые чеченцы...
       
       Жизнь приучила его молчать. Всегда и при любых обстоятельствах. И он немногословен, как многолетний заключенный концлагеря.
       
       — Что сегодня вообще делать молодежи в Гойтах? Кроме как прятаться от федералов? Ведь не последний вопрос... Не могут же в самом деле 18—25-летние парни три года подряд, изо дня в день, сидеть дома, чтобы только все знали, что они не воевали?..
       
       Вот ответ Саламбека:
       — Что нам делать? Помирать.
       
       Надеетесь, Саламбек в силу возраста смеется? Ерничает? Иронизирует?..
       Ничего подобного. Молодые тут вообще редко смеются — отвыкли, вон сколько свежих могил на гойтинском кладбище. Столько же похоронных процессий, которые должен посетить. Саламбек совершенно серьезен: на его бесстрастном малоподвижном лице — гримаса мучительной безысходности, хотя крупные глаза над широкими застывшими скулами смотрят упрямо и с укором.
       
       Большинство выживших к этому моменту людей в Чечне чувствуют сегодня отчаяние — полное, кромешное, как пасмурная беззвездная ночь. Это и есть главный результат тотального правового беспредела, примененного к населению в ходе войны. Из села выходить — опасно для жизни, заберут, по селу гулять — опасно для жизни, заберут... Молодых эта федеральная метла вычищает ежесуточно. Урус-Мартан навестить — тем более нельзя. По пути, на дороге, полно блокпостов, и каждый может стать самым последним в жизни — примеров чему тьма. Да и в самом Урус-Мартане повелось хватать всех без разбору, и нет никаких гарантий, что сможешь объяснить, почему ты не дома сидел, а очутился в собственном своем райцентре. Если, конечно, раньше не скончаешься под пытками «на третьем этаже». Так в районе называют райотдел ФСБ — он располагается на третьем этаже здания военной комендатуры.
       
       А в самих Гойтах? До войны тут жили примерно 40 тысяч человек, теперь же — не более 15. Все, кто только мог, уехали, спасая детей. А для оставшихся тут нет ничего, кроме известного чеченского набора: набегов федералов, ночных «зачисток», мародерства, утренних обсуждений, кого «взяли» на этот раз и что при этом прихватили, регулярных похорон да рассказов, кого как пытали из тех, кто выжил, и кого в каком виде возвратили трупом... Ни библиотеки, ни кинотеатра, хотя здание и сохранилось.
       
       — Когда у вас крутили кино в последний раз?
       — Когда я еще был маленьким. До первой войны.
       
       ...Измученная мама Имрана Джанбекова с остатками былой решительности, еще поддерживающими ритм ее опустошенного горем сердца, выплескивает:
       — Россия делает нас быдлом. Почему? Россия гонит нашу молодежь в объятия тех, кто первым придет и скажет: «Будь с нами». Почему?
       — Не знаю так же, как и вы.
       — Я даже думаю теперь так: пусть бы «бородатые» палками били нас за водку. Палка — все равно лучше, чем убивать... Мы хотим понимать: кто из нас вам не нравится? И по каким признакам? За что конкретно нас полагается пытать? За что конкретно приказано убивать? Похищать? Сейчас же — ничего непонятно, и уничтожают просто всех подряд: и того, кто был с ваххабитами, и того, кто был против них. А больше других — «серединных», кто был ни с кем. Как наш Имран.
       
       Ответить нечего. Потому что «Чечня времен Путина» — это годы молчания о главном или одинокие вопли страдающих граждан, которые тут же утопают в песнях и оргиях тех, кто делает вид, до какой степени им все это нравится.
       
       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, обозреватель «Новой газеты», Чечня
       
20.05.2002
       

2006 © «НОВАЯ ГАЗЕТА»