ВЕРНАЯ ФАТИМА

АННА
СТЕПАНОВНА
ПОЛИТКОВСКАЯ
(30.08.1958 – 07.10.2006)

•
БИОГРАФИЯ
•
ПУБЛИКАЦИИ
В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ»
•
СОБЫТИЯ ПОСЛЕ…
•
АУДИО / ВИДЕО
•
СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
•
ВАШЕ СЛОВО
•

ВЕРНАЯ ФАТИМА
А также Малика. И мы — все-все-все на бездомных задворках

Фото Пааты Арчвадзе

       Дома у обеих нет – он разрушен. Средств – тоже. Кров и пища – Христа ради. А может, и Аллаха. Что, впрочем, одно и то же.

       Уже вторую неделю подряд у нас только и разговоров в стране, как о беспризорниках, – это президент их заметил.
       И решил искоренить. Зло, конечно.
       Отсюда вопрос. Подподает ли под неожиданную президентскую заботу одна восьмилетняя чеченская девочка, у которой родители убиты в нынешнюю войну, после чего она попала на попечение тети, которая вскоре угодила под обстрел на одном из блокпостов, превратившись в инвалида первой группы с кучей невытащенных осколков в позвоночнике, и теперь уже о тете некому заботиться, кроме этой самой девочки, не так давно, к тому же, ставшей стремительно слепнуть?..

       Инвалидная коляска и Фатима почти одного роста. Коляска — тяжелая, допотопная, на сдутых колесах, и Фатиме очень непросто ее постоянно выкатывать и раскладывать.
       Но надо. Хотя бы иногда Малике нужно совершать подвиг и пытаться пересесть в коляску. И тогда вздуваются жилы на худеньких ручках Фатимы. Тренируются ее мышцы в подъеме тяжестей. Девочке бы в школу ходить, буквы учить и цифры, но жизнь наскулила другое.
       ...Впервые мы встретились летом — на поле-пятачке между беженскими лагерями у станицы Орджоникидзевской в Ингушетии. Была жара, июль, все чувствовали себя отвратительно: в Серноводске прошли массовые зачистки, беженцы голодали, требуя окончания войны.
       Малика Эзиева, родом из Грозного, — Фатимина тетя, у которой к тому моменту уже несколько месяцев, как не затягивались послераневые язвы на бедрах, — голодала, замученная болями, вместе с группой беженцев, разуверившись в каком-либо смысле своего дальнейшего существования.
       — Скоро умру, так хотя бы с пользой, — твердила она.
       И с ней трудно было поспорить.

       А в ногах у Малики постоянно сидела маленькая иссиня-бледная Фатима в нарядном бело-красном платье. Беженцы вокруг говорили тогда:
       — Смотрите, она тоже голодает. Умереть хочет. — И добавляли: — А куда ей деваться?
       И действительно, девочка подтверждала:
       — Хочу умереть.
       И становилось холодно под 45-градусным солнцем. Кто хоть однажды умирал, знает, как это страшно, и поэтому девочке летом не верили. Мол, за взрослыми повторяет...
       Но дни шли, голодовка перекатилась за вторую свою неделю, от девочки оставались уже только тень в бальном платье да глаза. А Фатима все стояла на своем:
       — Если тетя решила умереть, то и я.
       И вера в ее слова не только появилась, но и укрепилась.
       Малика то и дело впадала в стойкое забытье от недоедания и болей, и никто тогда не дал бы гарантию, что вот-вот не случится это самоубийство. Двойное — детское и женское.
       Слава богу, тетя тогда решила жить. Ее заставили так решить — в бессознательном состоянии отвезли в больницу, спасли, и вскоре наступил день, когда верная Фатима уже сопровождала тетю Малику в Грозный. То есть домой — в дом, которого нет, но там, в Грозном, все-таки родное место и можно скитаться по чужим углам и думать, что хотя бы город, весь, целиком, не в частностях, твой.
       ...Сейчас обе в Москве. На перекладных добрались до столицы: это тетя Малика совсем уж окрепла духом и приняла решение встать на ноги, чтобы поменяться ролями и быть опорой племяннице. Для этого Малике требуется нейрохирургическая операция той степени сложности, которая доступна лишь столичным клиникам и светилам.
       В Москву тетю везла все та же Фатима. Во что почти невозможно поверить: лежачая больная, автобусы, поезда, пересадки, перевалки, надо есть, пить, мыться...
       Но Фатима не жалуется. Она даже дипломатично делает вид, что ничего не понимает по-русски (хотя понимает), когда ее просят рассказать об этом путешествии, в которое не рискнули бы пуститься даже очень крепкие мужчины с закаленными сердцами и нервами.
       Тут, в Москве, у обеих — никого. И, кроме желания Малики расправиться со своей инвалидностью и фантастической верности ей Фатимы, у обеих — ничего нет за душой. Сейчас им дала кров Наталья Нелидова, глава беженской организации «Теплый дом», но ее усилий явно недостаточно. И не потому, что усилия малы, а просто стена вокруг слишком крепкая, и устройство Малики в больницу все затягивается.
       Впрочем, даже если тетю туда возьмут, как быть с Фатимой? Ее будущее без Малики пока трудно себе представить. Фатима не отходит от Малики ни на шаг, боится расстаться даже на короткое время.
       К тому же девочка все хуже видит. Но у нас ведь не лечат без прописки! Проклятая система, когда право на здоровье, включая детское и сиротское, самым крепким узлом увязано с так называемой «регистрацией по месту...»
       И не знаешь, как тут правильно выразиться. Поскольку нет у восьмилетней сироты ничего и из этого ряда — ни «места жительства», ни «места пребывания», как четко сформулированы законом те точки на картах наших городов, в соответствии с отметкой в которых мы получаем реальное право на конституционно гарантированное бесплатное здравоохранение и образование. А есть у Фатимы только тетя, у которой ничего этого тоже нет, — вследствие войны. Войны, которую, нарушая все законы, ведет наше государство, одновременно нагло настаивая на тщательном соблюдении законов теми самыми гражданами, которые пострадали от этой беззаконной войны.
       И поэтому Фатиму только из милости проконсультировали в детской больнице имени Филатова. И?
       И все. Если консультация еще как-то возможна для таких, как Фатима, то лечение — категорически нет. Врач только и написал на бумажке, что требуется «лечение по месту жительства».
       А кто, видя Фатиму, не понимает, что оно «требуется»? Но где взять «место жительства»? Вот в чем сиюминутный вопрос, плавно перетекающий в другие, уже промежуточные к вечным: а сможет ли когда-нибудь девочка вообще учиться? Читать? Знать о жизни больше, чем вид летящих в ее родителей снарядов, оторванных конечностей, голов, вечных похорон и инвалидных колясок?
       И наконец, вечные: какая у нее будет судьба?
       Конечно, рядовой окулист, и без того подавший милостыню грозненской девочке, не должен искать ответов на эти вопросы, которые поставили перед Фатимой совсем не врачи Филатовской больницы, а люди других профессий, прямо противоположных по целям и задачам. Конечно...
       Но то и дело кажется: а вдруг на сей раз выпадет счастливое исключение и кто-то, от кого многое зависит, возьмет да и задумается более, чем о регистрации «изменений на глазном дне»? И пойдет, и проломит стену перед собой?..
       Ведь только так мы и добьемся того, чтобы сироты росли не во зле и позже, повзрослев, имели бы шанс его не распространять, — на что, собственно, и намекал президент не так давно, публично, при камерах, беседуя о бездомных и беспризорных детях в Кремле с дамой в розовом костюме, персонально отвечающей за всех российских сирот — с Валентиной то бишь Матвиенко, вице-премьером нашим, которая в ответ все отбрыкивалась, напирая на аморфную «ответственность всего общества».
       Напоследок вопрос. Если у сироты — беспризорная тетя? То кто же — сама сирота?
       Если у вас есть что ответить по поводу Фатимы Эзиевой и помочь ей выйти из положения, создавшегося вокруг нее и тети Малики, сообщите ваши соображения, используя редакционный пейджер: 2320000, для абонента 49883. Спасибо.

       Анна ПОЛИТКОВСКАЯ
       24.01.2002